Миша отвел взгляд и принялся с прежним ожесточением поглощать доставленные яства из «Макдональдса». На этот раз пришел черед сладких пирожков с вишней. «Показалось!» – решил Псих и перестал беспокоиться из-за странного настроения, которое ему увиделось в мишиных глазах.
Прекратив есть, верзила вернулся на свое прежнее место на старом стуле и прикрыл глаза. Через некоторое время лже-Скворцов услышал отчетливое посапывание, которое быстро перешло в громкий храп. Бывший машинист спал сидя.
Яркое солнце, бившее в оконце с треснувшим стеклом, разбудило Мишу. Нигде в доме не было занавесок. По утрам, когда небо было затянуто тучами, золотые лучи пробивались через кроны разросшихся вокруг дачи деревьев и тогда в доме сумасшедших на короткое время исчезала тягостная атмосфера упадка и ожидания каких-то мрачных событий, которые неминуемо должны стать последствиями поведения его странных обитателей. В веселом солнечном свете даже неструганные серые доски от ящиков выглядели живописно.
Миша любил эти моменты. Теперь утро было ему приятно вдвойне, – впервые за последнее время он был сыт. Рваный матрас, на котором он лежал, был брошен прямо на пол у стены маленькой веранды. Накануне, он некоторое время спал сидя, потом очнулся, пошел в комнату, снял свой тюфяк с кровати, – почему-то ему стала неприятна мысль о том, что ночью может пойти дождь, и если он будет сильным, тяжелые холодные капли станут падать на пол не только в центре комнаты, но и на то место, где он обычно спал.
«Скворцов еще спит», – догадался лопоухий. В доме царила полная тишина. Ниоткуда не доносилось ни звука. На соседних дачах никто не жил, так что два сумасшедших все это время наслаждались полным покоем.
Верзила поднялся с тюфяка, осмотрелся. Дверь в комнату, где спал его напарник по «Группе личностей», была широко раскрыта. Скворцова на топчане не было. В душе лопоухого шевельнулось тяжелое подозрение. Движения Психа были всегда резкими, неловкими. Вставая по утрам, он обычно будил Мишу, – слишком громко открывал и притворял двери. Задевал туловищем за стулья, сдвигая их с места. Лязгая крышкой бидона, пил воду.
Лопоухий глянул через окно на будку туалета, – дверь была закрыта без широкой щели, которая возникала каждый раз, когда кто-то, сидя в будке, запирался изнутри на длинный ржавый крючок.
«Удрал!» Миша заметался по даче. Через пять минут для него стало очевидно: скорее всего еще до рассвета, когда сон Миши был наиболее крепким, Псих исчез с дачи. Пошел на станцию и удрал первой электричкой, – так решил лопоухий.
На самом деле лже-Скворцов поступил еще изощренней. Правда, план его на это утро отдавал бессмысленностью: выйдя с дачного участка до рассвета, он прошел около десяти километров пешком, затем поймал попутный грузовик, затем ехал на автобусе… Он петлял по Подмосковью по странной безумной траектории и лишь вечером въехал в столицу на автобусе – ровно с противоположной стороны от той, в которой находилась заброшенная дача его сумасшедшего дяди.
Весь этот день лопоухий бывший машинист прождал его под мостом в Коломенском, наблюдая за подъездом офисного здания, в котором, как он предполагал, работает сообщник Скворцова.
– Мне нужен только заграничный, – проговорил Тюрморезов, глядя куда-то в сторону, на шпиль старой гостиницы «Ленинградская».
Разговор шел на задворках площади трех вокзалов. Рядом стояли многочисленные торговцы узбекскими дынями. Торговля здесь шла как с рук, так и из багажников стареньких легковых автомобилей отечественного производства, припаркованных у тротуара.
Человек, с которым сейчас вел разговор Тюрморезов, пришел откуда-то со стороны Казанского вокзала. Вполне возможно, он только что приехал на поезде. А может, пришел из одного из близлежащих переулков и намеренно смешался с толпой у вокзала, чтобы замести следы…
– Причем подделка должна быть очень хорошего качества, – продолжил Евграф.
– Качество будет стоить очень хороших денег, – произнес его собеседник.
На нем была красная кепочка-бейсболка, ремешок на которой стянут так, что она еле держалась у него на макушке.
– Деньги не твоя забота, а моя! – резко произнес Евграф. Перестал разглядывать шпиль «Ленинградской» и посмотрел собеседнику в глаза.
Тому взгляд этот очень не понравился. В нем была злоба, – слишком много ее. Гораздо больше, чем требовалось для этого разговора. «Чего это он?» – спросил себя Петюня, – под таким именем Тюрморезов знал этого человека.
Евграф в последние полдня и сам удивлялся совершенно беспричинному раздражению и злобе, непонятно откуда появившимся в его душе. Он испытывал какую-то тяжелую, жестокую ненависть, глядя даже на случайных прохожих, пересекавших перед ним дорогу.
Все у него складывалось удачно, – денег была полна сумка. Большую их часть он уже умудрился поменять на фунты стерлингов и доллары. Розыск, несмотря на размещенные по городу в первые дни фотопортреты, шел, судя по всему, не очень активно. По крайней мере, Евграф почему-то испытывал весьма комфортное ощущение безопасности, когда ходил по городу и пользовался общественным транспортом. Это чувство, как и беспричинную злобу, он объяснить себе не мог.
– Хорошо, будет тебе надежный паспорт, – подвел итог деловой встречи Петюня.
Нож стоял у него перед глазами. Он видел лезвие – не широкое и не узкое – без желобка. Последнее обстоятельство почему-то очень нравилось Евграфу: «Кровь, которая могла бы по желобку вытечь наружу, прольется внутри раны… Это сделает рану более тяжелой».
Тюрморезов фантазировал на тему ножа просто так, – ему не требовалось холодное оружие, он не собирался никого убивать. Но каким-то непонятным путем образ ножа, который он постоянно воображал, помогал преодолеть ненависть к окружавшим его случайным людям, к человечеству вообще. В последнее время это чувство захлестывало настолько сильно, что он не мог спокойно выполнять намеченный план.
Мысль о стальном клинке с замечательной черной рукояткой из пупырчатого пластика, – почему-то она представлялась Тюрморезову именно такой, – оказалась спасением от новой напасти – охватывавшей его злобы.
Пока Евграф воспринимал все как фантазию, игру с самим собой. Но дело было значительно хуже… Он оказался на грани одного из самых ужасных этапов своего заболевания.
Внутри Тюрморезова словно бы поселился второй человек. Первый – тот что был им до последнего времени, недавно планировал ехать за границу. Поддельный паспорт уже лежал у него в кармане, но второй, новый человек, крепко овладел его телесной оболочкой. Раздвоение личности – вот имя чудовищного состояния, болезни, угрожающей не только тому, в ком она поселилась, но и людям, случайно оказавшимся на его пути.
Когда Тюрморезов после гибели Ильи выдал всех своих подельников полиции, у всех, кто так или иначе участвовал в его судьбе или просто наблюдал за ней, создалось впечатление: молодой мужчина раскаялся, понял, насколько аморальный образ жизни вел и до какого ужаса мог бы дойти, если бы продолжал, как и Псих, как тот ненормальный, убивший ножом для рубки мяса Илью, вести «сумасшедший» образ жизни. Тюрморезову и самому в тот момент казалось, что он «прозрел». Он воспринимал свое тогдашнее состояние, как раскаяние. На самом же деле с ним случился приступ раздвоения личности.
Человек, который позвонил в полицию, не был прежним Евграфом Тюрморезовым. Он был другим лицом, сосуществовавшим в одной с ним телесной оболочке. Просто это «иное лицо» вдруг пробудилось от спячки, принялось активно действовать, смогло полностью подавить прежнего Евграфа. Но все это – лишь на время…
До сих пор болезнь Евграфа не была ярко выраженной. Период чередования разных личностей, живущих в одной физической оболочке, оказывался долгим.
И только, когда Тюрморезов наконец заполучил через Петюню фальшивый паспорт, произошло две опасных вещи: во-первых, проснулся прежний «злой» Евграф, а во-вторых, чередование «раздвоенных» личностей стало частым…
Это был первый по-настоящему серьезный приступ раздвоения личности, который испытал Тюрморезов в своей жизни. Подобные заболевания нередко проявляются лишь в определенном возрасте. До этого момента человек не демонстрирует никакого «сумасшедшего» поведения. Потом происходит некое событие, которое служит толчком для развития болезни.
Случай Тюрморезова – особенный. Психом он был всегда. Но никто из занимавшихся им психиатров не обнаруживал у него склонностей к раздвоению личности.
Фантазируя на тему стального лезвия, поблескивавшего в лучах солнца, Тюрморезов постепенно пришел к мысли: ему необходимо воплотить свои фантазии в практику и иметь нож своей мечты при себе – в кармане.
Он помнил, что бродя по городу после того, как остановил поезд метро, выкатившийся на станцию, в центре в тихом переулке случайно обратил внимание на оружейный магазин. Примерно помнил, и как добрался до места. Теперь повторил собственный путь. Словно магазин оказался здесь по воле провидения, ближайшая к входу витрина была полностью занята различными ножами. Они покоились на кронштейнах на стене, обитой красным бархатом. Одно лезвие почти точно соответствовало ножу, который представлял в фантазиях Евграф. Нож был странен. Скорее походил на морской кортик. Только лезвие немного шире и короче, чем у обычного кортика. Перекладина между лезвием и рукоятью, защищающая кисть руки – маленькая. Сама рукоять оказалась именно такой, какой воображал ее Евграф – черной, пупырчатой. Она была покрыта каким-то материалом, напоминавшим резину, – чтобы лучше держаться в руке.
Тюрморезов не колебался. Постояв у витрины минут пять, жестом подозвал продавца. Тот и так уже обратил на него внимание.
– Я хочу этот нож! – уверенно произнес Евграф.
«Это странно… – думал он в этот момент. – Откуда я мог знать про этот нож? Что он есть здесь… Неужели, я обладаю каким-то даром: видеть мысленным взором то, чего не может достичь взгляд моих глаз?!»