— Смотри, вот это всё нам надо выучить: латинский, грамматику, правописание, катехизис, арифметику. Сама я этого не знаю, но мы будем заниматься вместе. Если мы что-то не поймём, попросим объяснений у господина кюре.
Такой способ учёбы был развлечением. Тем не менее, когда кюре как-то задал им несколько вопросов, его поразили их успехи.
— С такой скоростью, — заметил он, — Александр будет готов к средней школе задолго до требуемых двенадцати лет.
— Значит, нам придётся заниматься помедленнее, — сказала Катрин.
— О нет, мама! — воскликнул Александр. — Не медленнее, а быстрее!
— Значит, тебе не терпится пойти в коллеж, где веселья не будет? — спросила Катрин.
— Нет, я не хочу с тобой расставаться. Но всё-таки хочу побыстрее выучиться.
В этой новой атмосфере время летело быстро, и Катрин заметила, что прошёл год, а её сын ни разу ничем не болел.
Потом как-то в дверь позвонили, и вошли двое мужчин. Катрин не слишком удивилась их приходу. Обычно, после получения от Дюма небольшой суммы денег, приходили двое мужчин, чтобы забрать какую-нибудь вещь: часы и канделябры с камина, картину, ковёр из гостиной или бюст, стоявший в углу на подставке.
Она понимала, что Дюма постепенно распродаёт подаренные ей вещи, но, пока у неё была крыша над головой и кухня, Катрин это мало волновало.
Но на сей раз дело приняло иной оборот. Мужчины имели опись всего, что было в доме, и начали проверять наличие вещей. Катрин потребовала объяснений.
— В будущем месяце мы всё выставляем на продажу, — объяснил один из них. — Дом и всё имущество.
— Но дом принадлежит мне, а вещи эти — мои!
— Значит, это вы госпожа Лабе?
— Разумеется.
— Прекрасно, в таком случае вас не должно удивлять, что в будущем месяце всё пойдёт с молотка. Уже целый год вы не вносили плату за вашу ипотеку, и мы потребовали ареста имущества.
— Какая ипотека? Что ещё за арест имущества? — вскричала Катрин. — Я ничего не знаю об этой ипотеке.
— Дом и всё имущество заложены до последнего гвоздя, мадам. Вы должны были каждые три месяца платить двести четырнадцать франков, но ни один платёж не был внесён.
— Прошу вас, предоставьте мне отсрочку, и вы увидите, я заплачу.
Едва мужчины ушли, пообещав снова вернуться через несколько дней, Катрин быстро одела Александра и побежала с ним на остановку омнибуса. Всю дорогу до Парижа чувство грозящей катастрофы мешало Катрин болтать с мальчиком, для которого поездка на омнибусе представлялась чудесным приключением.
В квартире Дюма Катрин сказали, что сегодня вечером дома его не ждут и не знают, где искать.
— Мы ещё зайдём, — сказала Катрин слуге и ушла, взбешённая тем, с какой наглостью тот смотрел на неё.
Но Катрин злилась главным образом на Дюма, который сперва подарил дом, а потом, не поставив её в известность, заложил его. Она припомнила множество посыльных, что заставляли её подписывать разные бумаги, всё то, что Дюма заставлял Катрин проделывать без её ведома.
По мере того как она переходила из кафе в театр, расспрашивая о Дюма, и везде замечала, как все взгляды устремляются на её сына, ярость Катрин усиливалась.
Неожиданно она оказалась у Люксембургского сада, перед домом, где жила мать Дюма, и решила показать бабушке внука, рассказать о том, что Дюма до такой степени пренебрегает своим сыном, что даже отнимает у него кров.
Консьерж указал Катрин квартиру на четвёртом этаже. Дверь открыла неряшливо одетая сиделка.
— Я хочу видеть госпожу Дюма, — сказала Катрин.
Сиделка сразу смекнула, в чём дело, метнув на Катрин и её сына такой же взгляд, каким на них смотрели все, кого они встречали в этот день, и ответила:
— Госпожа очень тяжело больна и никого не принимает.
Но Катрин оттолкнула её и вместе с Александром вошла в квартиру. Пройдя прихожую, она подошла к приоткрытой двери в маленькую комнату с задёрнутыми портьерами; её освещали только лучи света, пробивавшиеся в щель между шторами.
В кресле, обложенная подушками, сидела сухонькая старушка; на ладони одной руки — рукав платья был булавкой пришпилен к груди — пальцы были высохшие, скрюченные. Её лицо, глаза на котором казались двумя тёмными дырами из-за сведённых судорогой мышц шеи, было перекошено.
— Госпожа Дюма, — обратилась к ней Катрин, но старая дама пристально смотрела на ребёнка.
— Вы — сын моего Александра! — воскликнула она. — Да, это вы! О, дитя моё! Скажите, как вас зовут.
— Александр, — пробормотал он, напуганный видом парализованной старухи.
— Мадам, — снова обратилась к ней Катрин, — мне необходимо как можно скорее видеть господина Дюма.
— Зачем? — спросила госпожа Дюма, с трудом поворачивая голову в её сторону. — Что вам от него нужно?
— Мой дом заложен. У меня его отнимут, если я не внесу проценты за ипотеку.
— Денег? Вы хотите денег? Вы — лишь одна из многих женщин, которые злоупотребляют добротой и щедростью моего сына. Вы ничего не получите. Уходите! Убирайтесь отсюда!
Катрин хотела взять за руку Александра, но старуха вцепилась в её руку с криком:
— Но моего внука вы с собой не уведёте!
На миг показалось, что между женщинами начнётся борьба, но больная вдруг затряслась, и сиделка тотчас принялась искать на стоявшем рядом с креслом столике лекарство, которое должна была давать госпоже Дюма в этом случае.
Катрин убежала с Александром, который расплакался от страха.
— Это была моя бабушка? — спросил он.
Они уже несколько минут шли по улице, как вдруг малыш, показав на поперечный проезд, закричал:
— Смотри! Там папа!
Катрин увидела Дюма, стоявшего рядом с экипажем.
— Беги! — велела она. — Задержи его!
Катрин пожалела, что она столь поспешно послала сына к отцу, ибо увидела, как из кареты с грудным младенцем на руках спускается кормилица в деревенском наряде, а Дюма подаёт руку красивой шатенке.
Но Дюма ничуть не смутило неожиданное появление Катрин и Александра. Он представил друг другу обе свои семьи так, словно то было самым обычным делом на свете, словно ничто не могло быть более радостно и кстати, чем эта встреча.
Красавица актриса, еврейка Бель Крельсамер, казалось, была очень довольна знакомством с другими членами семейства Дюма.
— Ваш отец без конца говорит о вас, — сказала она, погладив белокурые кудри Александра. — А вы не хотите взглянуть на мою малышку?
Она приподняла покрывало из лёгкого кашемира, и кормилица показала тёмноголовую новорождённую с пухлыми, в отца, губами.
Сравнение этого ребёнка с её сыном принесло Катрин мимолётное горделивое удовлетворение.
— Пойдёмте, все вместе! Заходите! — воскликнул Дюма.
— Здесь живёт мадам? — спросила Катрин.
— Нет, это контора моего нотариуса. Я иду туда заявить себя отцом этой малышки.
— Что ты хочешь сказать?
— То, что она должна иметь право носить мою фамилию и наследовать моё состояние, если когда-нибудь оно у меня появится, — с улыбкой пояснил Дюма.
Катрин отвела Дюма в сторонку и тихо сказала:
— Ты так и не признал своего сына, который заслуживает этого гораздо больше.
— А к чему мне это делать? — спросил Дюма. — Кто станет оспаривать у моего сына его фамилию! Взгляни на него. Никогда ещё человек не был лучше воспроизведён в миниатюре, чем я в Александре! Но девочка — дело другое: она нуждается в защите.
— Значит, ты отказываешься? — вскричала Катрин, щёки у которой запылали.
— Успокойся, дорогая моя Катрин. Ни от чего я не отказываюсь. Заходи, и всем выправят надлежащие бумаги.
— Хорошо, ну а как быть с моим домом? — спросила Катрин, прежде чем войти к нотариусу. — Проценты с ипотеки не выплачены, и всё имущество будет арестовано.
— Я этим займусь, — успокоил её Дюма. — Не изводи себя из-за этого.
Долгий опыт научил Катрин, что если Дюма говорит: «Не изводи себя», значит, пришла пора мучений. Но лишь в ту секунду, когда нотариус протянул ей перо, чтобы подписать документ, Катрин задала себе вопрос, права ли она, делая это.
Всякий раз, когда Дюма добивался её подписи, это оборачивалось какой-нибудь потерей. К Катрин приходили люди, чтобы забрать её каминные часы, ковёр, а теперь и дом. Что ещё они у неё отнимут?
— Я боюсь, — прошептала она.
— Но для боязни нет никакого повода, — возразил нотариус. — Разве не к выгоде вашего сына иметь возможность законно носить фамилию отца, пусть даже он и не будет пользоваться всеми правами, если господин Дюма не женится на вас?
— Я согласна, — покорно ответила Катрин и поставила свою подпись.
Дюма тоже подписал бумагу, выведя своим каллиграфическим почерком красивый росчерк; потом, подняв сына высоко в воздух, он объявил:
— Дамы и господа, позвольте представить вам Александра Дюма, будущего маркиза Дави де ля Пайетри! Всегда помни, сын мой, что ты потомок рыцарей ордена Святого Духа, который учредил король Генрих Третий, внук самого отважного из генералов Наполеона и сын лучшего драматурга Франции! Будь достоин своих предков!
Когда он поставил Александра на пол, лицо мальчика светилось гордостью.
— Какой девиз у нашей семьи? — спросил его Дюма.
— Любовью за любовь.
— Тогда живо поцелуй меня!
И отец с сыном расцеловались.
Однако опасения Катрин оправдались. Через несколько месяцев двое мужчин опять явились к ней, но на сей раз они пришли забирать не картины или дом: они хотели отнять у неё сына. Дюма решил отправить Александра в пансион.
Бледная и трепещущая от страха, Катрин попросила:
— Подождите, я пойду его поищу.
Потом она выбежала в сад, где играл Александр, и шепнула ему:
— Спрячься скорее. И домой возвращайся, когда совсем стемнеет.
— Почему? — спросил он.
— Эти люди хотят отвести тебя к бабушке. Неужели ты хочешь жить с ней?