Готовясь к встрече, король не забыл о своём церковном престиже. Во Франции был один высокий прелат, кардинал Балю, обязанный своим положением в церковной иерархии исключительно расположению короля. Кардинал Балю усердно пытался наладить взаимопонимание между королём и герцогом Карлом, и Людовик решил включить его в свою свиту на переговорах. Балю был умён, красноречив, умел убеждать, и, конечно, немалое значение имел окружавший его ореол величия и авторитета великого иерарха церкви.
Людовик не преминул заручиться гарантиями своей личной безопасности, которые герцог Карл прислал на имя кардинала Балю.
— Нет ничего яснее, — сказал кардинал, — вот послушайте, ваше величество, что он пишет: «Приезжайте, живите как пожелаете, к собственному удовольствию, в полной безопасности. Можете въезжать и выезжать сколько хотите, без всяких препятствий или помех, Вам не причинят никакого вреда независимо от того, что было между нами прежде и может случиться в будущем».
— Я бы хотел, чтобы он это облёк в форму клятвы, — пробормотал Людовик.
— Но ваше величество, конечно, не сомневается в слове чести герцога!
— Слишком часто мне приходилось расплачиваться за доверчивость, ваше высокопреосвященство.
Не забыл Людовик и о знатных вельможах, которые были теперь преданы королю. Их тоже включили в свиту.
И о своём лекаре, который будет следить за его здоровьем.
Он не забыл ничего. Кавалькада, выехавшая из Парижа к Перонну, представляла все те звенья, из которых складывалась его власть и сила: феодальную знать, современную артиллерию, непререкаемый авторитет церкви, преданную гвардию плюс фанатически преданного личного врача.
Людовик рассудил, что английская угроза, столь серьёзная в данный момент, обязательно сохранится. Сейчас, конечно, английский король ещё силён, но продолжается война Белой и Алой розы, и английский трон мог перейти от короля Эдуарда к королю Генриху из-за одной лишь плохо продуманной битвы.
Два короля сражались из-за английской короны уже несколько лет. Если судьба обернётся против Эдуарда, Бургундия потеряет союзника, и Франция освободится от этого традиционного врага. Людовик мог привести в пример свой собственный опыт, в котором периоды, когда власть его была сильна, сменялись периодами её ослабления, чтобы доказать герцогу Карлу, что слепая вера не гарантирует устойчивости тронов. Карл был не глуп, а Филипп де Комин был чертовски проницателен; не так уж невозможно убедить их. Но уж если случится худшее, могущественная французская армия, выставленная на всеобщее обозрение, произведёт нужное впечатление. Французские пушки у стен Перонна будут выглядеть более убедительно, чем британские, — бог знает где, за Ла-Маншем. Эти здравые рассуждения ободрили короля, хотя он и не преуменьшал возможные трудности. Ведь Карл, несомненно, потребует больших уступок. Людовик понятия не имел о том, какими они будут, но был готов пойти на них в разумных пределах. Как и всё, что касалось этой встречи, продвижение французской армии было тщательно продумано, чтобы произвести наибольшее впечатление на герцога Карла. Бросок от Парижа до окрестностей Перонна будет совершён молниеносно, чтобы продемонстрировать Карлу мобильность французской армии. А затем начнётся неторопливое продвижение к самому городу, с королём и кардиналом во главе, под развевающимся на ветру королевским штандартом и свисающей с крестовины гигантской кардинальской хоругвью. Вымпелы будут красоваться на копьях принцев Лилии, закованных в изукрашенные латы, с плюмажами на поводьях. Серебряные трубы заглушат бургундские фанфары — словом, всё пышное феодальное шествие, которое герцог Карл так любил и уважал. Артиллерия же будет замыкать процессию.
Бросок войск от Парижа проходил тёплым осенним днём, и командование им было осуществлено блестяще... В ночь на седьмое армия разбила лагерь за три мили от Перонна, чтобы дождаться утра и двинуться к городу медленным церемониальным маршем. Король удалился в свою палатку весьма довольным.
Ночью разразилась буря, пришедшая с далёкой Атлантики, с грохотом пронеслась она над долиной Соммы, пролившись ледяным зимним дождём над всеми северными провинциями Франции. Людовик слышал, как град стучал по крыше палатки. Проклиная превратности погоды, решил приказать учёным мужам из Парижа исследовать причины возникновения града, и, хмуро усмехнувшись при мысли о том, сколь трудные задачи он ставит порой перед людьми, он набросил плащ и вышел наружу, чтобы узнать, велик ли ущерб, причинённый бурей. Он хотел сам проследить, прикрыт ли порох от дождя, убраны ли флаги в водонепроницаемые чехлы — дабы они не полиняли. Он не мог позволить ни того, чтобы его армия выглядела убого, ни того, чтобы пушки давали осечки. Слишком много было поставлено на карту.
Пушки были должным образом защищены, обслуга уже смазывала их жиром. Парусину аккуратно натянули над повозками с порохом. Анри улыбнулся:
— Неужели ваше величество мне не доверяет?
— Монсеньор де Монфор, — строго сказал король. — Я никому не доверяю. Особенно в подобной ситуации.
Утопая в грязи, он обходил палатки своих знатных вассалов. Большинство из них убрали флаги внутрь палаток. А Сен-Поль и его оруженосец были навеселе и про свой флаг забыли. Король сам забросил его в палатку.
— Берегите свой штандарт, дорогой сеньор де Сен-Поль, чтобы не потерять его, — укоризненно заметил он, но успокоился, вспомнив о бургундских поместьях Сен-Поля и его влиянии на Бургундию. Когда-нибудь от таких ненадёжно верных присяге вассалов и следа не останется.
Час спустя он вернулся в свою палатку. Всё было в безупречном порядке, несмотря на разыгравшуюся непогоду. Учитывая неожиданность и силу бури, он подумал, что к утру она, вероятно, пройдёт, и марш к Перонну можно будет завершить в ярких солнечных лучах.
Оливье Лемальве ждал короля в палатке с озабоченным лицом и кубком в руке.
— Что это? — спросил Людовик.
— Просто подогретое вино, ваше величество. Это алхимический кубок.
Лекарь настаивал:
— Снаружи холодно, вы промёрзли до костей. Пожалуйста, выпейте это.
— Это слабительное, ведь правда?
— Лёгкое, ваше величество... — после некоторого колебания признался Оливье.
Людовик размышлял несколько минут и наконец сказал:
— Конечно, я промок и немного озяб. Но и все остальные тоже. Анри, например, или ты — губы у тебя посинели. В обычных обстоятельствах я бы выпил твоё снадобье. Но завтра — чрезвычайно важный день. Герцог Карл очень ценит изысканность манер. Я не могу позволить себе нарушить приличия и отлучаться по нужде во время важнейших в моей жизни переговоров. Поэтому я не стану пить это снадобье. А если после октябрьской непогоды я буду немного простужен — это естественно. Таково моё решение.
— Но это позволит вашему величеству хорошо выспаться, и вы будете лучше готовы к завтрашним переговорам.
— Я действительно немного устал и думаю, что хорошо высплюсь и так. А по поводу переговоров я не волнуюсь, поскольку хорошо обдумал свои доводы, они у меня в голове. И даже если я забуду что-либо важное, то кардинал Балю мне напомнит. Поэтому вылей лекарство, Оливье, я не стану пить его.
Лекарь вспыхнул:
— Ваше величество не верит мне. — Он поднёс кубок к губам и залпом выпил его содержимое. — Вот!
— Ну и глупо, — сказал Людовик. — Теперь у тебя одного будет болеть живот на завтрашней встрече. Иди в свою палатку, Оливье, и спи спокойно. Как я.
Лекарь спросил:
— Ваше величество разрешит мне присутствовать завтра? После всего, что я наговорил?
— Преданный Оливье! Да, ты будешь сопровождать меня и присутствовать на переговорах.
Король вознёс молитву, прося у святого Дионисия простереть над ним свою длань и помочь Франции в час смуты, выразив надежду, что святой Георгий будет завтра глядеть в другую сторону, не слишком заботясь о том, чтобы блюсти интересы Англии, и пошёл спать. Он был доволен тем, как подготовлена встреча в Перонне.
Налетавшие с перерывами в течение всей ночи ветра унесли грозу. Никто не слышал, как тяжело дышал в палатке спящий король, а если бы кто-нибудь и услышал, то подумал бы, что это — ветер или отдалённый вой промокшей, несчастной собаки, и не обратил бы внимания.
Доктор, которого эти звуки могли насторожить, крепко спал.
Рассвет был ясным, чистым и холодным. Король заметил что-то белое на одеяле и, подумав, что это замерзший пар от его дыхания, стряхнул его. Но это оказались засохшие хлопья пены. Чёрт возьми, значит, после всех этих треволнений у него был небольшой приступ.
Как удачно, что это случилось ночью, во сне, и теперь всё закончилось — ну и бог с ним. Никто не узнает, даже преданный Оливье. Он вспомнил привидевшийся кошмар. Ему снилось, что он — Карл Простоватый (он — Карл, и он — простак!), его несчастный предок, который сотни лет назад умер в заточении в пероннской тюрьме. А ведь старая крепость всё ещё стояла! Какая глупая мысль! Возможно, это приснилось ему потому, что вчера как и тогда, когда скончался Карл Простоватый, было 7 октября. Но ведь сегодня уже восьмое, счастливый день Людовика XI. Как славно сияло солнце! Каким он был отдохнувшим, каким уверенным в себе! И как по-новому всё выглядело! Запахи, поднимавшиеся от блюд, приготовленных на завтрак, были восхитительны, а его голова работала легко и быстро.
Какие глупые, ненужные предосторожности он предпринял, чтобы обеспечить успех столь простой миссии, в то время как единственное, что было нужно — это указать герцогу Карлу на некоторые просчёты в его рассуждениях. Ведь в сущности Карл был неплохим человеком, совсем неплохим! «В этом-то вся и беда, Людовик, — добродушно пожурил он себя, — ты слишком недоверчив к людям, чёрт бы тебя побрал!»
Король, конечно, извинится перед герцогом Карлом за столь большой эскорт. Более того, он распустит его. Так будет лучше. Он всё сделает совсем не так, как задумал. Людовик сиял, пока Оливье, совершенно заспанный, извинялся за холодный завтрак.