Они шли по мощёной дорожке вдоль поросшей кустами набережной в сторону замка.
— Поскольку никаких слухов о несчастье с дофином, которое с таким нетерпеньем ожидается его врагами, сюда не проникло, — сказал Анри, — то ещё есть время предотвратить его вообще.
— Он почему-то мне не пишет, — произнесла Маргарита, качая головой. — Раньше он всегда писал. — В глазах её стояли слёзы. — Но Людовик — человек умный и находчивый. Возможно, имеется какая-то причина его молчания.
— Единственно, что мне нужно, мадам, это хорошая надёжная лошадь и попутный ветер, чтобы я мог достичь Арманьяка за два дня! Я своими собственными руками разломаю эту пушку!
— Лошадь будет несложно раздобыть.
Анри с досадой ударил кулаком себя в ладонь.
— Ах, если бы, если бы я к тому же смог ещё доставить ему мобильную пушку! Но времени нет. И как бы я смог увезти её из мастерских? Кому можно доверять, если даже Жану Бюро я больше не доверяю? — Он подумал и про короля Карла тоже, однако ничего не сказал.
— Вам, наверное, понадобятся и деньги?
Анри промолчал: да, деньги, конечно, будут нужны, однако он не смел заговорить о них.
— Ну конечно же, нужны. Дофин всегда говорил, что деньги решают очень многое. — Она дала ему кошелёк, чем невероятно его смутила, когда же он пересчитал содержимое, то смутился ещё больше. Но это лишь свидетельствовало о том, насколько она тревожилась за мужа и хотела ему помочь.
Она дала ему охотничьего коня дофина — это было прекрасное животное с мощной грудью. Когда он уже было собрался ехать, она спросила:
— Вас хватятся в мастерских. Могу ли я что-нибудь для вас сделать? Может быть, как-то объяснить ваше отсутствие?
Он пожал плечами:
— Это не имеет значения.
— Может быть, сказать, что вам срочно понадобилось поехать домой, мэтр Анри? К жене? Детям?
— Они все умерли, мадам, во время чумы, которую оставили нам эти поганые англичане, покидая Париж.
Она опустила глаза, не выдержав его неподвижного взгляда. Теперь она поняла его необычную привязанность к своей работе и своим пушкам.
— Желаю счастливого пути, — сказала она, — пусть Господь хранит вас. Прощайте.
Пьер де Брезе, который шнырял по кустам в самых укромных уголках возле берега Сены при свете луны вместе с королём, королевой, Жаком де Тилле и сьером д’Эстувиллем, ничего не обнаружил, кроме устроившихся на ночь бродяг и испуганных кроликов, и, когда после утомительных поисков они нашли толстяка шкипера, который при свете факела рубил ивы и кизил, тот им спокойно ответил:
— Принцесса, ваши светлости? Богом клянусь, я не видел её высочества...
Да, несколько часов тому назад дама, похожая на ту, что мне описали, вышла на набережной и пошла прямо в королевский дворец... Да, да, конечно, было ещё светло. Солнце ещё только садилось. Богом клянусь!
— Думаю, — проговорила королева, — вы поставили себя в идиотское положение, де Брезе.
Стоя в своих покоях перед зеркалом, Маргарита сделала ужасное открытие. Зеркало всё показывало как бы наоборот. Её обручальное кольцо было на правой руке, как у монахини. Она перекрестилась, и её отражение перекрестилось справа налево, так, как крестятся колдуны на своих чёрных мессах.
— Ты — предатель! — воскликнула она. Она чуть было не разбила его, она уже схватила для этого чернильницу со стола, но тут её остановил страх. Вдруг этот проклятый предмет отомстит ей.
Пройдёт ещё немного времени, дофин вернётся от своего духовника брата Жана, и брат Жан объяснит, что отражение зеркала не является чёрной магией. То же самое происходит, когда смотришь в озёра и реки, которые сотворил Господь, такое явление бывает, даже если смотреть в купель со святой водой.
Но до тех пор она не могла смотреться в него, завесила его лиловым траурным покрывалом и часто плакала.
На юге Людовик встал лагерем неподалёку от Лектура. Ворота Лектура были закрыты. Это было первым проявлением непокорности на всём протяжении пути дофина из Парижа по территории, официально находящейся в подчинении французского короля. Во всех остальных местах стоило ему только сообщить, что целью его похода является Лектур, проход для него и его армии был открыт. Задерживаться он нигде не собирался, городские ворота тут же распахивались перед ним, и городские власти торжественно приветствовали его, заверяя в своей верности и преданности. Крестьяне также были лояльны и преданны. Они уже привыкли, что любой военный отряд, проходящий мимо их мест, резал их скот и грабил всё, что можно, но тут они увидели длинные обозы, в которых вьючные мулы тащили на своих спинах весь необходимый провиант как для людей, так и для животных. И они говорили между собой, что вот идёт принц, который снабжает себя сам.
А принц, пользуясь тем, что продвигается достаточно быстро, выступал перед ними с импровизированными речами. Выступать перед толпой — его новое достижение, он совершенно неожиданно открыл в себе этот талант, который помогал ему завоевать симпатии и влияние среди неграмотного населения. Он размышлял: «Как говорит де Брезе, они готовы слушать любого знатного господина, если он выражает мысли достаточно ясно и немного опускается до их уровня. Однако сам де Брезе никогда не опускался до их уровня». Когда крестьяне, снимая свои засаленные шапки, благодарили Людовика за то, что он их не ограбил, он заявлял, что никогда не ограбит ни одного человека, а когда станет королём, — когда Господь призовёт к себе его царственного отца, что, как он, Людовик, надеется и о чём молится, будет не скоро, — также не будет никого грабить. Совсем наоборот, он снизит налоги, будет всячески способствовать благополучию каждого, сделает так, чтобы все чувствовали себя в безопасности на своей земле, и принесёт мир своей стране.
— И Господь поможет мне, — говорил он, поскольку знал, что одному ему со всем этим не справиться. Они горячо приветствовали его и молились, но не за его царственного отца, а за него самого.
В результате такой политики его войску кое-что доставалось. То, чего не требовали силой, давали по своей доброй воле. Крестьяне, которые обычно очень экономно ведут хозяйство, никогда не станут есть свежую птицу, если может пропасть уже попахивающая, буквально заваливали его войско всевозможными деликатесами — накладывали на телеги парную телятину и свиные окорока, праздничных гусей, так туго нафаршированных, что они чуть не лопались.
Теперь, сидя в своём шатре, Людовик раздумывал над тем, как бы, не вступая в сражение, выполнить ту задачу, ради которой он и проехал пол-Франции, как бы заставить этого недоступного Жана д’Арманьяка выполнить свой долг вассала. Потеря Арманьяка может поставить под угрозу все южные провинции, лишить Францию прикрытия со стороны Пиренеев, а также спровоцировать этих неугомонных англичан двинуться из Гиени на Францию, захватив территорию от Атлантики до Швейцарской Конфедерации.
Дофин не мог вступить в вооружённую борьбу. У него явно не хватало сил, чтобы организовать плотный штурм стен Лектура, а оружие, которое по его расчётам должно было привести город в ужас и заставить его сдаться, эта чудовищных размеров пушка оказалась бесполезной.
Изъян в пушке обнаружил не сам Людовик и не Леклерк, находящийся ещё в нескольких часах пути отсюда. Человек, указавший на брак, был какой-то неведомый англичанин, и Людовик пощадил его.
Во время последних дней похода, когда они пересекли границу владений графа Жана — Чёрный Арманьяк — Людовик был встревожен и озадачен многочисленными встречами с какими-то непонятными людьми, одетыми в травянисто-зелёные костюмы. Они держались на определённом расстоянии, наблюдая за колонной, затем мгновенно исчезали в зарослях или позади какой-нибудь крестьянской усадьбы, а когда хозяина усадьбы приводили к дофину, он испуганным голосом уверял, что никого не видел. Один старый крестьянин, во дворе которого обнаружили свежие отпечатки конских копыт, клялся всеми святыми:
— Это следы моего старого мерина, он уже еле ходит, и никакой пользы вам от него не будет.
— У твоего старого мерина неплохой ход, — заметил Людовик, разглядывая опытным глазом расстояния между копытами. — Не бойся, друг мой, мне не нужен твой мерин. Мне нужен человек, сидевший на коне, который оставил эти следы. Где он?
Крестьянин умоляюще сложил руки, всё лицо его выражало сомнение и страх. Его крепко держали два дюжих солдата.
— Богом клянусь, монсеньор, я не знаю. Я его не видел, здесь никого не было. Я никогда никого здесь не вижу.
— Интересное сочетание взаимно исключающих утверждений, — улыбнулся Людовик.
Крестьянин просиял, он не понял смысл слов, однако его успокоила улыбка дофина.
— Вы меня не повесите?
— Я не вешаю французов.
— А он бы повесил.
Людовик не стал спрашивать, кто это «он», поскольку и так »то знал. Этот перепуганный крестьянин был подданным Жана д’Арманьяка.
— И за что бы он тебя повесил?
Тот не поднимал глаза от земли.
— За то, что ты увидел этих зелёных людей?
— Монсеньор, я ничего не скажу. Я не могу говорить с... — Он прикусил губу и замолк.
— Отпустите этого бедолагу, — приказал Людовик.
Стражники не сразу его отпустили.
— Но он же ничего вам не сказал, монсеньор, — возразил один из них.
— Он сказал мне достаточно.
В эту ночь Людовик приказал устроить западни вокруг всего лагеря на небольшом расстоянии друг от друга. Сам лагерь также окружался кольцом телег и повозок, которые в случае неожиданного нападения могли служить прикрытием. В те времена были известны западни двух типов, которыми пользовались все крупные землевладельцы. Одна — конструкция из стали с двумя острыми захватами — использовалась против браконьеров. Если наступить на спрятанный рычажок, то захваты смыкались и два острых шипа вонзались прямо в живот нарушителя. Западня другого типа обычно использовалась против шпионов или тех, кого необходимо схватить живым. Она представляла собой верёвочную петлю, закреплённую на крепком молодом деревце. Когда человек наступал на неё, петля взвивалась вверх, подвешивая наступившего вниз головой, так что он мог вопить до утра и успеть за это время принять решение никогда больше не нарушить законов.