— Сегодня не было новостей из Гиени, — сказал король, подставляя лицо под лезвие бритвенного ножа.
— Если бы я был астрологом, — улыбнулся Оливье, — я бы предположил, что через неделю расположение планет станет благоприятным для вас.
Неделя прошла, ничего благоприятного не произошло, и Оливье слонялся по дворцу с загадочно удручённым видом, объяснить который мог лишь король. Ну что ж, как бы хорош ни был план, он наверняка сорвался. Тем лучше, ему не придётся оправдываться на небесах. Он не благодарил Бога за то, что душа его чиста и не запятнана убийством брата, поскольку он раньше договорился с Богом, что ничего об этом не знает.
Затем из Бордо просочился слух, что госпожа де Монсоро заболела. Через неделю ей стало хуже. Затем слухи долетели быстро: она умирала, а Карл Гиеньский от горя впал в прострацию, неспособный подписать те несколько писем и приказов, что составляло его единственную обязанность как главы антикоролевской коалиции. Четыре недели спустя госпожа Монсоро умерла.
Оливье сказал:
— Это ещё не то благоприятное расположение планет, которое я предсказал, ваше величество.
— Молчи об этом, я запрещаю тебе говорить на эту тему. Ты собирал травы. Они лежат у меня в письменном столе. Почаще бывай среди людей. Пусть люди видят тебя. Пусть они запомнят, что ты был в Париже больше месяца. Почаще говори об этом. Пусть никто не сможет сказать: «Се — причина, се — результат!»
Людовик послал гонца к брату с выражением соболезнования. Увидев траурные лилии, вышитые по краям его плаща, пограничная стража пропустила его. Но его остановили, грубо обыскали и развернули обратно у ворот Бордо. Письмо будет передано его милости, но его милость не желает видеть послов короля Людовика.
В отличие от угрюмых и неразговорчивых стражников, крестьяне всегда были рады поболтать. Герцог Гиеньский тоже болен, говорили они шёпотом. У него такие же боли в животе, какие мучили его отца короля Карла VII.
— Скажи королю, — говорили они, — что мы молимся Богу, чтобы он также не захворал.
— Аминь, — горячо подхватил Людовик, когда гонец передал ему добрые пожелания людей, — они молились Богородице?
— Повсюду, даже в Гиени.
— Отлично! А ты сам остановился, чтобы молиться?
— Сир, признаюсь, что я так быстро мчался...
— Ты был бы наказан, если бы остановился. Я рад слышать, что ты молился на ходу.
Всегда приятно узнать, что люди желают тебе добра. Всегда приятно также слышать, что враг недееспособен. Хорошие вести продолжали поступать. Английский и бургундский послы вместе наблюдали, как ключевая фигура в антикоролевской коалиции день ото дня всё худел и слабел. Некоторые непокорные феодалы стали колебаться, поскольку если Карл Гиеньский умрёт, то не останется и принца королевской крови, вокруг которого можно было бы объединиться. Их восстание против короля лишится малейших законных оснований. Кроме того, они не доверяли друг другу.
И они были испуганы тем, что Людовик, находясь на расстоянии сотен миль, способен был распоряжаться жизнью своих врагов. Снова заговорили о том, что король — колдун. Рассказывали и новые истории об особой комнате во дворце, где король уединяется с лекарем и откуда веет смертью. Говорили, что там они пьют кровь, колдуют и вызывают злых духов.
Герцог Карл Бургундский бесился, бушевал и призывал к немедленному вторжению. Эдуард Английский отвечал, что должен дождаться, пока не выздоровеет Карл Гиеньский. Захватчик должен иметь нужную ему дружескую поддержку на территории, куда он вторгается.
Через восемь месяцев после смерти мадам де Монсоро герцог Гиеньский пожелтел, стал кашлять кровью и умер, проклиная Людовика за то, что тот отравил его.
Затем вспомнили, что Фавр Везуа поймал, сам приготовил большущую рыбу и подал её к столу Карла Гиеньского и его любовницы. Это случилось за месяц до её смерти.
Послышались истерические крики: «Отравление!» Незадачливый раздатчик милостыни был брошен в тюрьму. На следующее утро его нашли задушенным в камере.
В Бургундии герцог Карл поднял крик о братоубийстве, но король Эдуард со всей своей британской флегматичностью заявил, что ему неизвестен такой яд, который через месяц убивает женщину, а мужчину — и того более, за восемь месяцев. Король Эдуард был знаком с хаосом и беспорядком достаточно близко. Из неразберихи, которая наступила после смерти брата короля, он понял, что ни одной французской коалиции и ни одному французскому феодалу доверять нельзя. Не подошло ещё время для вторжения на континент. Он вернулся к заботам об объединении своего государства.
Одни за другим восставшие вассалы Людовика покидали Бордо, расставались друг с другом и разъезжались по поместьям. Теперь не существовало королевской овцы, с которой можно было бы стричь шерсть. Остался только ужасный король-паук.
Единственная вещь, которая могла разбить коалицию, свершилась. Испуганная Европа могла только предполагать, каким образом Людовик смог подстроить смерть своего брата, но то, что он был ответствен за эту смерть, такую удачную для него, так ему необходимую, не подвергали сомнению ни враги, ни друзья. Все заметили, что внешне он очень постарел.
Карл Бургундский объявил войну в одиночку.
Глава 49
Это была война, но война лишь на одном фронте, со стороны Бургундии, а не кольцо окружения, которого так боялся король.
Герцог Карл Бургундский издал исторический манифест, в котором речь шла о давних временах, о смерти Карла VII, и Людовик обвинялся в его отравлении, хотя все знали, что в этот момент Людовик был в Бургундии. Далее говорилось о том, что Людовик пытался и его самого, Карла Бургундского, отравить в Перонне, хотя всем было известно, что Людовик был там один и сам угодил в тюрьму. А теперь, гласил манифест, король-паук с помощью ядов, колдовства, заклинаний и дьявольских чар навлёк смерть на своего брата в Гиени.
— Он слишком много валит на меня, — сказал Людовик, с отвращением читая копию манифеста. — Это писал не Филипп де Комин. Он сделал бы это тоньше. Люди охотно поверят в одну большую ложь, но не в кучу мелких, которые выдаёт путаница в объяснении целей.
Людовик удивился тому, как такой глупый манифест мог родиться в бургундской канцелярии. Возможно, из-за неисправимого дурного характера герцога Карла. Герцог всерьёз поклялся отомстить за смерть своего союзника и обречь всю Францию огню и мечу.
Он держал слово, если у него было достаточно сил, чтобы обеспечить верность ему. Он перешёл Сомму и вторгся во Францию. В маленьком городке Нель, который был беззащитен перед его армией, он вызвал на переговоры главу городского магистрата, чтобы обговорить условия сдачи. Ворота были открыты, и его солдаты вошли в город. Перепуганные жители, мужчины, женщины, дети сбежались в церковь, ища убежища. Герцог отдал приказ вырезать их всех на месте. Влетев в церковь верхом на лошади, он крикнул солдатам:
— Клянусь святым Георгием, ребята, неплохую скотобойню вы тут устроили! — Ноги его лошади были красными от крови.
Судьба города Нель послужила предупреждением другим городам.
Приблизившись к Бове стоявшему на пути к Парижу, бургундцы встретили ожесточённое сопротивление. Даже женщины поднялись на защиту города, и ещё одна Жанна, подобно Жанне д’Арк, вписала своё имя в анналы героев Франции. Её звали Жанна Лэне. Бургундский воин водрузил было свой флаг на городской стене, когда она бросилась на него с топором и, разрубив, сбросила его в ров вместе с флагом.
— Жанна Ашетт![8] Жанна Ашетт! — восторженно кричали защитники города.
Бургундцы, обескураженные и пристыженные в равной мере, отступали и осадили город, что не сулило им ничего хорошего. Позже Людовик со своей армией освободил подступы к городу, и герцог Карл отвёл войска. Его честь пострадала вдвойне: бургундцы потерпели поражение, и женщина — женщина! — помогла победить их.
Король оставался в Париже, сердце своего королевства, но он научился быть одновременно везде. Курьеры неслись по замечательным дорогам, паутиной покрывавшим всю Францию, пушки через определённые промежутки времени отмеряли дневное время, световые ракеты — ночное, даже почтовые голуби приносили ему информацию. Благодаря им он двигал свои войска не в забытьи, как было тогда, у Монтлери, а так, как искусный шахматист, который видит каждую клеточку на доске, и вместе с тем — держит в голове всю картину. Пока одна армия освобождала Бове, другая следовала на юг, чтобы восстановить порядок в провинции своего покойного брата. Силе сопутствовала удача. Никогда ещё жители Гиени не имели права голоса в управлении своей провинцией. Королевский эмиссар, присланный туда во главе армии, созвал совет нотаблей. Король был бы рад, сказал он, улыбаясь, если бы вы выбрали представителей для самоуправления. Восторженные жители провинции тесно сплотились вокруг короля. Армия же продолжала идти на юг и осадила графа Жана д’Арманьяка в Лектуре. Город пал. Граф Жан был заколот. Верхний и Нижний Арманьяки отошли в королевские земли.
— Мне следовало бы сделать это уже давно, — сказал король с удовлетворением, — я был слишком мягким в те дни.
У его агентов тоже дел было по горло. Вскоре в Бургундской Лотарингии люди восстали против наместника герцога Карла, тирана Петера фон Хагенбаха. Бюргеры устроили суд над ним, суд признал его виновным, его пытали и повесили.
Карл Ужасный, до той поры столь гордый, искал встречи в надежде на перемирие. Людовик милостиво назначил встречу в Сенлисе, 23 октября 1472 года после почти года боевых действий.
Наступило время расправиться с ещё одним предателем. Весной он, герцог Алансонский, предстал перед парламентом, который признал его изменником и приговорил к смерти. Людовик смягчил наказание, назначив ему пожизненное заключение, но с конфискацией всех его владений в пользу короны. Пал дом Арманьяков! Пал дом Алансонов! Как ветхие замки, он уничтожил самые знаменитые феодальные семьи...