Евграф справился со своими эмоциями и после этой «неудачи». Он нисколько не изменил направления своего движения, не вздрогнул. Взгляд его быстро перешел с объявления о розыске на куриное мясо, готовившееся на вертеле в витрине палатки, продававшей шаурму.
Вскоре он оказался за пределами людной площади возле станции метро. Неширокая дорога, по которой время от времени проезжали легковые автомобили, шла между жилых домов. Навстречу к станции подземки шли люди. На Евграфа они не обращали никакого внимания.
Он спокойно добрался до подъезда, перед которым по-прежнему сидела старушенция, с которой он недавно разговаривал. На этот раз она даже не посмотрела на него. Ее внимание в этот момент было привлечено к молодой женщине с коляской, гулявшей у соседнего подъезда…
Оказавшись на лестнице, Тюрморезов быстро поднялся к себе на третий этаж, открыл ключом замок железной двери, вошел в квартиру. Запершись, он несколько мгновений стоял, не разворачивая газеты. Затем, по-прежнему не разворачивая бумажных листков, прошел в комнату. Но не в ту, которую снимал, а в хозяйскую. Там уселся на убогую продавленную софу и осмотрелся, точно оказался здесь впервые. Хотя еще в первый день пребывания в квартире, когда хозяин ушел, внимательно обследовал его «каморку».
Теперь постарался взглянуть на окружавшие его предметы так, будто видит их впервые. Этот «прием» должен был помочь Тюрморезову как бы отстраниться от ситуации, в которой он сейчас находился. Отделавшись от нее таким образом, он сможет, не нервничая, обдумать то, с чем столкнулся сегодня. Принять правильное решение.
Вот старенький электрический будильник. Длинная стрелка отставала минут на двадцать. Рядом на табуретке, – краска с нее облезла и торчала деревянная поверхность, – лежала старая куртка хозяина-пьянчуги. Она была грязная, давно не стиранная. Потом Тюрморезов посмотрел на цветочные горшки, стоявшие на паркетном полу у окна. В них была земля, но не росло никаких цветов. Откуда и зачем они здесь?
Евграф развернул газету. Рассмотрел внимательно свою старую фотографию, – в свое время ее забрал из квартиры Робика следователь, проводивший обыск… Тюрморезов сидел на скамейке за длинной партой в институтской аудитории и улыбался. Снимок был сделан одним институтским парнишкой. Вообще-то он пришел сфотографировать профессора. В «кадре» того нет, – Бердников в тот момент сидел за соседней партой – через проход. Парнишка «захватил» его следующим снимком.
На фото Тюрморезов не выглядел сумасшедшим, – обаятельный молодой человек. В хорошем костюме… Фотограф запечатлел его доброжелательно улыбавшимся. Должно быть, этот странный контраст фотографии и ужасной для Евграфа заметки под ней мог производить на читателя особенно сильное впечатление. Журналист, сочинявший этот материал, обязательно принял это во внимание. Улыбчивый, милый молодой человек пытался сжечь поезд метро вместе со многими сотнями находившихся в нем живых людей… По внешнему виду никак не скажешь, что он опасный псих, маньяк-поджигатель, уже отбывший свой «срок» принудительного лечения. «И зачем только этого монстра выпустили! – непременно должен подумать обыватель. – Таких психов следует изолировать от общества навсегда. А лучше уничтожать, чтобы они никогда не дали потомства. И череда их преступлений, не дай Бог, не продолжилась в следующих поколениях!»
Перечитав несколько колонок под фотографией еще раз, Тюрморезов убедился: газетчики ни словом не упомянули его роль в тушении пожара. Было сказано лишь: «пассажиры пытались сбить вырывавшееся из кабины пламя с помощью огнетушителя, но безуспешно. А после прогремевшего взрыва пожар приобрел особенную силу. Тем не менее, головной вагон, сделанный, как и весь состав, из стойких к воспламенению материалов, почти не обгорел. Если не считать изрядно развороченной взрывом кабины».
Сообщение в газете Евграфа не удивило. Он привык к предвзятости. От него, как от опасного психа, люди ожидали только плохого. Сообщалось, что на «Автозаводской» он, Евграф, вскочил в кабину, тут же выхватил пистолет и велел машинисту трогаться. Затем, когда состав был уже в тоннеле, Тюрморезов якобы извлек откуда-то из-за пазухи две пластиковые бутыли. В одной, как он якобы заявил – горючее вещество, во второй – жидкая взрывчатка…
Держа машиниста «на мушке» пистолета, Евграф принялся разливать по кабине горючую жидкость.
При этом он приговаривал, – каждое слово врезалось машинисту в память:
– Факел получится отменный! Из пятисот человеческих душ. А потом, когда вся эта головешка на колесах вкатит в тоннель, немного еще погорит, выкатится на станцию и все эти ротозеи соберутся смотреть – тут-то и прогремит взрыв! – на этих словах Тюрморезов якобы похлопал по второй емкости. – Здесь взрывчатка!.. Разнесет к чертовой матери всю станцию.
Он бросил спичку. В кабине головного вагона заплясало пламя.
Когда поезд оказался на середине метромоста, Евграф, помахивая пистолетом, сказал:
– Сейчас ты уберешься из этой кабины!.. Я дарю тебе жизнь, чтобы ты передал тем, кто упек меня в сумасшедший дом, что все их усилия оказались напрасны. Я поджигал и буду поджигать! Меня зовут Евграф Тюрморезов. Я сжег совхозные коровники. Но я не остановился на достигнутом. Моя цель – стать самым великим поджигателем в мировой истории. Чикатило прославился тем, что убивал людей в лесу. Я прославлюсь своими чудовищными поджогами. И ты мне в этом поможешь!..
По словам машиниста, Тюрморезов выглядел совершенно невменяемым. Было очевидно: он ни перед чем не остановится. «Прыгай!» велел он машинисту, который только что остановил состав. Машинист понимал, что если поезд будет гореть в тоннеле, жертв окажется гораздо больше, чем на мосту. Все-таки на мосту есть, куда спастись от огня. Но Евграф, по-прежнему одной рукой направлявший пистолет на машиниста, поменялся с ним местами и, двинув ручку, заставил поезд с силой дернуться вперед. «Прыгай, я тебе приказываю!» – заорал сумасшедший. Машинист понял, что в следующее мгновение прогремит выстрел. Неловко на ходу он вывалился из кабины. Упал на мост…
Состав с пылавшей кабиной выкатился на станцию, не останавливаясь проехал ее, закатился в жерло тоннеля. Промчавшись по еще одному перегону, состав оказался на следующей станции – «Каширской» – и только там сумасшедший посчитал, что он «произвел достаточное впечатление на публику» – так было написано в газете – и остановил поезд. Всего за несколько минут до взрыва.
Воспользовавшись паникой, которая тут же возникла на платформе, Тюрморезов сбежал. Пассажиры успели выскочить через раскрывшиеся двери состава, – кто-то дернул специальный кран.
Поскольку описание психа было сделано машинистом значительно позже, никто не пытался задержать Тюрморезова по горячим следам.
С того дня, когда фотография Тюрморезова появилась в средствах массовой информации, прошла пара суток. Евграф был подавлен произошедшим. С самого начала ожидал, что его посчитают сообщником машиниста. Но никак не мог предположить, что лопоухий умудрится выставить его единственным террористом и, главное, – Евграф не мог вообразить, что сообщник Психа сообщит спецслужбам его, Тюрморезова, имя, фамилию, подробности биографии.
Король Психов по-прежнему сидел в арендованной комнате. Хозяин из больницы не возвращался. Тюрморезов, насколько это было возможно в его положении, «наслаждался» покоем и одиночеством.
Лежа целый день на софе, которая была не менее убога, чем та, что стояла в комнате хозяина, Евграф, как ему казалось, просто плыл по течению мутной, с темной, почти черной водой реки, которая неким непостижимым образом пролегала через его мозг. Мысли его были такими же мутными, как и эта медленно двигавшаяся вода.
Один или два раза в день он вставал, чтобы пошатываясь и хватаясь за стены, добраться до кухни и там, пошарив по буфету, – в холодильнике у хозяина было совершенно пусто, – выволочь на стол какой-нибудь старый пакет, на дне которого еще оставалось немного гречневой крупы или макаронных изделий.
Диета эта доконала его ничуть не меньше психологического потрясения: уже через пару суток он ослаб настолько, что когда вставал со своей лежанки – кружилась голова. В какой-то момент Тюрморезов понял: если проведет так еще хотя бы день, то вполне возможно, что когда за ним приедет полиция, он попросту не сможет самостоятельно выйти из квартиры. Тем, кто будет его арестовывать, придется ждать врачей с носилками.
Евграф не сомневался, что в самое ближайшее время будет задержан. Деньги у него заканчивались, а без них «лечь на дно» трудно… Конечно, оставалась надежда, что поиск его не будет вестись тщательно и, несмотря на объявления о розыске, он сможет беспрепятственно передвигаться по городу… Тюрморезов поднялся с софы и как зомби, пошатываясь двинулся к двери на лестницу.
Сходить в магазин. Купить какой-нибудь еды.
Оказавшись в убогой грязной прихожей, где на полу валялись пустые, покрытые пылью пивные бутылки, – хозяин, видимо, не смог сдать их в пункт приема стеклотары, – и какие-то трехлитровые банки, Евграф толкнул входную дверь. Она была незаперта, лишь прикрыта. Тотчас широко распахнулась. Выйдя на лестницу, он вялым, точно бы автоматическим и неосознанным движением подтолкнул дверь обратно. Она притворилась… Не став ее запирать, – любой желающий мог попасть в квартиру, – Тюрморезов принялся спускаться по лестнице…
Он шел по улице, не замечая прохожих, шагавших навстречу. Ему было все равно, как на него смотрят… Быть может, вот в эту секунду его узнает случайный горожанин, который через четверть часа донесет на него в полицию. Мол, видел…
В какой-то момент Евграф почувствовал такую слабость, что сошел с тротуара, забрался поглубже в кусты, лег. Он глядел вверх, в небо… Но лежал он так не долго, – минут десять – пятнадцать, – потом торопливо встал, двинулся дальше по направлению к продуктовому магазину, что у станции метро.
Там где он только что «отдыхал», земля была сырая. В ней перепачкались его пиджак и брюки.