Байк, бокс, бег, да и вообще движение, спорт помогали мне сосредоточиться, создать сложный алгоритм, схему, которая будет управлять толпой. Например, скандал с кражей пятнадцати миллионов из дамской сумочки инстаграмщицы и певицы в ресторане. Он обеспечил ей бесплатный часовой эфир на федеральном канале в передаче «Суд и присяжные». Как итог – после выхода программы прирост в полмиллиона подписчиков, реальных, не ботов. И надо-то было всего лишь подобрать актрису на роль корыстной официантки, а певице изобразить импульсивную дурочку. Сыграть на стереотипах.
Интересно, а рыжая тоже мыслит стереотипами? Вряд ли…
Рыжая-рыжая… Меня всегда бесил этот нахальный цвет. И она не была грациозной, изысканной – полная противоположность тем, кого я причислял к категории «мой типаж». Зато искренняя, хотя и немного циничная. Но главное – она не хотела уходить у меня из головы.
Вкус корицы и диких яблок на губах – это рыжая. Мое бешено долбящее сердце – это рыжая. Мое желание как следует трахнуться – это рыжая.
При воспоминаниях о сегодняшнем вечере, о темноте прихожей волна жара прошлась от загривка по хребту. Разлилась в животе. Спортивные штаны натянулись. Да чтоб тебя! Надо переспать, успокоиться и забыть. А пока – холодный душ. И за работу. Ту самую, которую я любил, которой был всегда верен и предан.
Дана
Я устала от событий минувшего дня. Посему, едва Шмулик ушел проводить сеанс колбасной реабилитации для Техи, отправилась к себе, чтобы как следует дремануть. Правда, без подушки: ее вспорол грабитель. Зато мое семейное положение позволяло мне спать поперек кровати.
Пиликанье будильника. Едва поднимающиеся веки. Душ. Кофе. Омлет. Свитер и джинсы. Пробежка до больницы.
Мой утренний ритуал, которому уже несколько лет.
В ординаторской сегодня оказалось на удивление спокойно. Даже кофемашина, которая через раз показывала свой противный, исключительно склочный нрав, работала исправно. Что настораживало. Анестезиолог Лешка, как всегда, хохмил. Первая акушерка, многоопытная Серафима Петровна, бдела, как старая лиса. Такая хвостом чует неприятности, которые еще только появились в планах мирозданья. Трое интернов в раздевалке готовились к смене, их гогот был слышен на весь коридор.
Как говорится, ничто не предвещало…
Звонок телефона заставил Серафиму Петровну… нет, не встрепенуться, лишь сократить утренний десятиминутный ритуал кофейной реанимации до девяти с половиной минут.
– Так, ребятки, – обратилась она к нам, поставив чашку на подоконник, – звонил Даниил Сергеевич. У него сейчас платницу привезти должны, а он сам за городом, не успевает. Так что пока мы ее примем и …
– По контракту? – перебив, хитро прищурился Лешка.
– Креста на тебе нет, сплюнь, – усмехнулась Серафима Петровна, которая на таких «обходных» роженицах сумела двух сыновей поднять.
Хотя они оба, здоровые лбы, не смогли поступить на бюджетные в вуз. Но теперь один был гордым юристом, второй – оканчивал иняз. И машину себе новую она купила. Красного пежика, давнюю свою мечту.
Серафима Петровна и сама бы могла встретить эту «с деньгами». Ее руки за тридцать с хвостиком лет приняли тысячи младенцев. Она тремя пальцами могла диагностировать то, что некоторым врачам с аппаратами УЗИ не снилось: от предлежания плода до ущемившегося последа. Но, во-первых, должна быть бригада. Во-вторых, не все могло оказаться просто.
То, что легко не будет, я поняла, лишь взглянув на девицу. Капризная и стервозная до невозможности, с длиннющим маникюром, наращенными ресницами и волосами, на которые наверняка была убита прорва времени, сил и денег.
Серафима Петровна защебетала над ней, засюсюкала, хотя девица годилась ей в дочери. Та лишь поджимала губы и манерно морщилась, заставляя своего то ли мужа, то ли любовника прыгать под ее дудку.
– Пройдемте на кресло, – предложила акушерка, держа под локоток гражданку Ксению Львовну, как значилось в обменной карте. – Дана Владимировна вас сейчас осмотрит.
Девица прищурилась, смерила меня презрительным взглядом и рявкнула, что она договаривалась на Березовского, а не на хренову пигалицу. Вернее, выразилась она гораздо короче. Вот только если записывать ее монолог, из цензурного будут одни запятые. Ну, может быть, еще пара междометий. Но не факт.
– Заинька, может быть, ты потерпишь до приезда Даниила Сергеевича? – робко, совершенно по-идиотски спросил ее спутник.
Заинька натурально вызверилась, заявив, что… больше никогда… его… х… в себя… и чтобы… ее… он, а… дрочил… и пошел на… со своим… супружеским долгом.
«Все-таки муж», – отстраненно подумала я.
Но это были только цветочки. Оказалось, что у заиньки в анамнезе биологическое образование. Посему она знала лучше медсестер, акушерки, анестезиолога и врача, как ей рожать и что всей бригаде нужно делать.
Ксюшенька, как ласково называл ее супруг, держа свою мегеру за руку, спустя четверть часа и тонну обаяния Серафимы Петровны все же соблаговолила посетить кресло. При осмотре она выгибалась дугой при каждом прикосновении. Отчего ее муж – глава какого-то крупного концерна – вел себя как старая дева в первую брачную ночь: заламывал руки и требовал дрожащим голосом быть поосторожнее.
В предродовой заинька орала дурниной, пугая других мамочек, лежавших через стенку. Шейка у нее оказалась неэластичной, раскрывалась плохо. А скакать на мяче, глубоко дышать и вообще способствовать родовой деятельности заинька отказывалась. Похоже, считала, что раз она заплатила, то за нее и рожать должны. Я уже плюнула и хотела вкатить ей окситоцин, но тут экстренно поступила еще одна роженица.
Не контрактница, безо всяких договоров. Зато с ЭКО. Двойня. Тридцать четвертая неделя. У нее разошелся шов на шейке, которую ушили на тридцать второй неделе. Женщина, уже не молодая, резко побледнела в приемной и потеряла сознание. Благо медсестра успела подхватить, а затем и вдавить кнопку ургентного.
Раздавшийся вой звонка был по силе воздействия не хуже заклинания телепортации. На каталке роженицу домчали в операционную. Обработав руки, я нырнула в стерильный халат и фартук, подставленные медсестрой. Лешка уже открыл чемодан и звенел ампулами, наркотизатор следила за сердцебиением и критически низким давлением.
– А эти что здесь делают? – сухо бросила я, завидев троицу в синих пижамах. Шуршание и перешёптывания интернов отвлекали.
– Учатся. Что же еще они могут? – откликнулся анестезиолог.
– Пусть учатся молча. Без единого звука. Желательно, чтобы еще и не дышали.
– С такими требованиями, госпожа Убий, для вас идеальный интерн – это труп, – усмехнулся Лешка. Вернее, усмехнулись его глаза: все остальное было скрыто под маской.
Впрочем, я была не лучше. Наверняка напоминала ниндзя, у которого из открытых участков тела – лишь два сантиметра между «намордником» и шапочкой.
– Знаешь, у меня как бы сама фамилия располагает к такому.
Я выдохнула. Отбросила тревогу, которой вроде как не должно быть, сосредоточилась. Разом исчезли посторонние звуки, запахи. Была лишь я, роженица и двойня, которых нужно спасти.
Скальпель разрезал переднюю брюшную стенку по надлобковой складке.
Осторожно разделила мышцы живота, обнажила правое ребро матки и переходную складку брюшины. Время застыло клейкой смолой, секунды растянулись, воздух стал густым. Мне казалось, если я захочу провести по нему рукой – она увязнет. ИВЛ работала как в замедленной съемке, монитор наркозного аппарата, казалось, замер.
Рука хирурга должна быть как рука снайпера: сильной, точной, быстрой. Цена сомнения, слабости – жизнь. Жизни.
Первый плод. Мальчик. Едва я извлекла его, как операционную огласил крик. Негромкий. Но этого было достаточно, чтобы время, словно взбесившаяся скаковая лошадь, закусило удила и помчало вперед.
Неонатолог подхватила ребенка, унося его на обработку. Я достала второго. Точнее, вторую. Девочка. Вялая. Она пискнула и замолчала, обмякнув… Куда? Нет, маленькая, борись, ты справишься! Давай же… Ну?!
И она справилась. Не без помощи, но задышала. А потом и заверещала. Требовательно и громко.
А роженица, наоборот, не иначе как решила, что с нее хватит. Едва отделилась плацента, как давление женщины подскочило до ста сорока, открылось кровотечение. Словно на полную мощность провернули кран, из которого до этого едва сочилась струя толщиной в спичку.
Начался новый бой. Уже не за жизнь детей. За жизнь их матери.
Пришлось перелить чуть ли не десять литров крови, прежде чем состояние удалось стабилизировать.
Из операционной я вышла, мечтая об одном: упасть в кресло и умереть.
Хотя бы на полчаса…
– Дана Владимировна, – подскочила медсестра. – Там из блатного вас платница требует. Других не подпускает к себе, а у нее воды отошли зеленые…
Что я там только что мечтала сделать – присесть и умереть? Нет, сейчас я мечтала о том же. Но сначала – придушить корову, которая заинька. Видишь ли, она не доверяла осмотреть свое драгоценное влагалище никому другому, кроме меня. Будто у нее разрез не вдоль, а поперек.
Едва я вошла в предродовую, как Ксюшенька на меня накинулась:
– Где ты шляешься?.. Мне тут что, сдохнуть?!
Ее муж в более цензурных выражениях метал громы и молнии. Я же про себя выругалась: ну удружили Серафима Петровна и Даниил Сергеевич с этой Ксюшенькой Львовной. Заинькой, блин, Леопардовной. Между тем осматриваемая со всех сторон заинька блажила во всю глотку:
– Я договаривалась с Березовским! И если уж этот старый… не может, то ты… должна за мои деньги надо мной дышать! А-а-а-а!!!
Она зашлась криком, супруг позеленел и притих.
– Да ты… знаешь, что я с тобой сделаю?! – отголосив схватку, продолжила заинька.
– Заткнись! – очень вежливо прошипела я. – Ребенка воздуха лишаешь!
Она от удивления замолчала, но ненадолго. Зато супруг не издавал больше ни звука. Таращился полными ужаса глазами на процесс появления нового человека на свет и судорожно сглатывал. Потеря сознания у него случилась как раз в тот момент, когда из отверстия размером «с лимон» показалась головка «дыни». Этого тре