Пришел в сарай и граф де Стась. Молча протянул мне пол персика, помялся в дверях, уселся на пороге:
— А меня примете?
— Что ты умеешь делать?— спрашивает его Лева. Граф голые коленки трет, пожимает плечами. Видно, он об этом никогда не задумывался.
— Строгать, или пилить, или железо гнуть?— подсказывает ему Женька.— Ну?
Де Стась только моргает, коленки гладит.
— Граф он. Не понимает,— сочувствует Лидочка.— Учить его надо.
— А у нас в чулане тиски настоящие есть,— вдруг ожил граф,— и персики. Принести?
— Тиски тащи,— распорядился Лева.
— А персики?
— Валяй и персики,— сказал Женька. Подумал, добавил:— Для натюрморта.
Это были великолепные тиски. Их можно привинчивать к столу. В них можно зажать и большую железку и вязальную спицу. Я принес кусочек сливочного масла. Мы обмазали винт тисков, и теперь губки ходят плавно, бесшумно.
— Вот видишь, граф, почему бывают революции,— говорит серьезно Лева,— станки должны принадлежать тому, кто на них работает.
Граф охотно согласился.
— Молодец, все понял,— хвалит его Лева.— А некоторые не понимают, и тогда начинается гражданская война. Это всем ясно?— спрашивает нас Лева.
— Всем,— отвечает Славик, старательно отрывая крылья у мухи.
Мы решили превратить сарай в настоящую мастерскую. Здесь будем строить киноаппарат. Сложили аккуратно дрова к одной стене, и теперь у нас три стенки свободные. К ним прибьем разные полочки, на них — инструмент.
Взялись за пол. Лидочка пробует его подмести веником, но ничего не получается. Грязи чуть ли не на полметра. Это гнилые щепки, кора, сопревшее тряпье, камни, ржавые листы железа, какая-то труха, битое стекло и очень много мокриц, от которых то и дело визжит Лидочка.
У тети Дуси взяли совок, лопаты, и тут уж началась настоящая работа.
Мы с Лидочкой метем рядом. Лидочка глубоко, честно поддевает лопатой мусор, прямо руками, если нет мокриц, вытаскивает камни. Она раскраснелась, лицо мокрое, руки по локти черные. Славик то и дело вытирает своим платочком ей лицо.
— Когда мы рядом,— тихо говорит мне Лидочка,— я могу работать, сколько хочешь.
Я молчу. Мы с графом выкорчевываем ржавый упрямый лист железа, и мне не до разговоров.
— Почему так бывает, Алеша?— не унимается Рыжик.
— Спроси у Левы, он все знает.
— При чем здесь Лева, я хочу, чтобы ты сказал,— шепчет мне в ухо Лидочка.— Ну, почему?
— Не знаю. Отстань.
Лидочка отворачивается и долго молча шурует лопатой. Потом я расцарапал палец, и она опять оказалась рядом. Высосала грязь с пальца, перевязала Славикиным платочком.
— Алеша, а почему, когда тебе кто сильно нравится, ты ему не нравишься?— снова шепчет Лидочка.
Я задумался. Это верно сказано. Так же у нас с Лариской. И почему так в жизни устроено? Вон она сидит на скамейке рядышком с Гогой. И ни разу не взглянула на сарай. Я даже пробовал петь про трех эсминцев, но опять она никакого внимания.
— Ну, куда ты все смотришь?— сердится Лидочка, подставляет совок.
— Ой, Лидочка!— вдруг заорал я.— Крыса! Лидочка завизжала, бросилась за дверь.
Теперь стало работать лучше. Можно копать и сколько хочешь смотреть на скамейку.
Наконец мы добрались до твердого грунта. Все подмели. Натаскали желтого песку, посыпали пол. Потом Лева принес из дома разных газет, и мы ими обили стены сарая. Получилось очень красиво и уютно.
Мы сидим посредине сарая и любуемся нашей работой. На скамейку я не смотрю, она давно пустая.
— Хорошо,— вздыхает граф де Стась.
— Это тебе не Гогины высказывания записывать,— говорит Лева,— это, брат, настоящий труд!
— Мировецки,— говорит Славик, разглядывая сарай сквозь цветное стеклышко.
Газеты на стенах вдруг наполнили сарай удивительной бурной жизнью. С фотографий на нас смотрели люди в шахтерских касках, пограничники в шишкастых буденовках, бородатые, в зимних шапках полярники. И очень мужественные летчики с лямками парашютов на груди.
Вокруг нас за тонкими стенами сарая бурлила интересная, увлекательная жизнь. Вот на снимке мускулистые люди забивают в шпалы костыли, а вот падает вода с высоты огромной плотины. Прямо на нас движется колонна тракторов. А рядом на другом снимке раскалывает льдины сильный ледокол.
Все кругом работают. Приятно, что и мы сегодня устали от работы. Откуда-то сверху заползла в сарай Ларискина песня:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась…
— Глупости,— говорит, поморщившись, Лева. Мы поняли, о чем он, и молча согласились.
Меня толкает Женька, показывает головой на дверь. Смотрю, а во дворе на нашей скамейке сидит с книжкой Ба-БахиляМы очень удивились: Бахиля и с книжкой!
— Надо же,— ухмыляется Лева,— наконец-то вырулил.
Мне почему-то жалко Бахилю. С ним никто не дружит, никто к нему даже не подойдет. Говорили, что после той истории с конфетами отец сильно его избил тросточкой и строго-настрого запретил выходить за порог. Лидочка с ним соседка и каждый день слышит, как отец кричит на всю квартиру:
— Если у меня сын вор, кто же теперь придет ко мне лечить зубы?! Парадокс!
— Бахиля,— решаюсь я,— иди сюда!
— Да зачем он тебе?— говорит Мишка.— Ну его! Бахиля смотрит на сарай, заметил нас, закрывает книжку, медленно встает, хочет исчезнуть.
— Иди, не бойся,— пищит Славик,— не тронем!
— Да зачем он тебе?— шипит Мишка.
— Пусть поможет принести железку, что около помойки,— соображаю я,— будет у нас наковальня.
Бахиля подошел, тихо поздоровался, прислонился к косяку двери.
— Ну-ка,— говорит Лева,— покажи, что читаешь?
На обложке книги значится: «Современная кинопроекционная аппаратура».
Мы притихли, нам просто нечего сказать. Лева подозрительно оглядывает Бахилю, подмаргивает:
— Это ты нарочно?
— Почему нарочно?— обижается Бахиля.— Интересуюсь, и все.
Накинулись на книгу. Листаем. От чертежей, рисунков, разных таблиц зарябило в глазах. Мы подавлены.
— А ты что-нибудь понимаешь?— с надеждой спрашивает Женька Бахилю.
— Ничего,— смеется Бахиля,— а вы?
— И мы ничего.
Лидочка тянет к себе книгу, не соглашается.
— Почему не понимаем? Мы все понимаем. Вот написано «ведущий барабан», а это его номер, а стрелка показывает, где он. А вот и он.
Мы рассматриваем этот барабан. Он вроде обыкновенной катушки, только с зубчиками.
— Объектив,— читает дальше Рыжик.— А вот его номер и стрелочка. Пожалуйста, смотрите сюда.
Все рассматриваем объектив. Почти такой же, как и у нас в коробке из-под печенья. Трубка с линзами ходит в другой трубке.
— Мальтийский крест!— заорал Мишка.— Вот он!
Так вот ты какой, мальтийский крест! Вроде старинного ордена. Его мы видели в кино «Чапаев» на груди у белого полковника. Обидно, что такой хороший крест и белогвардейский.
— Где книгу достал?— спрашивает Лева.
— К отцу клиент из кино ходит. Инженер. Я попросил. Он принес.
— Давай дружить,— предлагает Женька и смотрит на меня.— Верно, Алешка?
— Конечно,— говорю я.— Книжка нужная. Пойдем, Бахиля, притащим в сарай ту штангу.
Мы идем к помойке, где лежит эта самая штанга. Славик пыжится приподнять ее за конец, Бахиля буркнул:
— Куда тебе. Катись.
Мы подняли штангу, несем в сарай. Мне видно, как высоко старается держать Бахиля эту тяжелую железяку.
Уже темно во дворе. Из окон домов выглядывают во двор головы родителей.
— Миша, домой!
— Женя! Скорее, папа арбуз принес.
— Стасик! Опять ты с этой компанией! Марш домой! Меня тоже зовет мама. Прощаясь, я спрашиваю Лидочку:
— Признайся, ты Бахиле рассказала про наше кино?
— Я,— виновато мнется Рыжик.— А что, не надо было?
— Молодец, правильно сделала,— решаю я.— Ну, пока!
— Алеша,— удерживает она мою руку,— так почему же, когда тебе кто очень нравится, то ты ему — нет?
— А ты сделай так, чтобы он тебе меньше нравился,— запросто советую я,— тогда все наоборот получится.
— Не могу я,— тихо говорит Рыжик и уходит. Потом вдруг из темноты кричит:— Алешка! Ну и осел же ты! В зоопарке клетка пустует.
— Попробуй только завтра выйти во двор,— грожу я.— Рыжая.
На занавеске Ларискиного окна танцуют тени. Патефон на весь двор хвалится:
Все хорошо, прекрасная маркиза, И хороши у нас дела...
Дома у нас гость. Нонкин студент. Чай прихлебывает из подарочной маминой чашки. (Косте подавали простой стакан.) На столе наш альбом с фотографиями. Студент подносит снимки к очкам, то и дело спрашивает:
— А это кто идет рядом с вами?
— Это? Мой одноклассник.
— А вот это?
— Это мы с тренером на катке.
— Гм, гм… А это?
— Это киномеханик из «Кадра» — Костя.
— Однако… А вот это кто?
— Это мы на пляже в Серебряном бору.
— А кто рядом?
Ах, это. Так просто. Родственник один.
Гм… Родственник.,. А рука как-то у него… Знаете, как-то неудачно получилась.
Я выбрал фотографию Кости, полюбовался, положил сверху. Студент опять ее сунул под низ. Я снова положил сверху. Студент смотрит на меня долгим взглядом.
— Ну, молодой человек, как учитесь? Какие отметки?
— Да как вам сказать…
— Можно в стихах,— вежливо улыбается студент.
— Алеша, спать,— выручает меня мама из-за занавески.. Я развожу руками: мол, ничего не поделаешь, дисциплина — и ухожу.
Засыпаю под бормотание студента:
— А это кто? Ух, какое у него примитивное лицо… А это? Никакого интеллекта… Скажите, Ноночка, почему так бывает? Вот, допустим, один человек сильно любит другого. А тот, другой, его обязательно любит меньше? И наоборот. Какое-то несоответствие. В чем дело?
Я насторожился. Надо же! Кругом одно и то же,
Голос Нонки:
— У Пушкина об этом хорошо сказано.
— Но то была другая эпоха… Мама заворочалась в постели:
— Нона, заведи будильник. Мне завтра в первую смену.
Скрипит пружинка будильника. Хлопнула дверь. Все тихо. Только чуть слышно, как во дворе кому