оседями, которые уже давно не испытывают никакого голода. Кстати, когда вы упомянули о голоде, вы имели в виду пищу?
— Разумеется, чёрт побери! — Мысль о том, что его новый друг, возможно, голодает, поразила дофина. — Если вы знаете поблизости место, где человек может набить пустой желудок, то я буду рад угостить вас. В моём кошельке ещё достаточно золотых.
Человек странно посмотрел на него.
— Достаточно?
— О, да.
— Вы не тот, за кого я вас сначала принял. Он никогда не признался бы, что у него есть с собой золото. Вообще вы слишком беспечны, для торговца во всяком случае. Но кто бы вы ни были, вы мне нравитесь. А мне нравятся очень немногие люди, и очень немногим по душе Франсуа Вийон.
— Так вы Франсуа Вийон?
Его спутник кивнул.
— Франсуа Вийон, Франсуа де Лож, Франсуа де Монкорбье, У меня много имён, особенно среди стражей порядка.
— Вийон — великий поэт! Я не могу поверить! Ведь это вы сочинили:
De trois sergens pendez en deux
Le Monde n’en sera que mieux[1].
— Прекрасная мысль! — рассмеялся Людовик так громко, что несколько прохожих обернулись на него с подозрением.
— Да, мысль хорошая, сударь. Я полностью согласен с вами. Но отрывок ужасный, это не я написал. Мне постоянно приписывают ужасные строки.
— Нет-нет, друг мой. Нет в мире ничего ужасного — есть только смешное.
Людовик всё ещё смеялся. Идея повесить двух из трёх сержантов великого прево привела его в восторг. Эти сонные болваны только и делали, что с гордым видом маршировали по улицам в своих деревянных башмаках и дешёвых камзолах с лилиями, изображая из себя стражей порядка. Иногда они хватали преступников и даже препровождали их в тюрьму, если, конечно, им случайно удавалось на них наткнуться. Жалованье они получали нищенское, и никто их не уважал.
— Может быть, мой состоятельный друг тоже известен им под несколькими именами, — предположил Вийон. Он вдруг решил, что Людовик, вероятно, какой-нибудь богач — любитель поэзии, которому раз-другой случайно удалось накропать пару удачных строк.
— Чёрт побери, Франсуа, у меня десятки разных имён, — Людовика ужасно веселила мысль о том, что он умудрился ещё ни разу не солгать за сегодняшний день. У него действительно были десятки разных имён.
— И вы, конечно, предпочитаете их не раскрывать. Понимаю. Хотя должен вас предупредить, в этом районе города, который вам так нравится, кошелёк лучше спрятать подальше.
— Но кто же его украдёт, Франсуа? Что же до моего имени, то и из этого я не собираюсь делать тайну. Меня зовут Людовик.
— Половину всей Франции зовут Людовиками, мой весёлый друг, или Анри, или Жаками, или Филиппами, или Карлами...
— Нет, только не Карлами. Как угодно, только не Карлами.
Вийон провёл его за сторожку, и они вышли на запущенную, грязную аллею, стараясь держаться подальше от стены, чтобы содержимое ночных горшков добрых граждан не вылилось им на головы.
— Ну как, воздух ещё прозрачен, друг Людовик?
— Ну да, немного грязно, не более того. Клянусь, Вийон, вы самый мрачный человек, какого я когда-либо встречал.
— А вы самый легкомысленный. Какой же я глупец, что принял вас за этого хитрого, мрачного, молчаливого, скрытного...
— Вы описываете какое-то чудовище! Кто это?
— Да Бог с ним. Вы его всё равно не знаете. А вот и наш завтрак. Но если вы сами не желаете спрятать свой кошелёк, то дайте я его понесу.
— Конечно, Франсуа.
Он отстегнул кошелёк от пояса. Это была единственная роскошная деталь его туалета. Людовик хранил множество потёртых камзолов, заштопанных чулок, дырявых башмаков — он был весьма бережлив и никогда не выбрасывал старых вещей. Впрочем, кошелёк он всегда носил добротный, чтобы не растерять деньги.
Вийон быстро осмотрел кошелёк. Он заметил небольшое украшение в виде вышитого крошечного дельфина. Быстрым и незаметным для постороннего глаза движением он спрятал кошелёк в рукав своей накидки — можно было поклясться, что никакого кошелька там вовсе и не было.
— Неплохо, друг мой. Я начинаю уважать вас. Ну и позавтракаем же мы, о... то есть что у нас на завтрак, мой Людовик?
Они стояли в конце переулка, перед дверью мрачного здания, напоминавшего груду разрушающихся камней, словно здание было построено ещё во времена первого крестового похода. Людовик подумал, что это, наверное, какой-нибудь амбар. Узкие окошки были забиты досками, ворота закрыты. Вийон постучал в дверь рукояткой кинжала, который извлёк из своего рукава так же мгновенно, как спрятал туда кошелёк дофина. Стук был явно условным.
— Это сигнал! — весело сказал Людовик.
— Вы необыкновенно проницательны, друг мой, — ответил Вийон с плохо скрываемым сарказмом. — Добро пожаловать к «Полосатому ослу»!
Какая-то неуловимая перемена произошла в лице Людовика.
— Вы обиделись, друг мой? Не надо обращать внимания на мой длинный язык. Естественно, это был сигнал. Это таверна... ну что-то в этом роде.
С дофином что-то произошло. Его весёлое настроение стремительно улетучилось. Разумеется, надо рассказать брату Жану о вчерашнем припадке и спросить, что он мог значить. Ничего подобного раньше с ним не происходило. Он сам себя не узнавал. Не обратить внимание на опасность, которую хранило в себе письмо? В одиночку пойти в этот далеко не безопасный квартал, завязать знакомство с известным, хотя и одарённым, негодяем и, наконец, чёрт побери, отдать ему свой кошелёк! Похоже, он сошёл с ума! Нет, не так, как его дед, а каким-то коварным образом: разум его не затуманился, но утратил способность верно оценивать происходящее. Ему показалось, что погода сегодня не такая уж и тёплая и для весны. Вдобавок эта «таверна», так заботливо скрытая от постороннего глаза, вызывала у него вполне понятные опасения. Но он уже слишком далеко зашёл, чтобы отступать. Дверь отворилась, и Вийон, взяв дофина под руку, провёл его внутрь. Дверь, лязгнув, захлопнулась у них за спиной.
Внутри царил кромешный мрак. Угрюмый голос, от обладателя которого разило прокисшим дешёвым вином, произнёс:
— Добро пожаловать, господин Вийон, но кто это с вами?
— Это друг. Отпетый висельник, так что обслужи его достойным образом.
— По мне, так я бы с удовольствием обслужил его кинжалом.
— Думаю, нам лучше удалиться, Франсуа. Гостеприимство здесь так же невидимо, как и хозяин.
— Боже мой, ещё один поэт! — удивлённо воскликнул голос. — Милости просим, милости просим, но пусть платит.
— Я заплачу, — сказал Вийон.
Людовик понял, что он под надёжной защитой, а также, что Вийон не прочь посорить деньгами из его кошелька, спрятанного в рукаве.
Привыкнув к темноте, он разглядел неясные очертания дверного проёма в дальнем конце комнаты. Туда их и вёл хозяин, очертаниями фигуры напоминавший обезьяну.
— Старайтесь ступать по моим следам, Людовик. Здесь раньше была конюшня. Так что можно легко поскользнуться и сломать ногу.
— Я буду предельно осторожен.
Он решил продолжать играть глупого простачка, за которого принял его Вийон. Размышлять о том, почему сегодня он проснулся словно бы совершенно другим человеком, не оставалось времени.
У двери в гостиную силуэт хозяина свернул за угол и исчез, слившись с другими тенями.
— Он очень стесняется своей внешности, — прошептал Вийон.
— Ветеран войны?
— Ветеран одной из тюрем короля Карла.
— А что он натворил?
— Когда я узнаю вас лучше, возможно, я расскажу вам кое-что интересное об обществе, которое здесь собирается. В темноте вы стали любопытнее, чем при свете дня.
— Я просто так спросил...
— Не стоит этого делать, если вы хотите когда-нибудь вернуться сюда. «Полосатый осёл» — подходящее место для «торговцев» вроде вас. Здесь можно отдохнуть, пообедать, поужинать и даже провести несколько недель в полной безопасности, если вы скрываетесь от сержантов прево. Всё это за соответствующую плату, разумеется.
В комнате находилось несколько мужчин и неопрятного вида женщина. Они оторвали глаза от своих деревянных тарелок и оглядели Людовика. Вийон провёл своего гостя к столу и усадил возле огня, над которым на вертеле жарилась целая туша барана. Поскольку Людовик пришёл с Вийоном, он не вызвал у посетителей особого интереса, и они снова уткнулись в свои тарелки. Все, за исключением одного, были одеты в лохмотья. При этом они не шумели и не веселились. Людовик подумал, что веселье начнётся позже, когда, как следует отдохнув после тяжёлого дня, они предадутся обычным развлечениям. Ножи, которыми эти люди ловко резали мясо, блестели отточенной сталью. Даже среди «мясников» Людовик не встречал таких свирепых лиц. Ему не хотелось садиться на слишком освещённое место, но и забиваться в тёмный угол было бы тактически неправильно. Защитники Лектура тоже поставили сильнейшие заслоны у самых тёмных и низких участков стены, а королевские войска ворвались в город через главные ворота.
Единственный прилично одетый посетитель тоже сидел на почётном месте у огня. Хотя это и не была пятница, но дело происходило в апреле, то есть в середине Великого поста. Тем не менее сосед Людовика, как и все остальные, ел мясо.
— Доброе утро, отец Сермуаз, — сказал Вийон.
— Доброе утро, ваше преподобие, — поздоровался Людовик.
Его уже ничто не удивляло. Рядом с ним сидел тот самый священник, что служил мессу в церкви на улице Сен-Жак.
Он вопросительно уставился на Людовика, явно сильно напуганный: «Кто этот человек?!» В памяти Людовика всплыло кроличье лицо капеллана Жана д’Арманьяка и его жалкий конец.
— Не пугайтесь, отец Сермуаз, — успокоил священника Вийон. — Я тоже сперва ошибся. Это просто счастливый грешник, который заплатит за мой завтрак и за ваш тоже, чтобы искупить свой грех. Вчера вечером он умудрился срезать кошелёк с пояса дофина!
— Я оказался с ним на одной стороне улицы, — улыбнулся Людовик. — Как вы думаете, это грех — украсть кошелёк дофина, отец Сермуаз?