Псих сидел на расстеленной на траве джинсовой курточке на том же месте, что и накануне. В руках – бинокль. С его помощью внимательно рассматривал мост и бежавший по нему поезд. Буфет, как и вчера, стоял рядом со входом в магазинчик. Продавщица за ним – прежняя, уже знакомая Евграфу. На этот раз Тюрморезов приобрел у нее пакетик чипсов, – это был его завтрак – «трапеза сумасшедшего» – как он тут же его назвал – и две банки пива петербургской фирмы.
Глава двадцатаяРыдания короля психов
На газоне набережной, наблюдая за метромостом и бегущим по нему поездом, Псих, с перерывами на сон и еду, провел три дня. Все это время Тюрморезов следил за ним. Как ни странно, именно это утомительное наблюдение помогло Евграфу не провалиться окончательно в черную бездну сумасшествия. Он понимал: мрак вокруг него сгущается. И не ошибся…
Начавшись с первых, едва различимых признаков надвигавшейся ночи – угасавшего солнечного света, неба, стремительно терявшего свою голубизну и становившегося бело-серым и черным – новое состояние обернулось жутким, беспросветным мраком. Таким, при котором нет ни звезд, ни луны, ни какого-нибудь лучика света.
Тюрморезов хорошо изучил подобные свои состояния. Сколько он жил на белом свете, столько они с ним происходили. Знал: при определенных обстоятельствах «приступ» можно обмануть – не поддаться ему, самому сотворить для себя во мраке один ярко освещенный пятачок. Застыть на нем, не делая ни шага в сторону, потянуть время и дождаться рассвета, какой бы черной и бесконечной не была ночь. Именно этим способом он теперь и воспользовался. На эти дни он оставил себе в жизни только одно дело: следить за старым знакомым. Думать о чем-то другом, делать что-то иное он себе просто запретил. Больше того, он запретил себе думать, для чего он следит за Психом и отказался от всяческих мыслей о том, как он будет следить за ним завтра или послезавтра. Евграф превратился в траву, растение, произрастающее подле человека, который сидя на газоне рассматривает мост…
Псих проводил время однообразно, то устроившись на своем излюбленном месте на газоне, то болтаясь по набережной и с разных ее точек – когда через бинокль, когда невооруженным глазом – высматривая что-то в устройстве моста, в том, как поезд метро пробегает над рекой и затем устремляется в жерло тоннеля. На третий день наблюдения Тюрморезов вдруг почувствовал: у него слезятся и чешутся глаза. Он постарался не думать об этом, но ничего не получилось: левый глаз стал чесаться еще сильнее.
Тюрморезову пришлось вспомнить, что он уже несколько дней не умывался.
Он отставил в сторону свой неизменный стаканчик, в котором кофе плескалось на самом донышке, – кстати, в этот последний день его наблюдения вкус напитка, подаваемого в маленьком буфете, испортился. Торопливо двинулся к двери магазинчика…
– Что-то попало в глаз… Срочно, где здесь есть раковина с проточной водой? – выпалил Евграф и, не дожидаясь, пока стоявшая за прилавком продавщица скажет хоть слово, ринулся к подсобному помещению. Дверь в него была открыта. Виднелись упаковки с товаром.
Продавщица выкрикнула какое-то междометие, что-то вроде «эй», всплеснула руками и поторопилась вслед за Тюрморезовым.
Евграф, – в такие минуты, управляемый наитием он действовал весьма точно, – уже нашел туалет, располагавшийся по соседству с подсобкой. Успел открутить вентиль старенького крана, пустив холодную воду. Дверь за собой он предусмотрительно не закрыл. На щербатой раковине лежал кусок мыла весь в сером налете грязи. Хорошенько промыв обмылок, Тюрморезов плеснул на лицо холодной воды, затем намылил лоб, глазные впадины, щеки. Работавшие в магазине люди, – кроме продавщицы собралось еще три человека, – с изумлением смотрели на эту сцену. Евграф отфыркивался. Потом он ополоснул лицо водой и принялся вновь размыливать под струей холодной воды обмылок.
Не закончив своего туалета, не выключив воду, сильной струей бившей в маленькую раковину, Евграф швырнул в нее обмылок и разрыдался. Не произнося ни слова, он плакал, глядя куда-то мимо обступивших его людей. Он почти ничего не видел, – плотная пелена слез скрывала от него окружавший мир.
Так он стоял и рыдал примерно полминуты. Потом какой-то импульс, – что-то, что еще оставалось в его сознании незатронутым болезнью, – заставил его вздрогнуть. Он медленно двинулся обратно в маленький торговый зал. Люди расступились. Уже когда он был в проходе между прилавками, – работники магазина двигались следом, – Евграф остановился и, повернувшись к ним, по-прежнему с глазами полными слез, проговорил:
– Я хочу пить…
Он повернул голову. Случайно или нет, но его полные слез глаза были обращены к полкам, на которых стояли разнообразные спиртные напитки. Он произвел на находившихся в магазине людей такое странное впечатление, что один из мужчин тут же взял с полки бутылку дешевого пива, протянул ее плакавшему визитеру.
Евграф принял у него бутылку. Человек, – по дородному лицу и тому, как властно он держался, можно было предположить, что он – управляющий магазина, – похлопал его по спине.
Тюрморезов медленно пошел к двери. Уже на самом пороге у него случился еще один, очень сильный приступ: он зарыдал навзрыд, оперся плечом о косяк… Бутылка едва не выпала из руки.
– Наверное, у него кто-то умер… – раздался позади женский голос.
Евграф подошел к буфету. Продолжая всхлипывать, попросил у продавщицы открыватель для бутылок. Весь персонал магазина стоял в этот момент на улице рядом с дверью. Не отводя взгляда от Тюрморезова, продавщица вслепую пошарила где-то под прилавком рукой, наткнулась на открыватель, схватила его, протянула Тюрморезову. Король Психов поставил пиво на самый верх буфета. Неловко, рывком сдернул с бутылки пробку. Через открытое горлышко вылилась пена.
– Давайте… Вот вам салфеточку, – засуетилась продавщица.
Тюрморезов сделал большой глоток пива, потом еще один… Перестал всхлипывать, оттер тыльной стороной ладони слезы со щек. Обернулся. На газоне никого не было. Евграф осмотрел набережную, – Психа нигде не видно. В несколько больших глотков Евграф опустошил бутылку на две трети. Медленно пошел в сторону реки.
По мосту прошел поезд. Тюрморезов невольно всмотрелся в него.
«Что же он замышляет?» – как-то отстраненно подумалось ему о Психе. Он еще раз отхлебнул пива… Состояние его улучшилось. Незаметно для себя оказался на тротуаре у самой воды. Как перешел через проезжую часть, – поток машин был довольно оживленным, – и сам не понял.
С этого момента все его время состояло из непрекращавшегося чередования двух полосок – черной и белой. Находясь на черном отрезке, он точно бы сам себя не осознавал. На белом – сознание возвращалось к нему.
Евграф не торопясь шел по набережной. Старого знакомого нигде не было видно. Тюрморезов прошел под мостом. Сверху пробежал поезд. Евграф задрал голову: никаких подробностей, которые могли бы натолкнуть его на мысли о планах Психа, в устройстве моста он не увидел. «Что же он задумал?» Евграф отпил еще пива из бутылки. Некоторое достаточно долгое время двигался вперед, уже не глядя по сторонам, замечая только асфальт под ногами, прихлебывая пиво и совершенно не думая о Психе и о том, что тот планирует. Затем, словно бы придя в себя после очередной черной полубессознательной полосы, обнаружил, что уже отдалился на приличное расстояние от тех мест на набережной, где бродил со своим биноклем его старый знакомый.
Это обстоятельство показалось ему неважным и неинтересным. Он продолжал медленно идти, потом развернулся, двинулся в обратную сторону. Впереди опять маячил метромост. Тюрморезов уже не обращал на него внимания. Через какое-то время второй раз за сегодняшний день перебежал перед самым носом двигавшихся машин на противоположный тротуар… Опять на него накатила какая-то мутная черная волна.
До самой середины ночи, – того момента, когда очнулся на койке в комнате общежития, – он себя не осознавал.
На других койках храпели водители маршрутных такси. Посреди комнаты почему-то стояла сумка, полная пустых пивных бутылок. На широком общежитском подоконнике в электрическом свете, затекавшем с улицы, виднелась огромная пластиковая бутыль с дешевым пивом, открытая, но опустошенная всего на несколько сантиметров. Тюрморезов поднялся с койки, подошел к окну, сделал большой глоток пива из бутыли. Рядом с ней на подоконнике, освещенный призрачным светом, лежал обглоданный на половину батон белого хлеба. Евграф вдруг вспомнил: целый день ничего не ел. Он схватил батон, повертел его в руках, затем жадно вгрызся в боковину. Прожевав и проглотив большой кусок, хлебнул еще пива. Десятка через два секунд почувствовал волну легкого опьянения.
Теперь, не без страха, принялся припоминать события последних дней. Одновременно прихлебывал из бутыли пиво. Если бы не алкоголь, он бы, наверное, тут же покинул комнату общежития, спустился на первый этаж и попытался как-нибудь добраться до Коломенского. Что бы там делал, – этого Евграф не представлял. Но вернуться в Коломенское ему хотелось чудовищно. Едва хватало воли, чтобы удержаться от поездки туда…
Он вообще чувствовал: силы его на исходе. Ведь он рекордно долгий срок сопротивлялся безумию.
Все же смог сделать над собой чудовищное усилие: «Я никуда сейчас не поеду. Не покину этой комнаты». Пиво сильно помогало ему. Алкоголь, достигая головного мозга, одурманивал его, делая вялыми не только мысли, но и, видимо, саму болезнь. К тому же Тюрморезов пошел на своеобразную психологическую уловку. Он часто прибегал к этому методу. Евграф заключил сам с собой сделку: если сейчас он удержится от того, чтобы покинуть общежитие и спокойно проспит время до утра, то завтра непременно поедет в Коломенское и там решит «вопрос с Психом». Как он станет это делать, Тюрморезов пока не знал. Однако вертелось что-то такое: «нужно проникнуть к Психу в квартиру, поговорить с ним там».
Подняв большую пластиковую бутыль на уровень глаз, он посмотрел, не слишком ли много выпил. Решил, что нет. Поставил пиво обратно на подоконник, развернулся и осмотрел комнату. Все его соседи по-прежнему крепко спали. Евграф подошел к своей койке, несколько мгновений постоял, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, оценивая собственные силы. Потом, как был – в одежде, улегся, натянул на голову одеяло. Минут через десять уже спал…