Он кивнул головой в знак согласия. Но квартиру Дюма уже занимал другой жилец, а консьержу не была оставлена даже записка.
Дюма попросту укатил путешествовать вместе с художником Жаденом и его собакой, начисто забыв о данном сыну обещании.
В понедельник утром у Александра заболело горло и голова кружилась так сильно, что он упал на пол, когда пытался встать с постели. Его поместили в клинику коллежа, и он был очень рад болезни, ибо ему не было необходимости объяснять, почему отец уехал без него. Александр проболел несколько месяцев; за это время он начал лучше понимать перешёптывания учеников, которые умолкали при его появлении, но возобновлялись у него за спиной, словно тюремной стеной отгораживая Александра от других мальчиков.
Иногда он получал от отца короткое письмо: «Следишь ли ты за моими статьями в «Пресс»?..» Однажды пришло пространное письмо о книгах, которые Александру следовало прочитать: «Необходимо, чтобы Шекспира и Гёте ты читал в оригинале. Гомера и Таунта тоже. Даже Библия переведена не лучшим образом. Истинный дух языка непередаваем. Разве мы сможем постигнуть Конфуция и Лао Цзы[103], если не изучим китайский? Я в этом сомневаюсь».
В воскресенье мать, бедно, как горничная, одетая, принесла Александру горшочек с супом, который был ещё тёплый: ведь всю дорогу до коллежа Катрин укрывала его шалью. Все в коллеже принимали её за служанку. Сначала она покормила сына, потом села у его изголовья и принялась за вязание. При посторонних она никогда не смела поцеловать сына или просто к нему прикоснуться.
Поправившись, Александр снова окунулся в ту же смущающую атмосферу таинственных намёков, что окружала его и до болезни. Александр уже знал, что он внебрачный сын. Если на уроке истории Франции упоминалась, к примеру, фамилия Дюнуа[104], Орлеанского Бастарда, то все взгляды устремлялись в его сторону и Александр всей душой хотел бы провалиться сквозь землю.
Он уже знал, что его отец не женился на матери; но Александру даже в голову не приходило спросить себя почему.
Однажды он услышал, как Андре хвастался:
— Пятьдесят сантимов — вся цена этому удовольствию. Я никогда больше не плачу.
Потом повернулся к Александру:
— Ну-ка, скажи, где живёт твоя мать?
Александр, охваченный неистовой яростью, кинулся на Андре, царапал и бил его ногами; остыл Александр лишь тогда, когда Андре избил его почти до потери сознания.
Но величайшей мукой, терзавшей Александра, была мысль, которая постепенно закрадывалась ему в душу и которую он никак не мог отогнать от себя: что, если его мать действительно была продажной женщиной и... по-прежнему такой остаётся? Эта мысль доводила его почти до безумия. Он больше не осмеливался говорить с матерью из-за боязни проговориться о тех жутких кошмарах, что неотступно его преследовали. Мальчишки вложили в какой-то его учебник непристойный рисунок с изображением совокупляющейся пары; мучители узнали фамилию матери Александра и поставили её под рисунком. Этот омерзительный, но возбуждающий рисунок огненными чертами запечатлелся у него в уме, и Александр со стыдом убедился, что ему хочется посмотреть и другие подобные картинки.
В воскресенье, чтобы избегнуть встречи с матерью, он ранним утром покинул коллеж и весь день бродил по городу. Вечером, на тёмной улочке, к нему подошла женщина.
— Пойдёмте ко мне, — предложила она. — За десять су я сделаю вас счастливым.
— Я опаздываю, — испуганно ответил он. — Мне надо возвращаться в коллеж.
— Это просто отговорка! — вскричала она и обняла Александра. Он стал отбиваться, вырвался и убежал…
После этого Александра терзала мысль, что сам он — плод подобной встречи: мать нашла его отца на тёмной улочке и сказала: «Я сделаю вас счастливым за десять су». Вместе с тем — именно это смущало Александра — он сожалел, что не принял предложения женщины. Мучаясь желанием, он решил в следующее воскресенье в тот же час вернуться на ту улочку и уже не трусить, как в прошлый раз.
— Вот мы и опять встретились!
— Да, мадам, — ответил Александр; колени у него дрожали так сильно, что он боялся упасть.
— У вас есть десять су?
— Да.
— Покажите. Вы, озорники, так и норовите обмануть.
Он достал из кармана монету.
— Прекрасно! Пошли, — сказала женщина, взяв деньги и обхватив его за талию.
Но тут мужество покинуло Александра. Тело его обмякло; он чувствовал, что если не убежит, то упадёт без сознания.
Александр спасся бегством; за спиной он услышал издевательский смех, но о своих десяти су вспомнил слишком поздно.
Глава XXIVМОДНЫЙ БРАК
Шли месяцы. Муки, что претерпевал несчастный Александр, не ослабевали. В одно из воскресений, после мессы, он задержался в часовне и разговорился с молодым священником коллежа. Во время этой беседы Александр разрыдался.
Священник увидел в мальчике душу, взыскующую благодати, может быть, будущего служителя Божьего, и начал внушать ему мысль искать утешения в вере.
Они часто встречались и вместе читали то какой-либо отрывок из Библии, то псалмы, то притчи Иисусовы, то Нагорную проповедь. Священник также пересказывал Александру жития святых, особо подчёркивая их борения с духом зла и ту силу, которую тем самым они обретали, дабы принять мученичество и достигнуть святости.
Александру было тяжело не отвечать ударом на удар, и ему никак не удавалось подставлять левую щёку, если его били по правой. Но по ночам, вместо того чтобы мечтать о мести, Александр молил Бога простить своих мучителей. Утро каждого воскресенья он до изнеможения молился, стоя на коленях на каменном полу часовни, потом шёл на свидание с матерью.
Он худел с каждым днём, грудь у него совсем впала. Александр нашёл способ уединяться в муравейнике коллежа и, раздобыв узловатую верёвку, предавался самобичеванию.
Иногда он насыпал в кровать горсть гвоздей, чтобы заставлять себя бодрствовать всю ночь. Бывали мгновения, когда он воображал себя новым Христом. Уверенный в близкой смерти, Александр представлял себе те чудеса, что будут свершаться на его могиле. Он станет святым Александром; злые мальчишки из коллежа будут совершать паломничество в храм, который воздвигнут в Его память, и будут молить Его ходатайствовать перед Господом об их прощении.
Но в один прекрасный день этот затворник, этот измождённый отшельник получил от отца записку: «Мой милый мальчик, сегодня днём я венчаюсь в часовне Палаты пэров. В воскресенье заходи ко мне познакомиться со своей новой матерью, которая заранее нежно тебя любит».
Почему Александр поверил, что Бог внял его молитвам и отец вознамерился жениться на его матери? Он думал, что теперь у него, как у всех людей, будут отец и мать, будет дом, настоящий семейный очаг.
Поэтому Александр не мог дождаться воскресенья и, облачившись в свой лучший костюм, вышел из коллежа с ликующей радостью в сердце.
Слухи о женитьбе Дюма, которые ходили по Парижу, считались ни на чём не основанной шуткой, тем более что, по словам хорошо осведомленных людей, речь шла об актрисе Иде Ферье[105], игравшей в нескольких его пьесах. Когда Ида дебютировала на сцене, она была стройной, изящной блондинкой; но с годами она так безобразно располнела, что Теофиль Готье стал всем задавать вопрос: «Знаете ли вы, какая самая загадочная тайна в Париже? Знайте, что это скелет Иды Ферье».
Кроме того, у неё был такой лёгкий нрав, что на один «рог», который наставлял ей Дюма, она, как поговаривали, украшала его лоб сразу двумя.
Альфред де Мюссе утверждал, будто знает, почему Дюма женился на Иде. Дюма явился с Идой на бал, который давал наследный принц Фердинанд Орлеанский, и представил ему мадемуазель Ферье.
Принц поклонился, назвав её госпожой Дюма, но Дюма, улыбнувшись, исправил эту ошибку. Принц отвёл его в сторону и тихо сказал:
— Она должна стать вашей женой; не в моих правилах, чтобы в моём собственном доме мне представляли шлюх.
— Естественно, ваша светлость, но не усматривайте в моём возражении проявление непочтительности; в нём я лишь хотел сообщить вашей светлости, что брачный обряд ещё не совершён.
— В таком случае, прошу у вас прощения за то, что употребил грубое слово, — ответил принц. — Позвольте мне первым поздравить вас с будущим бракосочетанием.
Так что Дюма, намеревавшийся избавиться от Иды, оказался вынужден жениться на ней.
В ту минуту, когда свидетели — Шатобриан, Нодье, Роже де Бовуар и Вильмен[106] — собирались поставить свои подписи в церковной книге записей, в часовню Палаты пэров вошёл юный Александр и, оглядевшись, спросил:
— Где моя мать?
— Здесь, — ответил Дюма. — Вот твоя новая мать, сын мой.
— Эта тумба? — в ужасе воскликнул Александр. — Ты женишься на этой толстухе? Я думал, ты будешь венчаться с моей матерью!
И он, расплакавшись, убежал. Ида Ферье тотчас заявила:
— Ноги этого мальчишки в моём доме не будет!
По другой версии, Ида хотела женить на себе одного из своих любовников, некоего господина Доманжа, богатейшего человека. Последний же стремился отдать Иду замуж за какого-нибудь холостяка, который выдал много векселей. Ростовщики, которых расспрашивал господин Доманж, указали на Дюма. Доманж скупил все выданные Дюма векселя, подождал, когда подошёл срок их оплаты, явился к писателю и заявил:
— С помощью этих бумаг я могу упрятать вас в долговую тюрьму. Если вы хотите этого избежать, вам придётся жениться на Иде Ферье, а эти векселя на двести тысяч франков составят её приданое. Я сожгу векселя в ту минуту, когда увижу ваш брачный контракт.
Дюма предпочёл женитьбу тюрьме. Но рассказывают, что господин Доманж векселя не сжёг, а передал госпоже Дюма, которая ими шантажировала своего супруга, угрожая упрятать его в долговую тюрьму, благодаря чему Дюма был вынужден терпеть Иду целых пять лет; по прошествии этого срока Ида Ферье удалилась во Флоренцию, где и жила на те шестьдесят тысяч франков, что каждый год Дюма выплачивал бывшей жене до самой её смерти.