Узнав об этом последнем несчастии, Людовик отправил королеву и обеих принцесс в Дофине.
— Если мне суждено умереть, — протестовала Шарлотта, — то я умру в любом случае, куда бы ни скрылась. Мне незачем расставаться с вами.
— Глупая, ведь иначе ты расстанешься с дочерьми! Пойми, я не могу никому доверять. Меня окружают враги, тайные и явные, и тайные всё чаще и чаще сбрасывают с себя личину. В одно прекрасное утро мы обнаружим, что кормилицы задушены, а потом из Бургундии придёт письмо: «Дети ваших величеств находятся под моей защитой. С ними ничего не случится, если вы согласитесь тотчас уступить мне...»
— О Боже, Людовик, какие страшные картины вы рисуете! Кто может дойти до такой низости и похитить невинных малюток ради выкупа?!
— Кто, спрашиваешь ты?! Да всё тот же неистовый Карл, который не позволил своему старому больному отцу ни минуты отдохнуть в Перонне после изнурительного пути, который выгнал его на холод и заставил спать в палатке. Тот самый мужественный, блестящий рыцарь, что переманивает моих вассалов, обещая им повернуть время вспять. О, будь он проклят! Будь он проклят с его горностаевыми мехами, с его алчными шакалами и бредом о древней славе! Уезжай, Шарлот та, беги, уезжай!
Его слова встревожили королеву:
— Я никак не думала, что опасность грозит детям. Но если всё так ужасно, как говорите вы, я, конечно, должна уехать. Но будет ли Дофине надёжным убежищем для нас?
— Полагаю, да. То есть я уверен, что да. Географическое его положение благоприятно — рядом расположены основные земли Фуа. Восстание в Дофине неминуемо затронуло бы и их. Гастон женат на арагонской принцессе. Король Арагона не захочет, чтобы зараза распространилась за Пиренеи. Нет, Фуа будет стоять за меня.
— Но ваша жена — принцесса Савойская, — гордо произнесла Шарлотта, — я отправлюсь с детьми в Шамбери, и тогда Савойя тоже будет стоять за вас.
— Благослови тебя Господь за эту мысль, Шарлотта. Право же, мне следует назначить тебя своим первым министром.
— Мне весьма непросто представить себя в этой роли, — улыбнулась королева, — не говоря уже о том, что министр, который может рожать детей, — это нечто неслыханное. Но если бы я была им, я сказала бы: «Ваше величество слишком спешит с преобразованиями и насаждает их слишком много».
Забавно, но старик Филипп и юная Шарлотта, столь противоположные по всему — по возрасту, полу и житейскому опыту, не сговариваясь, дали Людовику один и тот же совет. Он старался сделать слишком много и слишком быстро. Эта мысль преследовала его. После победы в неумолимо надвигающейся войне — а он твёрдо верил в то, что как-нибудь, когда-нибудь он её непременно выиграет, — он станет действовать осмотрительнее, не спеша, шаг за шагом приближаясь к цели.
К июлю все владетельные бароны Франции, кроме Гастона де Фуа и Бернара д’Арманьяка, присоединились к Лиге общественного блага. Англичане пользовались затишьем в войнах Роз, чтобы обратить внимание на французские дела и принюхаться к ветру, что дует из-за Ла-Манша. Запах этого ветра возбуждал в них жажду вернуть утраченные земли на континенте — ведь теперь там разгоралось пламя гражданской усобицы. Все европейские государи соглашались в том, что злополучный монарх, который некогда, в бытность дофином, чудом избежал гибели, теперь, несмотря на свой венец, обречён. Их послы сообщали, что даже просителя больше не встретишь при дворе Людовика, — зато они гурьбой толпились у дверей герцога Бургундского.
Но всё же короля покинули не все. Его настойчивые воззвания о помощи, подкреплённые деньгами и щедрыми обещаниями на будущее, возымели эффект — и строительство его новой сети дорог значительно ускорилось. Гонцам приходилось ездить без сопровождения, — так как Людовик считал, что из-за вооружённой охраны скорость их движения замедлится, — и переодетыми, ибо у короля были все основания полагать, что камзолы с королевскими лилиями в это смутное время послужат скорее приглашением к убийству, нежели отпугнут разбойников. Впрочем, благодаря новым прекрасным дорогам, проложенным по его приказу, они справлялись со своей задачей.
Из Савойи Шарлотта прислала мужу полк, вполне боеспособный полк арбалетчиков.
Из Милана её сестра прислала целую ораву горластых итальянцев. Они были полны новых, необычных идей и могли распутничать всю ночь, пить изысканные вина, сочинять сонеты, клясться, подобно древним языческим богам, а утром бросаться, буквально бросаться в самую гущу сражения, размахивая отравленными мечами и кинжалами. Не менее набожная, чем Шарлотта, Боня Савойская от всей души надеялась, что они не сильно шокируют её доброго зятя. Все они «новые люди», говорила она, их породил нынешний культурный переворот в Италии, который они называют «возрождением». Людовик не был бы шокирован, породи их даже культурный переворот в аду. Ему, как воздух, необходимы были люди, готовые сражаться.
Из Швейцарии прибыла самая желанная подмога — швейцарские пикинёры, в стойкости которых он однажды имел уже случай убедиться. Тысячи воинов твёрдой поступью маршировали по Франции, и единственное, о чём сожалел король — это о том, что не может позволить себе нанять их в большем количестве, так как они настаивали на плате вперёд. Pas d’argent pas des Suisses — «Нет денег — нет швейцарцев» — гласил их девиз. Но если уж им платили, они бесстрастно рисковали жизнью, добиваясь только победы, и ничего, кроме победы. Оттого управлять ими было замечательно просто, как боевыми орудиями Анри.
Кстати, орудия у него тоже были, и он не уставал благодарить Бога за мощную французскую артиллерию. Имея в распоряжении все эти силы, он не считал, что шансы врагов предпочтительнее, хоть их войска и далеко превосходили числом его силы.
На вторую неделю июля герцог Карл перешёл Сомму. Людовик привык думать о Сомме, как о непреодолимой преграде, как о надёжной защите от любого нападения извне, однако Карл со своими бургундцами миновал её с той же лёгкостью, с какой прохожий перешагивал лужу на мостовой, и, не встречая никакого сопротивления на своём пути, в скором времени достиг ближних предместий Парижа. Всё это в известной мере подорвало веру Людовика в неприступные природные границы. Они бесполезны, когда позади них царят хаос и измена. В таких случаях союзы с соседями и копья наёмников всегда оказываются куда полезнее.
Одновременно с Бургундией выступил против брата и герцог Беррийский, ещё один Карл (Боже, два Карла — и оба смертельные враги! Нелегко будет выполнить обещание, данное Господу насчёт имени первого сына!) — он со своей бретонской армией наступал с запада. Этот охват с фланга весьма напоминал тот знаменитый манёвр, что сокрушил в своё время Дофине.
Однако шпионы Людовика, наводнившие вражеские войска, доносили ему о крайне медленном продвижении бретонцев. Один смышлёный лазутчик, которого Людовик наградил потом за наблюдательность, заметил, что латы на герцоге Беррийском как будто собираются в складки при езде верхом. Король только вздохнул и пожал плечами — он понимал, что означает это сообщение. Его несчастный братец никогда не отличался крепким здоровьем. Слабый телом и духом тугодум, он не мог целый день выдерживать на себе вес стали. И тогда, желая скрыть свою немощь, он стал носить серебристый, под цвет доспехов, камзол.
— Бедный простофиля, мой бедный глупенький братец! Да простит тебя Бог, очевидно, ты не ведаешь, что творишь... А ты губишь Францию и меня.
Людовик ринулся со своими войсками наперерез сходящимся армиям и без промедления атаковал сильнейшую из них. Под Монтлери, близ Парижа он встретил бургундских рыцарей.
Во время битвы король находился на высоком холме, который господствовал над всей местностью и с которого он мог наблюдать и руководить ходом всего дела. Рядом с ним находились Гастон де Фуа и Бернар д’Арманьяк — единственные сохранившие ему верность аристократы, и генерал Анри Леклерк, командующий его артиллерией. Здесь же в напряжённом ожидании застыли курьеры, готовые в любой миг мчаться с его распоряжениями к войскам.
Принц де Фуа находил позорным новый способ командования, избранный Людовиком. Даже не пытаясь заглушить сарказм и горечь в голосе, он заметил:
— Какую удобную боевую позицию ваше величество нашли для нас четверых! Даже в церкви мы не могли бы чувствовать себя в большей безопасности, наши мечи ржавеют в ножнах. Не в моих привычках и не в традициях дома Фуа, ваше величество, бездействовать, когда вассалы Фуа погибают, истекая кровью и потом!
— В таком случае, вы должны изменить ваши обычаи, мой дорогой друг. Нет сомнения в том, что многие из них истекут кровью и потом, но всё же, если вы научитесь воевать по-моему, число павших будет меньше. Никогда не делайте того, чего от вас ожидают. Бургундцы рассчитывают, что мы очертя голову поведём наших людей врукопашную — вы со своей белокурой шевелюрой, хромой Бернар, у которого восемьдесят лет за плечами, Анри в своих очках, я сам, согнувшись под тяжестью короны и зависящей от меня судьбы Франции! Бургундцы надеются первыми истребить вождей, обезглавив тем самым всё войско; и когда оно превратится в дезорганизованную толпу, рассеять его не составит большого труда.
Правильность расчётов короля вскоре подтвердилась — до них донёсся единый насмешливый гул, извергаемый тысячами бургундских глоток.
— Вы слышите? — спросил он. — Пусть себе вопят, пусть надрываются. Пусть называют нас трусами. Оскорбления не могут сделать нас ими. Будьте же тверды и не позвольте заманить себя в западню пустыми криками. Если мы погибнем, погибнет вся армия, и вина падёт на нас. У нас одна забота и одна цель — победить. Римляне создали империю, потому что умели управлять, и наш успех теперь зависит от умелого управления; и только от него будет зависеть успех во всех грядущих битвах отныне и вовеки.
Людовик тоже слышал слово «паук», с ненавистью брошенное Карлом тогда в палатке, при подписании договора в Перонне.
— Думаю, мне не пришлись бы по вкусу эти грядущие битвы, — заметил Фуа, но покорно подчинился королевской воле.