Вот и магазин. Тюрморезов спокойно прошел мимо охранников, взял с полки две бутылки пива «Карлсберг», большой пакет чипсов. В объемистом холодильнике с открытым верхом – пачку пельменей известной марки из мяса молодых бычков. В хлебном отделе – пару лепешек… Две женщины, пристроившиеся к длинной очереди в единственную работавшую кассу, делились новостями:
– Они сказали, что эта их акция в метро провалилась. Но они обязательно совершат новую!
– Конечно! Непременно совершат. Неужели такие люди остановятся?! Им нечего терять. По закону не несут никакой уголовной ответственности. Они – сумасшедшие!
– Как же жить?!.. Эти гады-психи не дадут теперь никому ездить в метро. А как же без метро? У нас, старух, машин-то нет… Это молодежь вся на колесах…
Евграф внимательно посмотрел на говорившую. Ему не показалось, что про нее можно сказать «старуха». «Пожилая женщина» – он бы дал ей такое определение. Она почувствовала, что на нее смотрят. Повернулась, уставилась на Тюрморезова.
«Узнает, так и черт с ним!..» – подумал он. В глазах «старухи», казалось, что-то промелькнуло. Словно бы лицо Тюрморезова кого-то ей напомнило…
Вздрогнул. Безвольное равнодушие к собственной судьбе вдруг исчезло. Пожелал любой ценой остаться на свободе. «Если она меня узнает… Видела мою фотографию. Буду сидеть в сумасшедшем доме. Упрячут в него надолго. Пока разберутся, а скорее всего и не разберутся вовсе…Псих и его дружки будут продолжать заниматься черными делами. Разве это справедливо?!»
«Старуха» отвернулась. Евграфа прошиб ледяной пот. Странно, обычно это случалось с ним от ощущения опасности. Но опасность-то уже миновала: «Не узнала!»
Вдруг понял, что ему нечего бояться: никто не опознает в нем человека с фотографии. «Я сейчас выгляжу, как покойник! Меня и мать родная в эти дни не узнает. Тогда, когда делалась фотография, помещенная в газетах, я был моложе. Мог еще оказывать сопротивление болезни. Теперь она уже почти сожрала меня. Раньше у меня был путь к выздоровлению. Теперь – нет. Я – законченный псих!»
Обе пожилые женщины были у самой кассы. Та, что минуту назад внимательно смотрела на Евграфа, стояла в очереди второй. Ее приятельница отсчитывала кассирше деньги за товар.
«И во всем виноваты они – эти личности из «Группы»! – с ненавистью подумал Тюрморезов. – Неужели никак не отомщу им?!»
Нет, ему во что бы то ни стало надо избежать ареста!
«Старуха» – уже напротив кассирши. Все ее покупки перекочевали в лоток для оплаченных продуктов. Кассирша терпеливо ждала, пока покупательница выкладывает в углубление для мелочи на пластиковой стойке гроши из потрепанного кошелька.
На Тюрморезова, стоявшего в очереди следующим, никто не обращал внимания.
Глава двадцать пятаяКому – сумку с валютой, кому – засохшую карамель вместо обеда на даче из ящиков
Как он умудрился прицепить к петле скобу соскочившего ремешка, – теперь понять не мог. Но после того, как лопоухий Миша вывалился из пылавшей кабины, Евграф повесил его сумку себе под мышку. С ней он позже пытался тушить огонь, с ней же выскочил на платформу… Тюрморезову сейчас казалось, что в тот день он просто не ощущал этой сумки под мышкой, – она была небольшой. В конце концов оказался с ней в квартире. Только здесь сдернул с себя ремень, забросил сумку в угол. С тех пор у него и мысли не возникло, посмотреть, что внутри.
Какая-то догадка заставила его сделать это теперь.
Он медленно расстегнул молнию… Из сумки на грязный пол съемной комнаты выпала пачка денег.
«Я спасен!» – пронеслось в голове Евграфа.
Лопоухий машинист дал ему козырь для борьбы с «Группой личностей».
Большинство земельных участков в старом дачном поселке, расположенном в пятнадцати километрах от Московской кольцевой автодороги, давно принадлежали не тем людям, которые получили их от государства в далекие годы в середине двадцатого века.
А на тех клочках земли, которые оставались в собственности потомков первых владельцев, уже не увидишь скромных дачных домиков эпохи «развитого социализма». Все обустроено на современный лад. За высокими надежными заборами – красивые кирпичные дома, аккуратно подстриженные лужайки.
Лишь один единственный дом стоял в чащобе разросшихся яблоневых, грушевых и вишневых деревьев, перемежаемых осинами и березками. Облезлый забор вокруг этого дикого царства покосился. Вход в него – калитка, половина штакетин которой отломана, – зарос буйной травой… Но что это?! Она, кажется, примята…
Второй день столбик термометра по ночам опускался ниже десяти градусов. Днем несколько раз принимался идти нудный моросивший дождичек.
Дом был двухэтажный. На мансарду во втором этаже вела непропорционально широкая лестница. Из-за нее на веранде было тесновато.
Стены в некоторых местах сколочены из досок от ящиков. В те времена, когда строился дом, в такие складывали плодоовощную продукцию.
Крыша дома протекала. Достаточно пройти небольшому дождичку, – на полу мансарды образовалось несколько луж. Постепенно вода из них просачивалась вниз. Тогда на потолке в двух комнатах на первом этаже и на веранде появлялись капли воды. Они увеличивались в размерах. Падали вниз, разбиваясь при ударе о стол, старый буфет, спинки колченогих стульев на множество брызг.
Печки в доме не было. Вместо нее – странное сооружение, напоминавшее камин, но маленькое, как печка-буржуйка, и с жестяной трубой, выходившей в окно. Труба эта, присоединяясь к «камину», образовывала такие щели, что разводить в нем огонь было невозможно – всю веранду и обе прилегавшие комнаты тут же заволакивало густым дымом…
Два сумасшедших – лже-Скворцов и лопоухий машинист метро – мерзли в комнатах на первом этаже.
Дом принадлежал дяде Психа. Мальчиком лже-Скворцов несколько раз бывал здесь, приезжал сюда и потом…
Они с Мишей появились здесь несколько дней назад. Псих хорошо помнил дорогу от станции до дома, проникнуть на участок не составило никакого труда. Калитка была закрыта всего лишь на щеколду.
Дверь в дом вышибли… Сначала это попытался сделать лже-Скворцов. У него не получилось. Потом лопоухий, отойдя по крылечку на пару шагов, «с разбегу» ударил в дверь плечом. Она распахнулась…
Везти сюда машиниста Псих не хотел. Но другого места не было. Лопоухий – без копейки денег. Первоначальный план, по которому Миша с сумкой, полной наличной валюты, должен исчезнуть за границей, провалился.
Будь лопоухий богачом, он бы сам не захотел оставаться в обществе лже-Скворцова. Но теперь машинист полностью беспомощен.
Псих мог попытаться исчезнуть, но в «Группе личностей» существовала взаимопомощь. Она была нужна хотя бы из соображения, что брошенный на произвол судьбы товарищ может предать. К тому же, Псих опасался, что у Миши от неудачи начнется приступ психического заболевания. Поэтому решил немного отложить осуществление своего первоначального плана.
В любом случае, вечно возиться с лопоухим машинистом ему не придется…
Псих был не против, чтобы Миша пожил на заброшенной даче, сколько ему заблагорассудится. «Да вот только, чую, долго он здесь, в любом случае, не пробудет!» – предполагал лже-Скворцов, глядя на своего товарища. Тот сидел на стуле, обхватив голову руками, и с тупой угрюмостью глядел в пол…
Псих понимал: и на него самого может внезапно накатить приступ болезни. Правда теперь, когда операция «Группы личностей» прошла, как считал Псих – успешно, он, окрыленный «победой», смотрел на преодоление «мелочей», вроде приступа собственной психической болезни, с большим оптимизмом. Гораздо сильнее его беспокоило психическое здоровье лопоухого машиниста.
Отчего-то Псих в эти дни не мог заставить себя выйти из дома. Возможно, это было частью охватывавшего его очередного приступа. Чувствовал себя так, словно некая злая сила отобрала у него волю. Апатия была столь велика, что лежа на старой продавленной кровати – «раскладушке», на которую был наброшен сырой, почти истлевший от времени полосатый матрас, он не мог заставить себя перевернуться на другой бок.
Лже-Скворцов перевел взгляд с машиниста, – тот был виден ему через открытую дверь, – на стену, обитую почерневшими от времени неструганными досками от «овощных» ящиков. Припомнился дядя – брат матери. Тот был психически больным человеком. Но до поры, пока болезнь не одолела его окончательно, ему удавалось скрывать от окружающих свой недуг. Он даже умудрился дослужиться до должности заместителя начальника отдела в крупном советском министерстве, ведавшем множеством промышленных предприятий. Министерство и выделило ему этот участок. Однако болезнь развивалась, и дядя, не получавший никакой медицинской помощи, проигрывал изнурительную войну с ней.
Он не считал себя больным, а все симптомы списывал на влияние умственного переутомления.
На выделенном участке принялся строить совершенно нелепый дом. Когда у него закончились нормальные строительные материалы, приобрел на овощной базе по соседству с дачным поселком целую гору сломанных деревянных ящиков. Разобрал их на досточки и, использовав их, завершил строительство.
К этому моменту на службе у него были значительные сложности. Коллеги постепенно начинали понимать, что имеют дело с больным человеком. Дядя, наоборот, никак не хотел признавать справедливости предъявляемых к нему претензий. Вовсю скандалил с представителями смежной организации, чуть ли не по два раза в месяц брал отпуск за свой счет. Иногда забывал предупредить об этом начальство и отдел кадров… Кончилось тем, что он уволился сам. Объяснил это родственникам и знакомым тем, что на работе против него «возник заговор».
Потом недолго проработал в одном научно-исследовательском институте. Уволился оттуда через несколько месяцев. Затем устроился уже не по специальности – приемщиком в службу быта, откуда был уволен с плохой записью в трудовой книжке. Псих точно не знал, но кажется, у дяди возник серьезный конфликт с одной пожилой клиенткой, которая написала на него жалобу в вышестоящую организацию.