И что надевают, когда идут в литейные мастерские? Что-нибудь лёгкое, там же наверняка очень жарко, но и не очень длинное — пол ведь, наверное, усыпан всяким мусором, порохом и кусочками извести. Господи, подумать только — порох у неё на юбке! И как она объяснит это дофину? Но насколько это будет интересный образ, как будто рефрен в одной из баллад Вийона:
О, бойся ты красотки этой,
С глазами синими, распущенным корсетом
И в юбке, полной пороха, одетой!
Она, разумеется, не станет распускать свой корсаж, как это делают цветочницы на улицах, она никогда не пыталась кокетничать. И почему это зеркало навевает на неё столь странные мысли? Ах ты, колдовское стекло! Почему из тебя исходит больше, чем входит? Перед ней стояло её собственное изображение в полный рост, похожее на живого человека, и задавало ей тот же самый вопрос.
Она выбрала платье с короткими рукавами, кружевным лифом и модной шёлковой юбкой. Юбка была не очень длинной и едва прикрывала лодыжки, что для принцессы было слишком смелым, и наверняка кое-кто из людей постарше неодобрительно поднимет брови при её виде, но зато подол не будет волочиться по полу литейной мастерской. Она не знала, надо ли что-нибудь накинуть на зеркало, пока она переодевается. Затем абсурдность этой мысли заставила её улыбнуться. Вы стесняетесь себя, принцесса, в то время как Маргарита де Акевиль вас одевает, а Маргарита де Салиньяк купает вас в ванной, и вы их не стыдитесь? Это же ты сама!
Она смотрела, как на неё надевают платье. В зеркале она была необыкновенно хороша. Она приблизилась к зеркалу и неожиданно для себя самой робко поцеловала своё отражение в губы.
— Это я!
Произошла странная вещь. Отпечаток её губ на некоторое время остался на гладкой поверхности, как бы повиснув в воздухе на мгновенье, затем он исчез. Призрачные поцелуи, сотканные из воздуха и мгновенно исчезающие, пробудили слишком много воспоминаний. Она не поняла, что это значит, и решила, что не значит ничего, но сожалела, что увидела это. Она больше никогда не будет целовать зеркало.
Литейная мастерская Жана Бюро представляла собой приземистое безобразное здание, потемневшее от дыма и лет, оно было построено как укрепление на берегу Сены ещё до того, как Париж стал разрастаться и вобрал в себя близлежащие острова. Теперь оно находилось внутри городских стен, однако его собственные толстые стены ни разу не разбивались и впервые за всю свою историю были отремонтированы и тщательно охранялись. Тяжёлые баржи, которые тащили упряжки мулов вдоль берега, причаливали к небольшой пристани, где бригада одетых в кожаное работников быстро их разгружала. Баржи низко сидели в воде под давлением тяжёлого груза. Иногда можно было разобрать, что там находится, — слитки жёлтой меди и железа, глыбы чёрного угля, которые потные рабочие, ворча и ругаясь, нагружали в тележки и увозили в мастерскую. Некоторый груз был упакован в мешки, которые уносили в другое здание, отдельное от литейной.
— Селитра и сицилийская сера, — произнёс де Брезе с видом знатока. — Это для производства пороха.
Маргарита с понимающим видом кивнула. «Селитра и сера» — звучало серьёзно и воинственно. Сицилия была известна своими бесконечными и кровопролитными революциями, возможно, сицилийская селитра была более взрывчатая, чем остальная.
— А что вон на той барже — с Бахусом на носу? — она не выдержала и засмеялась.
К причалу подходила небольшая баржа, у штурвала которой стоял невероятно толстый человек. Поскольку было жарко, он спросил всю свою одежду, кроме подштанников, державшихся на его обширном животе с помощью тугих тесёмок, которые, казалось, вот-вот лопнут от напряжения. В свою потрёпанную шапку он воткнул какие-то ветки, чтобы защитить глаза от солнца, и в одной руке держал небольшой прутик, очевидно срезанный с прибрежной ивы, чтобы отбиваться от мух, явно чувствующих к нему симпатию. Время от времени он прикладывался к кувшину с вином. Он поднимал его над головой, и вино тонкой изящной струйкой лилось в его жадный рот. Казалось, он даже не глотал его — вино лилось прямо в желудок, не оскорблённое вульгарным глотанием. Баржа была загружена свежеободранными брёвнами.
— Я не знаю, — ответил де Брезе. — Производство пороха строго засекречено. Возможно, мэтр Леклерк сможет вам объяснить.
— Анри Леклерк?
— Вы его знаете? — де Брезе не ожидал, что она знает его по имени.
— Дофин знает одного пушкаря, которого так зовут.
— Такой высокий? И довольно красивый — для незаконнорождённого?
— Я не помню. Я познакомилась с ним в нашу с дофином первую брачную ночь.
Де Брезе спрятал в рыжей, похожей на змеиное жало бороде насмешливую улыбку. Значит, принцесса запомнила ещё кое-кого в свою первую брачную ночь — и это не был её муж! Похоже, всё будет даже легче, чем он предполагал.
— Сейчас Леклерк возглавляет арсенал. Очень толковый и знающий. Я попросил его показать нам мастерские. Никто другой вам не сможет всё так объяснить.
При входе их попытались остановить два охранника. Бородка де Брезе дёрнулась от возмущения.
— Чёрт возьми! Разве вы нас не знаете?
На минуту показалось, что он попытается оттолкнуть их и пройти внутрь, но, когда они скрестили пики и преградили им вход, он передумал. Он взглянул наверх на решётку. Старинная чугунная крепостная решётка была заменена новой стальной с острыми пиками, устремлёнными вниз. Механизм был хорошо смазан. У него появилась мысль, что лёгкое прикосновение к спрятанному где-то рычагу заставит её с грохотом опуститься прямо на них. Из темноты помещения слышался стук молота, грохот и лязг, оттуда волной накатывались тяжёлые горячие запахи разогретого металла и ещё чего-то незнакомого, видны были отсветы пламени.
— Разумеется, мы знаем вас, господин де Брезе, — ответил один из стражников, — и мадам, супругу дофина, тоже.
Они поклонились, не разнимая своих пик, всё ещё преграждающих путь.
— Сейчас сюда подойдёт капитан Леклерк, он вас ждёт. Возможно, он переодевается. У нас тут было небольшое происшествие.
— С капитаном?
— С одним из рабочих в пороховой мастерской. В помещении, где смешивают составные части, произошёл небольшой пожар. Капитан не мог допустить, чтобы тот сгорел, и перемазался, вытаскивая его из пламени. Очень жаль, что это произошло именно сегодня, когда ваше высочество почтило нас своим визитом.
— Мы подождём капитана, — сказала Маргарита. Эти мрачные низкие ворота древнего сооружения с его резкими запахами и языками пламени напомнили ей дантовское описание врат Ада. Де Брезе услышал, как она прошептала: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»... Это страшное место!
В это мгновение стражники отступили, разомкнув копья, и вышел капитан. Он опустился на колено и поцеловал протянутую ему руку.
— Совсем наоборот мадам супруга дофина, тот, кто входит сюда, обретает новую надежду для Франции, а не теряет её. Мой наставник учил меня, что Данте также говорил; «Здесь покоятся сила и мудрость».
Маргарита улыбнулась:
— А ваш учитель говорил вам, что идёт дальше, мэтр Анри? «И ещё любовь».
— Что касается любви, мадам, то ничего не могу сказать. Любовь плохо сочетается с пушками.
Де Брезе подумал, что это ещё неизвестно. Он не понял всех этих итальянских фраз, но был рад, что Анри Леклерк и принцесса нашли общий язык.
— Так покажите нам свой ад, капитан Леклерк. И почему это ваши стражники вооружены только пиками там, где производится самое смертоносное оружие в мире? Я думал, что у них мушкеты.
— Ах, это, — ответил Анри.
— Дофин часто говорит о военном складе ума, — сказала Маргарита. — Говорят, вы здесь немного консервативны.
— Зато английские шпионы не смогут похитить наших стражников вместе с их оружием, мадам, чтобы потом изучить их устройство. Поэтому мы даём им пики.
Он провёл их через ворота внутрь помещения, некогда бывшего большим залом старинного замка. С каждой стороны стояли кузнечные горны, возле них здоровенные подручные раздували огромные горны, и пламя взвивалось вверх, прямо к вытяжным отверстиям. Слитки металла, которые полуголые, взмокшие от пота рабочие длинными клещами ворочали на углях, как будто поджаривая мясо, постепенно раскалялись добела. Дюжие кузнецы в кожаных фартуках, защищающих их от раскалённых искр, огромными кувалдами превращали эти слитки на наковальнях невероятных размеров в тонкие прутья. Это были совершенно невиданные наковальни. По мере того как металлические стержни сначала становились толщиной в мужскую руку, потом в палец, специальный рабочий разрезал их на куски, каждый длиной в пушечный ствол.
— Мы раскатываем их в цилиндры и укрепляем кольцами из закалённой стали, — пояснил Анри. Ему приходилось говорить очень громко, чтобы перекричать весь этот шум, и наклониться к ней. Она также склонила к нему свою голову, чтобы было лучше слышно.
— Пушки получаются намного более лёгкими и надёжными, чем литые. Они небольшие и скорострельные.
Весь этот шум, огонь и необычная обстановка возбуждающе подействовали на неё, хотя здесь, казалось, царят хаос и неразбериха; никогда, ни в одном их прочитанных ею романов не попадались такие слова, как «раскатывать в цилиндры», «укреплять стальными кольцами». Но в другом помещении, где все детали собирали вместе, она уже могла различить окончательное изделие. Это были небольшие аккуратные пушечки, достаточно маленькие и лёгкие, чтобы их можно было перевозить на обычной крестьянской повозке. Именно это оружие просил и не поручил дофин. В бою это было поистине смертоносное оружие, приводящее в ужас противника и заставляющее его обращаться в бегство, ни одно оружие не вызывало столько страха с тех древних времён, когда какой-то военный изобретатель смог придумать крепить к ступицам военных колесниц острые и длинные косы. Эти телеги с пушками обладали маневренностью, они врывались в середину вражеского войска, осыпая его дождём железных, всё пробивающих снарядов, провозглашая конец веку рыцарства и рыцарским доспехам. Ещё ни один блестящий рыцарь не пытался бросить перчатку в сторону пушечного дула. Сражения теперь проходили намного шумнее, и ни один рыцарь не мог своим голосом привлечь к себе внимание. Да и простолюдин-пушкарь, подносящий факел к задней части пушки, не станет задерживать выстрел. Новое поколение воинов, гордящихся своим чудесным вооружением, презирающее старинные правила и так же, как и дофин, стремящиеся добиться победы любой ценой, полностью изменили военное искусство. Теперь оно было более безликим, бездушным и очень эффективным.