— Говорят, что дофин — умный человек, однако он выбрал самое низкое место крепости, достаточно уязвимое. Неужели он не понимает, что именно здесь сосредоточены основные силы?
Было много раненых и убитых, и брату Жану пришлось всю ночь провести возле умирающих, провожая их в последний путь; проклятия, которые те перед смертью посылали в адрес дофина, говорили о том, что они разделяют мнение Арманьяка о военном искусстве Людовика.
Арманьяк пошёл в комнату кухонной девки, которая уже успела к тому времени нарожать ему нескольких детей, а потом, хорошенько набравшись вина, спустился в подвал, где он держал свою сестру.
— Эй ты, козочка, — с трудом ворочая языком, проговорил он, — хочу рассказать тебе о своей грандиозной победе. Возможно, после этого ты опять станешь ласково, как прежде, разговаривать со мной. Ну, подойди ко мне поближе, Изабель. — Однако она отпрянула.
Она всё ещё была хороша, держалась прямо и с достоинством, была безукоризненно одета и ухожена, однако волосы у неё уже были совсем седыми. Она смотрела куда-то поверх головы брата, как бы вглядываясь в другой, спокойный и далёкий мир, видимый лишь ей одной. Она не разговаривала с тех пор, как почувствовала признаки беременности, замеченные ею вскоре после того, как её брат стал приходить к ней в темницу, куда он посадил её уже больше года назад за то, что она сопротивлялась его приставаниям.
Как только начало светать, так что ещё невозможно было в сумеречном свете разобрать очертания предметов, перепуганный старик мажордом, припадая на ногу, подошёл к двери спальни своего хозяина и постучал в дверь.
— Господин! Вставайте, вам надо подняться! Они снова пошли на штурм!
Из-за двери послышался пьяный храп, затем маленькие босые ноги зашлёпали по полу. Маленький розовый со сна мальчик паж откинул задвижку и со скрипом отворил дверь, удивлённо мигая сонными глазами.
— Уходи, старик.
Губы мажордома сжались в неодобрительной гримасе — он увидел около кровати пустую бутылку и два кубка.
— Иди-ка на кухню, малыш. А то простудишься.
Это был крестьянский мальчик, чьи родители отчаялись научить его даже женской работе — прясть или сбивать масло из-за его умственной отсталости. Они были несказанно рады, когда граф д’Арманьяк выбрал его своим личным пажом.
— Не буди его, мажордом. Он только что заснул. Мне тоже надо поспать, я устал. Если я завтра буду некрасивым, он рассердится.
— Ну-ка, прочь отсюда!
Мальчик скривился и захныкал:
— Вы тоже сердитесь!
— Я не на тебя сержусь, малыш. У нас неприятности. Иди спать в кухню, там ты никому не будешь мешать. И попей немного молока.
Мальчик оглянулся на графа, который всё продолжал спать, и поспешил прочь, страшно довольный, что удалось улизнуть. Мажордом стал трясти хозяина за плечо, не зная, удастся ли его разбудить.
Жан с трудом привёл своё мягкое белое тело в сидячее положение и провёл пальцами, унизанными драгоценными кольцами, по волосам. Он огляделся в поисках пажа, но увидел лишь изборождённое морщинами лицо верного мажордома.
— А, это ты. Убирайся отсюда, чучело. Чего ты меня пугаешь? Завтра я буду весь чёрно-синий.
— Господин граф, они опять пошли на штурм.
— Скажи об этом смотрителю замка. И этим английским наёмникам. Людовик уже сделал всё, что мог. А я очень устал. — Он снова повалился в постель, повернулся и закрыл глаза.
— Английские наёмники уже давно стреляют по нашим врагам с тех самых пор, как можно было хоть что-то увидеть. Но те не умирают. Англичане думают, что здесь какое-то колдовство.
Арманьяк быстро, хотя и не очень ловко поднялся. Он уже достаточно протрезвел, чтобы понять, что если трезвомыслящие англичане что-то считают колдовством, то, значит, действительно происходит что-то из ряда вон выходящее.
Он по винтовой лестнице поднялся на башню над воротами, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. Эти остановки он делал не оттого, что ещё не протрезвел, а оттого, что боялся увидеть нечто необъяснимое.
Он выглянул в амбразуру. В сером утреннем свете он увидел огромную пушку. Он даже не думал, что есть такие большие! Она смотрела своим дулом прямо в закрытые ворота его крепости. Вокруг пушки были люди; кто-то небрежно облокотился на это чудовище, один готовился произвести выстрел — это был, очевидно, невероятный силач, поскольку на сгибе руки держал ядро в триста фунтов весом, причём держал с такой лёгкостью, как будто это дыня. Несмотря на плотный дождь стрел, они даже не пытались укрыться. Пушкарь, держащий в руке горящий фитиль, медленно им покачивал, силач с ядром в руке кивал головой, как бы насмехаясь над неудачливыми стрелками.
— Уловка! — закричал Арманьяк, проклиная английских наёмников, обзывая их трусами, испугавшимися явной уловки, проклиная так и дофина, чей замысел теперь уже был ясен: основной штурм, который шёл вчера, привлёк внимание защитников к наиболее слабому месту в крепостной стене, а затем, пока бой всё ещё шёл, под прикрытием темноты Людовик незаметно установил здесь свою тяжёлую пушку!
— Прекратите пускать свои дурацкие стрелы! — приказал Арманьяк. — Ну-ка ударьте по ним из арбалетов, только возьмите стрелы с мягкими свинцовыми наконечниками!
Свинцовые стрелы не могут пронзить доспехи, но уже было достаточно светло, чтобы увидеть, что на нападавших доспехов нет, очевидно, они решили, что темнота и осторожность защитят их. Однако свинцовые наконечники арбалетных стрел легко пройдут сквозь кожаные куртки и тела. Часто они пронзали тела насквозь. Свинец при этом немного расширялся, и получалось так, что выходное отверстие раны оказывалось больше входного, этот принцип потом был использован механиками-артиллеристами для дальнейшего использования при изготовлении огневого оружия.
Даже мёртвые не могли устоять против мощи арбалетных стрел, устремившихся в их сторону. Они стали падать, сбитые со своих подставок. Верёвки, с помощью которых заставляли двигаться их застывшие конечности, обрывались, и казалось, что они опять дёргаются в смертельной агонии. Фитиль загас, ядро откатилось.
Из прохода в больших воротах выбежала толпа солдат с арбалетами и кинулась к пушке, поскольку у Жана д’Арманьяка был свой план: он затащит эту пушку к себе и использует её против войск дофина, которые сейчас не могут приблизиться и помешать им, отсечённые тучей стрел.
Солдаты и мастеровые обнаружили, что повозка, на которой была укреплена пушка, наполовину врыта в землю.
— Выкапывайте!
Повинуясь приказу, толпа людей стали пиками и лопатами ковыряться в земле, стараясь освободить тяжёлые колёса, но тут они увидели, что между спицами всунуты камни, в земле запрятаны ножи, на которые они наступали, калеча себе ноги.
Со своего наблюдательного пункта на расстоянии, недоступном для стрел, за всей этой процедурой наблюдали две пары глаз.
— А запал не погас, мэтр Анри? Я полностью рассчитываю на вас. Ведь уже совсем рассвело.
— Я очень тщательно рассчитал длину фитиля, монсеньор.
— Я не об этом спрашиваю.
— Нет, не погас.
Неожиданно со стороны толпы, возящейся с пушкой, послышался жуткий крик: обнаружилось, что обычные стрелы торчат в трупах, как иглы дикобраза.
Ожидая подвоха, люди прекратили работу, стали оглядываться, но ничего не увидели, но тут один из них потянул носом.
— Чёрт побери! Клянусь Богом, фитиль ещё пахнет!
— А ну, быстро выройте эту пушку! — послышался со стены крик Арманьяка. С высоты он не видел стрел и не чувствовал запаха тлеющего фитиля.
Но они так и не успели его услышать. В это мгновение огненный шар, в центре которого была пушка, поглотил всё, что находилось поблизости. Арманьяку показалось, что какой-то невидимый кулак с силой ударил его в лицо, отшвырнув на землю. Затем он услышал невероятной силы грохот, от которого чуть не лопнули уши, и почувствовал новый и жуткий запах войны.
Дофину удалось добыть лишь одну пушку, однако королевские министры не пожалели пороху. Людовик набил свою пушку таким его количеством, что от этого не выдержало бы даже нормальное оружие. А то, что осталось — а осталось много, — Анри закопал в землю возле пушки в надежде, что от сотрясения этот порох тоже взорвётся. При других обстоятельствах дофин счёл бы столь рискованный эксперимент лишь напрасной тратой драгоценного вещества, однако, поскольку после уничтожения пушки порох этот всё равно бы остался без применения и представлял бы собой лишь опасный груз, Людовик согласился.
Так что произошло два почти одновременных взрыва. Земля перед воротами города поднялась к небу, ворота сорвались со своих мощных петель и вылетели прямо на главную улицу, развивая мелкие лавчонки, круша крыши домов. Что же касается самой пушки, то она разлетелась на тысячи острых латунных осколков всевозможных форм и размеров — от крохотных золотистых пылинок, которые осели на листьях находящихся поблизости деревьев, отчего те пожелтели, как от внезапно наступившей осени, — до массивных кусков, которые, пролетев через стену, сбивали трубы домов и падали внутрь, на столы и кровати, в детские колыбели. Люди погибали повсюду: защитники крепости — на стенах, мирные жители — в самых неожиданных местах, застигнутые врасплох, и лица их выражали невероятный ужас.
Толпу солдат, пытавшихся передвинуть пушку, попросту разнесло в пыль. Как и предвидел брат Жан, даже и хоронить было нечего.
И теперь солдаты дофина двойной колонной, обегая огромную воронку, образовавшуюся перед городскими воротами, входили в злосчастную столицу Чёрного Арманьяка.
Глава 16
Внутри города Лектура, особенно в подвалах замка Жана д’Арманьяка, было обнаружено такое, о чём вот уже двадцать поколений историков не могут писать без содрогания. То, что брат Жан увидел в последующие несколько часов, потрясло даже его несокрушимую веру, так от землетрясения может дрогнуть мощный фундамент собора. Почему же на Лектур Господь не излил огонь и горящую серу, как на Содом и Гоморру?