ы. Но, наверное, он распустил слухи, и имя короля было опорочено. Многие люди верили, что король, устав носить человеческое тело, превратился в огромного паука. Другие же шептались в тавернах и за вечерней выпивкой о том, что король был летучей мышью-вампиром. Это казалось вероятнее всего. Даже профессора в университете, работавшие над Сводом законов, а они-то уж были наименее суеверны, спрашивали, почему король боится показаться на глаза, если он жив.
Уже год ответа не было. Слухи распространялись повсюду.
Наконец, Филипп де Комин сказал королю:
— Мне пришлось распустить посредством своих людей слух о том, что вы немного нездоровы.
Людовик возлежал на горе подушек, на голове его была меховая шляпа со всеми святыми на полях. Мало-помалу, с помощью Оливье он восстановил движения своих конечностей. Но правый угол рта был опущен, и правая рука была настолько слаба, что почти не двигалась.
— Зачем вообще кому-то что-то говорить?
— От духовенства вчера прибыл представитель, который узнавал, молиться за вас или нет!
— А они делают это? Чёрт возьми, прикажите им!
— Они хотели получить разрешения на специальные молитвы за ваше здоровье.
— Ты разрешил им?
— Да, ваше величество!
Король вздохнул:
— Я хотел, чтобы они молились всегда, но мне пришлось бы для этого признаться, что я болен. — Это было трудным решением. — Теперь я удовлетворён.
Он обвинял в своём приступе Марию Бургундскую. «Если бы я отправил женщину послом к этой страшной принцессе, мне бы не пришлось этого испытать».
Филипп де Комин сказал испуганно:
— Но ваше величество, женщина не может быть послом. — Удар, наверное, повредил разум короля.
— А почему собственно? Насколько я помню, насчёт этого нет никаких предписаний.
Теперь, когда всё прояснилось, он применял любые способы, которые могли бы привести к победе. Он упражнялся в письме своего имени с бесконечным терпением, поддерживая правую руку левой, стараясь, чтобы буквы получались чёткие и прямые. Он посылал запросы к соседним правителям и выписывал себе животных, как будто оставался страстным охотником: оленей из Швеции, лошадей из Испании, собак — из Англии, охотничьих птиц — из Швейцарии.
Он решил освободить кардинала. Молитвы кардинала действуют как тяжёлые пушки. Поздно вечером он послал за кардиналом Балю. В страхе смерти кардинал медленно приблизился к королю и встал на колени у трона. Лк5дЪвик внимательно глядел на него. Он сидел на троне, рукой подперев голову. Он выглядел уверенно, но всё же пытался скрыть свой искривлённый уголок рта. Несмотря на все усилия, рот не мог выпрямиться.
— Будешь ли ты молиться за меня? — спросил король.
— Я всегда молился за вас, — просто ответил кардинал.
— Почему?
— Потому что за десять лет забвения и прощается многое, ваше величество.
— Если я отпущу тебя, ты будешь молиться сильнее?
Балю мигнул. Он не сразу понял.
— Ваше высокопреосвященство, я задал вам вопрос. Если я отпущу вас, вы будете молиться за меня сильнее?
Кардинал смущённо сказал:
— Буду. Конечно, буду. Это было бы самой естественной на земле вещью...
Людовику не нужно было ничего естественного. Он хотел сверхъестественного вмешательства кардинальских молитв крупного калибра.
— Так ты будешь молиться за моё здоровье?
— Конечно, ваше величество! — священник молится за всех.
— Ты свободен. Теперь иди. Я не желаю знать, что ты во Франции.
Едва зная, куда направиться после десяти лет в заключении, кардинал Балю шептал дрожащие, неуклюжие слова благодарности.
— Не надо меня благодарить. Молись за моё здоровье, или я посажу тебя в клетку и уже никогда не выпущу.
Кардинал отъехал в Рим, и скоро весь мир узнал, что Людовик XI ещё жив и всё ещё способен казнить и миловать.
Король опять позволил университетам вести преподавание философии. Реакция духовенства на запрет была однозначной — не хочет ли король запретить ещё и религию? Религия и философия были неразделимы. Они были отделимы друг от друга только в сознании короля, но ему были нужны молитвы духовенства. Своду законов придётся подождать.
Посещения королевы только расстраивали его. Вместе со старой боязнью высоты вернулась и повышенная чувствительность к своему внешнему виду. Он стеснялся своего искривлённого рта и прикрывал его платком. Он говорил, что чувствует себя «отвратительно».
— Мой дорогой господин, — сказала королева, — это не просто заблуждение, это — чепуха. Вы с каждым днём выглядите всё лучше и сильнее. Скоро вы будете ездить верхом.
— О, конечно, нет, Шарлотта. Тебе всё-таки трудно будет видеть меня в таком состоянии.
Но он ходил с ней по парку больше и проводил больше времени с дофином, который добрался до «guarum imam incolunt Belgae» в «Записках» Цезаря.
— Да, Карл, бельгийцы ещё живут там, по эту сторону Рейна. Мы подчиним их себе, как только завладеем Рейном. Эта область должна принадлежать Франции.
Он почти завладел Рейном. Торговля в распадавшихся на части Нидерландах умирала. Страна готова была забыть своё стремление к свободе, свой страх перед порабощением и обратиться к единственному защитнику, достаточно сильному, чтобы обеспечить безопасность и процветание страны. Нидерланды были готовы подписать любой договор. Однако там уже существовала партия, которая не одобряла такой позиции, утверждая, что если амбиции Людовика XI так же претенциозны, как у Карла Великого, то его власть и сила его армий смогут реализовать их в полной мере. 27 марта 1482 года «та страшная принцесса» снова обманула. Лошадь Марии на полном скаку подвернула ноту и упала на бок. Мария по-прежнему оставалась в седле, боясь спрыгнуть, пока её лошадь падала, и ногу девушки придавило. Она получила сильное ранение бедра. Будучи слишком горда, чтобы позволить лекарю посмотреть рану, она вскоре умерла от заражения крови. Максимилиан немедленно покинул Нидерланды, которые он ненавидел, и прибился ко двору одного немецкого принца, который был дружествен Империи.
Голландские торговцы теперь оказались совсем в другом положении. Они всё ещё хотели мира, но были достаточно проницательны, чтобы понять, что восстания в их провинциях утихнут. Они предложили Людовику заключить договор о дружбе и торговле накануне Рождества. Они предлагали многое, но только не свою независимость и не Рейн. Устав от бесконечных проволочек, Людовик подписал соглашение. Голландцы стали союзниками Франции, а для выполнения планов Людовика требовалось два противника, которых можно было бы заставить сражаться между собой. Раньше он подвёл бы всё под эту схему, теперь же удар подкосил его силы. Людовик жил в постоянном страхе смерти.
Голландские послы застали его в тёплой комнате, сидящим перед жарким камином. Он был настолько бледен, что его практически не было видно в глубине мехов. Он с трудом подписал соглашение. Он знал, что не может дольше скрывать то, что ослабевает день ото дня. Шарлотта оказалась не права. Он терял силы.
По соглашению ему доставались Пикардия, Артуа, Франш-Конте, герцогство и графство Бургундское. Целая Империя. Но бургундские провинции вдоль Рейна и сама великая река были потеряны для него. Он знал это. Но его сын... он мог только надеяться.
Когда пришло время поклясться на Библии в том, что он будет соблюдать соглашение, он обнаружил, что не может поднять руку. Она слишком ослабла, когда Людовик писал своё имя.
— Я коснусь Писания левой рукой, господа. Прошу меня извинить. Моя правая рука немного затекла, — сказал он.
А затем, вспомнив, что клятва, подтверждённая прикосновением левой руки, может быть в любой день нарушена, сделал нечеловеческое усилие и, скрипя зубами, попытался поднять пуку, но не смог.
Наконец, ему удалось поднять правый локоть на уровень книги. Он поклялся сдержать своё слово.
Сознание приближающейся немощи лишило его последних сил. Он писал Фердинанду, королю неаполитанскому, напоминая ему о своих старых претензиях на неаполитанский трон, основой к которым послужил завет его дяди Рене Провансского. Но не по своей воле он предъявляет эти требования. Ему нужен калабрийский пустынник, имя которого знают все. Ему нужны молитвы Франциска Паольского.
Франциск был монахом ордена францисканцев, известных как минориты, «меньшие». Неудовлетворённый тем, что их устав не был достаточно суров, Франциск основал свой собственный орден, минимов, или «последних». В его уставе указано, что начальники религиозных братств не могут носить звания аббатов, приоров, стражей, ректоров, но могут именоваться критиками. Монахи по его уставу должны постоянно воздерживаться не только от поедания мяса, но и яиц, молока, масла и сыра.
— Они, наверное, живут дольше, — одобрил Людовик. И он надеялся, что тоже проживёт дольше. Ему был знаком страх смерти, поскольку каждый приступ, который с ним случался, уже был похож на смерть. Но даже сильнее, чем страх перед смертью, был страх перед тем, что может случиться с Францией, если он умрёт, пока дофин ещё так молод.
Вскоре приехал Франциск Паольский, — он бы приехал с такой же готовностью к любому, даже к слуге, если бы слуге была так же нужна молитва, как королю. Несмотря на титул наихристианнейший, как было заметно, король не был самым истинным христианином в мире. Никто не отрицал, что он заложил новые камни в устройство государства и что все народы стремились подражать ему. Но ему были известны многие способы, даже самые крайние, чтобы осуществлять свои замыслы. Его понимание общей нравственности не имело ничего общего с его пониманием индивидуальной морали. Отдельный француз мог согрешить, Франция же — никогда.
Франциск Паольский отправился в путь сразу же по получении приглашения, но он не мог бы прибыть к Людовику быстрее, чем ветер, надувавший его паруса, или чем мул, на котором он ехал от Монтпелье до Плесси. Королю было трудно ждать. Время тянулось неимоверно долго. Он вспомнил о песочных часах, которые могли засориться. Он приказал извлечь песок, промыть и высушить его в печи. Но даже от этого время не стало бежать быстрее.