он наградит вас за неоценимые услуги, оказанные вами Лиге.
Явственно подрагивая бровью, Комин добавил последнюю фразу и лукаво взглянул на Людовика.
Герцог Беррийский, казалось, был несколько озадачен и инстинктивно обернулся к старшему брату за разъяснением.
— Он хочет сказать, — пришёл ему на помощь Людовик, — что я могу дать вам больше, чем он. Даже теперь.
— И вы дадите мне что-нибудь?
— Мой милый Карл! Какой же брат поскупится на награду для брата?!
— Хорошо, — сказал герцог просто, — раз так, хорошо.
Людовик подарил брату Нормандию, назвав его в своей речи бесстрашным воином и напомнив ему о другом нормандском герцоге — покорителе Англии: «Кто знает, какие будущие подвиги уготованы вам судьбой!»
Филиппу де Комину это тоже было бы интересно знать. Карл, герцог Беррийский, а теперь и Нормандский, остался вполне доволен. Бургундский герцог Карл тоже был доволен, по крайней мере на этот момент.
Теперь Людовику предстояло умиротворить остальных принцев крови, создавших для борьбы с ним Лигу общественного блага. Уяснив, что от бургундцев никакой благодарности за труды ждать не приходится, один за другим они последовали примеру герцога Беррийского и приблизились к королю с протянутыми ладонями, словно толпа попрошаек, с той только разницей, что благо родная кровь и общие интересы делали их весьма внушительной силой. И монарх удовлетворял алчность каждого — одному пожаловал провинцию, другому — графство; титулы, деньги, привилегии рекой текли в руки даже самых явных изменников — Немура, Алансона, Сен-Поля, Шатонефа, Невшателя. И всем им он улыбался, улыбался, улыбался, улыбался. Умудрённые опытом парижане в насмешку окрестили этот договор Жалким миром. Однако Людовик не забыл о них — налоги на соль и на вино были отменены. Горожане восторженно приветствовали своего короля.
— Ну вот, — мрачно делился Людовик со своим цирюльником, — этому, по крайней мере, не приходилось улыбаться, — все счастливы и довольны. Язвы на лице Франции начинают покрываться струпьями. Что вы на это скажете, доктор? А?
Оливье Лемальве издал глубокий вздох:
— Если бы только ваше величество были столь же терпеливы к псам, которые любят вас, сколь и к тем, которые вас ненавидят.
— Отвечай мне прямо.
— Обычно, когда появляются струпья, это значит, что рана скоро заживёт.
— Это только внешний признак. Я знаю по себе. А как а действительности заживают раны?
— Мои медицинские воззрения не совпадают со взглядами большинства лекарей. Мне нередко случалось пользовать раненых, особенно раненных в спину, и, по моим наблюдениям, рана зарастает очень медленно, сначала изнутри. Я сам видел это, хотя более учёные доктора утверждают обратное.
— Именно так я буду залечивать раны Франции. Мои воззрения тоже неортодоксальны. Ты должен мне помочь.
— Конфиденциальное поручение? О, если бы только вы позволили мне послужить вашему величеству! Ничто, даже королевская кровь не устоит против моего белого порошка.
Король презрительно фыркнул:
— Я думал скорее о твоих друзьях во Фландрии и о том, как несколько тысяч экю, если потратить их с пользой, — я ведь и в настоящем положении отнюдь не нищий! — могли бы развязать языки тем, кто не прочь освободиться от герцога Карла.
— Сир, за тысячу экю оборванный сброд, среди которого я рос, продаст и родную мать!
— Чёрт с ними, с их несчастными матерями! Мне нужно, чтобы они подняли вой о непосильных налогах Карла, чтобы они роптали на его мотовство и сумасбродство, жаловались, что им приходится жить в отвратительных грязных каморках... Я хочу, чтобы они сеяли волнения на улицах, били окна, поджигали...
— Всё это несложно будет устроить, — ответил Оливье, — поскольку они и так уже достаточно раздражены. Им бы только раздобыть немного денег на вино, которое предаст им смелости. Они должны почувствовать себя большими, сильными, непокорными — для этого необходимо вино. У меня есть друзья и во Франции, так что если бы ваше величество пожелали применить те же методы лечения во владениях кое-кого из знатных сеньоров, недавно замирившихся с вашим величеством...
Король отрицательно покачал головой:
— Я сказал в Бургундии, но не во Франции.
Хотя план короля и предусматривал постепенное и даже замедленное развитие событий, от цепкого внимания Оливье не ускользнуло то, как нерешительно или, во всяком случае, без гнева в голосе король запретил умерщвление герцога Беррийского. В тёмном и беззаветно преданном, как у собаки, сознании Оливье родилась, стала разрастаться и наконец оформилась коварная мысль. О каком более почётном и важном поручении мог он мечтать, чем избавление горячо любимого хозяина от главы Лиги общественного блага! Ему начинало казаться, что он уже не ничтожный горбун, неспособный носить никакого оружия, а блистательный рыцарь, мужественный, статный, к тому же сам возложивший на себя, по велению долга, секретную королевскую миссию.
Однако он больше не заговаривал об отравлении с Людовиком, чтобы тот повторным запретом не развеял его сладких грёз.
Король выжидал, пока время и вспыльчивый нрав его крупных вассалов приведут их к неизбежному разладу, который всегда возникает между союзниками в мирные годы. Спокойно, незаметно, сначала изнутри, он сеял среди них рознь. И это требовало долголетних, невидимых простому глазу трудов, результата которых тоже приходилось ждать не один месяц.
Только в одном случае возмездие короля было скорым и безжалостным. Верёвка обвилась вокруг шеи графа Шарля де Мелюна, и его подбородок, при всей своей вялости, оказался достаточно велик, чтобы не дать голове выскользнуть из петли. Столь суровый приговор приветствовали все, особенно солдаты, которых магистр бросил на произвол судьбы. Многие искалеченные воины, попавшие под копыта графской лошади, с трудом приковыляв к виселице, продолжали грозить кулаками уже бездыханному телу и с проклятиями указывать на свои переломанные рёбра и обезображенные лица. Они принялись даже плевать в труп, когда палач перерезал верёвку и он свалился на землю, и их пришлось оттеснить от места казни, что удалось не без труда.
Когда знатного сеньора казнили за измену, его владения и вообще вся собственность всегда отходили к короне. Владения Шарля де Мелюна составляли непосредственно город Мелюн и окружавшее его графство Монфор. В соответствии с древним неоспоримым феодальным правом Людовик конфисковал их, однако недолго удерживал за собой. Он вообще никогда и ничего не откладывал и не копил просто так, ради обладания, как такового — скупость всегда вызывала в нём отвращение. Чёрт побери, всем, что тебе принадлежит, должно пользоваться, пускать в оборот! И он не замедлил воспользоваться поместьями покойного графа.
Вскоре после возвращения короля в Париж Анри Леклерка внезапно призвали ко двору. Гонец, привёзший повеление, нашёл его в арсенале, в пороховой комнате — одетого в кожаный передник, покрытого сажей и окутанного едким дымом. Анри осторожно перемешивал щепотку пороха с ещё меньшим количеством какого-то другого порошка, похожего на пыль зелёного цвета. Рядом стоял подмастерье и прикрывал рукой медленно тлеющую спичку. Комната была заполнена резким, неприятным запахом самородной серы.
— Имею ли я честь говорить с кавалером де Леклерком, генералом артиллерии его величества наихристианнейшего короля Франции?
— Именно с ним, — улыбнулся Анри. Сомнения гонца были ему вполне понятны, — но вам лучше отойти немного назад, молодой человек.
— Они испытывают новое взрывчатое вещество, — прошептал подмастерье, придав своему лицу то страшное и в то же время таинственное выражение, каким посвящённые в техническую премудрость любят пугать невинных профанов, — оно будет зелёным, а вы ведь понимаете, что это значит... — он возвёл очи долу и перекрестился спичкой, оставляя в воздухе эфемерный дымовой крест.
В этих словах было что-то зловещее, почти роковое.
— Господи спаси и помилуй нас! — пробормотал гонец.
— Тихо вы оба!
— Мне было велено доставить приказ немедленно, — нервно начал гонец, — дело не терпит отлагательств.
— Это дело тоже не терпит отлагательств, — оборвал его Анри. Он высыпал всю смесь длинной тонкой линией на каменный верстак, с великим тщанием следя за тем, чтобы в ней не было разрывов, затем смел случайно отлетевшие в сторону крупинки и вытер ладонь о волосы. Именно из-за этой привычки Анри постоянно распространял вокруг себя тот сомнительный аромат пороха, который ощутил некогда принц де Фуа.
— Теперь подай мне спичку, — приказал Леклерк.
Подмастерье, который боялся, что его заставят самого поджигать неиспытанную смесь, с радостью уступил эту честь хозяину и проворно отскочил к двери. Анри поднёс спичку к гремучей полоске на верстаке; ослепительный, мощный язык пламени вспыхнул на одном её конце и стремительно понёсся к другому, пожирая на своём пути весь порошок.
Огонь оставил после себя слишком много дыма, и потух он слишком быстро, но взрыва не произошло, и пламя было зелёным, чисто, безупречно зелёным! «Чудесно, чудесно!» — бормотал Анри. Вот что можно будет использовать в качестве сигнала, который солдат увидит и которому последует, нужно только объяснить ему предварительно, что он означает. То был первый шаг к тому, что он задумал и поклялся себе выполнить — к новой системе команд, подаваемых на расстоянии на поле битвы. Как жаль, что он не изобрёл её до Монтлери!
Комната была довольно тесная, и Анри пришлось покинуть её, так как густые пары, заполнившие всё пространство, могли оказаться ядовитыми. Секрет зелёного пламени объяснился просто — так горела ржавчина, соскобленная с выветрившейся меди — такую время от времени снимают с протёкших церковных крыш. Королю будет приятно узнать, что даже этой никуда не годной вещи удалось найти применение.
Гонец и подмастерье уже ждали его на улице.
— Ну, что у вас, молодой человек?
Королевский герольд изложил суть повеления быстрее и менее напыщенно, чем обычно, опасливо оглядываясь на пугающее,