Когда он отдалился настолько, что уже не мог её слышать, Маргарита спросила, — и Людовик содрогнулся, услышав, как она хрипит:
— На совете обсуждался ответ его святейшества?
— Разумеется, — ответил Людовик, стараясь изобразить уверенную улыбку. — Они никак не могут придумать, как бы им сохранить лицо и в то же время выполнить решение папы. Мне даже жаль их — они в таком смятении! Спокойно отдыхай и не волнуйся, моя дорогая, всё в порядке. Мне ничто не угрожает... — он вспомнил о предупреждении, которое кто-то нацарапал кирпичом на седле его лошади.
— Я хорошо знаю все выражения твоего лица, Людовик. Их не способен разгадать никто, кроме меня, для которой это лицо — любимая и сотни раз перечитанная книга. Со мной всё хорошо. Я могу путешествовать. Я только чувствую себя немного, — она сделала паузу, — немного fey.
Он не знал, что значит это шотландское слово, и поэтому пропустил его мимо ушей. Но это было страшное слово. Оно означало чувство некоей обречённости, близости смерти.
— Немного кружится голова, Людовик. Это часто случается при лихорадке. Я могу двигаться. Отвези меня в мою прохладную Шотландию, это будет отдыхом, на который у нас никогда раньше не было времени.
Все говорили ему, что нужно бежать. Все, кто любил его.
— Когда тебе станет немного лучше, непременно, Маргарита. Когда тебе станет немного лучше... Мы спросим у брата Жана. Если он скажет, что ты можешь ехать, мы обязательно поедем, — и мысленно добавил: «С каким желанием и как быстро!»
— Ты же знаешь: он скажет, что я не могу ехать.
Врат Жан, который пришёл позднее, долго нюхал смесь Жана Буте и с кроткой улыбкой сказал Людовику, что её можно принимать. Лекарство, приготовленное в соответствии с последними открытиями в области медицины, не повредит, особенно когда мрачная тень крыльев тёмного ангела Господня уже легла на больного.
— Но ей ни в коем случае нельзя путешествовать.
— Но отец Пуактевен позволил бы мне.
— Не думаю, госпожа дофина, — ответил он, мрачно глядя на Людовика.
Дофину вдруг пришло в голову, что священнику что-то известно о том, что сейчас происходит за закрытыми дверями королевского совета.
Но брат Жан ничего не знал. Пообещав вернуться утром, он оставил их с мыслью о неисповедимых путях Провидения, которое вкладывает мудрые слова в уста дураков. Карл сказал вчера: «Дитя моё, когда человек выглядит не так, как обычно, значит, он выглядит не так, как должно». Восемнадцать веков назад почти то же самое изрёк Гиппократ: «При острых заболеваниях следует обращать внимание на внешний вид пациента: если больной выглядит так же, как в здоровом состоянии, или просто как обычно, то это самое лучшее. Напротив, если он выглядит иначе — это хуже всего». Ведь когда Маргарита была здорова, подумал брат Жан, её лицо всегда покрывала смертельная бледность. Теперь же с каждым часом оно заливалось всё более ярким румянцем.
Тайное заседание совета заняло весь вторник и проходило весьма бурно. Король, чей трон помогли сохранить военные походы Людовика, пребывал в крайнем раздражении. Он вопрошал: почему ему, если он и вправду Карл, Которому Верно Служат, его советники не могут помочь в этом маленьком личном деле? Дофин — неуравновешенный и непредсказуемый человек, не способен стать королём. Буржуа и простолюдины любили его, что само по себе противно королевскому достоинству и самой природе власти. Он разбогател никому не понятным образом, должно быть, здесь не обошлось без покрытого мраком тайны преступления. Почему же никто не может приоткрыть над ним завесу? Если папа Евгений отказывается лишить его прав на престол, почему бы не обратиться к папе Феликсу? Кроме всего прочего, ворчал король, он расстроил Аньес Сорель. Отчего же совет, состоящий из лучших умов Франции — знати, богословов, военных и торговцев, не может придумать ничего, в чём можно было бы обвинить дофина перед парламентом, и таким образом лишить его прав на французскую корону?
Бернар д’Арманьяк, заменявший в совете графа Жана, который счёл самым разумным оставаться на юге, решительно высказал мнение, что, по-видимому, монсеньор дофин не совершал никаких преступлений.
— Вы были его наставником! — гневно воскликнул король. — Вы настраивали его против меня.
Де Брезе сообщил, что, по сведениям парижского прево, человека, внешне похожего на дофина, видели в субботу вечером в районе улицы Сен-Жак, как раз в то время, когда на легата его святейшества столь дерзко напали.
— Вы можете доказать это? — спросил король.
— Под известным давлением, ваше величество, свидетели поклянутся в чём угодно.
— Тогда не теряйте времени и ищите этих свидетелей!
Де Брезе заколебался. Его собственная роль в этом деле могла выйти наружу.
— Позволю себе заметить, ваше высочество, что эти доказательства весьма зыбки. Дофина весь вечер была на виду, а это значит, что многие должны были видеть и самого дофина.
Он тут же предложил в качестве решения организовать несколько неприятностей, внешне неотличимых от несчастных случаев, которые могут случиться с Людовиком и произвести впечатление на его подозрительную натуру. Они спугнут его и заставят покинуть страну.
— Некоторым из нас понаслышке известно, что дофина не так легко напугать, — заметил Жан Бюро — начальник королевской артиллерии.
Ксенкуань и Жак Кер сказали, что дело это не касается финансов и, следовательно, не лежит в сфере их компетенции. В дальнейшем они не принимали участия в обсуждении.
От имени клириков выступил архиепископ Парижский — почтенный старец с копной седых волос под пурпурной шапочкой. Она напоминала корону, и носил он её с тем достоинством, с каким можно носить только монарший венец.
— Это дело никак нельзя было назвать незначительным и сугубо личным, — проговорил он медленно, глядя королю в глаза. — Это дело, судьёй в котором выступал сам наместник Христа. — Он презрительно отозвался о предложении обратиться за решением к Амадею Савойскому, так называемому папе Феликсу V. — Тем не менее, даже если мы обратимся к папе Феликсу V, я полагаю, нам ответят так же, как некогда иудеи ответили Пилату: «Мы не знаем вины за ним». Кроме того, владения Амадея Савойского граничат с владениями дофина, и вряд ли папа Феникс, особенно в своём нынешнем положении, когда он почти лишился союзников, захочет нажить себе нового врага в лице Людовика. Дофин показал, что может быть беспощадным врагом.
В таком же духе, сочетая государственную мудрость и проницательность с религиозным пылом, архиепископ продолжал:
— На протяжении вот уже тысячи лет, господа, при коронации короли Франции получали помазание из Sainte Ampoule — с пятой Мирницы, принесённой в клюве голубя, в день коронации Хлодвига — короля франков, в знак того, что он и его потомки и есть истинные избранники Господни. И тысячу лет особа короля почиталась священной и неприкосновенной, и, как покапывает история, если бы этот принцип не соблюдался, гораздо больше их было бы убито, чем на самом деле.
Карл был сильно раздражён, но не стал прерывать священника, так как больше никто этого не сделал.
— Квазисвященное отношение к королю распространяется и на его перворождённого сына — не на дочь, не на второго или третьего сына, а именно на первого — наследника престола. Это древний естественный закон, который мы нашли в Писании: «Они сидели перед ним: его перворождённый сын, по праву своего рождения, и его младший сын, по праву его молодости». Этот закон обеспечивает покой и стабильность в королевстве, а, я полагаю, никто здесь не станет отрицать, что Франция нуждается в стабильности.
Никто не собирался отрицать это, и король меньше всех. Он смотрел на лица своих крупнейших вассалов, многие из которых воевали с ним не менее яростно, чем Людовик. И он почувствовал, что не добьётся желаемого.
— Именно это я и пытался сказать, — заговорил Карл. — Почему никто меня здесь не слушает?
— Его преосвященство, — сказал де Брезе, — очень красочно описал нам то, что мы все уже давно знаем. Единственное, о чём он умолчал, так это о том, что он предлагает делать с дофином.
— Сказано, — отвечал прелат, — что дурь изначально заложена в природе ребёнка, но эта дурь выбивается розгами. Кто-нибудь из вас, господа, задумывался о том, сколько ему лет? Третьего июля, сего от Рождества Христова 1445 года Людовику исполнилось двадцать два, господа. Что вы делали в ваши двадцать два года?
Дофин уже так давно приобрёл значительный вес в общественной жизни, что напоминание о его молодости поразило их. Все вместе они заговорили:
— Он выглядит намного старше своих лет, — проговорил король.
— Он мыслит как человек зрелого возраста... — заметил де Брезе.
— Он сражается как опытный воин, — сказал Бернар д’Арманьяк, — и он вовсе не глуп.
Жак Кер и Ксенкуань улыбнулись.
— И он тратит деньги, как казначей.
— Я бы предложил господам членам совета, — заключил архиепископ, — ради восстановления мира и спокойствия отправить дофина — силой, если понадобится, в его личные владения, в Дофине, и пусть он там бродит сколько угодно, как молодое вино.
— Скорее он там прокиснет, — шепнул король де Брезе.
Глаза де Брезе сузились:
— Сир, это прекрасная мысль. Позволено ли будет мне сопровождать его высочество в Дофине?
— Хм-м, — отозвался король, — я не знаю. Дофина нездорова. Эта девушка любит его и, если с ним что-нибудь случится, не вынесет потери. Я в затруднении.
— Сир, я буду смотреть за ним и оберегать его днём и ночью, как родной отец.
— Чёрт вас возьми, де Брезе! Не искушайте меня! Не спрашивайте у меня ни о чём. Поступайте как знаете.
— Благодарю вас, сир.
Бернар д’Арманьяк внимательно наблюдал за ними с другого конца комнаты и по выражению их лиц догадался об опасности, нависшей над Людовиком. Совет согласился с мнением архиепископа по этому щекотливому вопросу и принял его предложение.
Маргарита провела беспокойную ночь. Людовик не смыкая глаз смотрел, как она мечется на кровати и бормочет что-то про себя, словно ей снился дурной сон.