Наш наставник замолчал, оглядел нас всех по очереди, солидно сказал на прощанье:
— Печать — дело серьезное. Тут уж вашим почтовым ящиком с воплем «Пишите заметки!» не отделаешься. Печать— самое сильное и самое острое оружие нашей партии. Слышали?
Мы киваем.
— А с оружием шутить нельзя. Все должно быть продумано. Ну, ауфвидерзейн. Мне пора.
И вот мы выпускаем по-новому уже вторую стенгазету. Очень дорожим площадью ватманского листа. Правда, Спасская башня осталась по-прежнему, только размерами поменьше, а все остальное заменили. Вместо огромного почтового ящика ввели отдел юмора под названием «Всегда с собой платок носовой». Это нам Славик посоветовал. Ему так Лидочка написала и приклеила к внутренней крышке ранца. Мы сначала удивились, а потом согласились, ведь носовой платок очень помогает человеку.
Мы ввели морской вахтенный журнал. На его страничках отмечаем точное время, что и когда случилось в классе.
Сейчас Лева старательно выписывает: «В 11 часов 08 минут палец учителя истории заскользил по фамилиям в классном журнале. В 11 часов 09 минут на лице Толи Кучкина появилась бледность. В 11 часов 10 минут Толя у доски начал пускать пузыри, сопровождая их словами: «значит…», «так сказать…», «ну, вот…», «это самое…». В 11 часов 20 минут пузыри на поверхности исчезли. Толя тоже. В 17 часов спасательный катер «Юный историк» под командой Лидочки Кудрявцевой вышел на помощь пострадавшему. В 18 часов 30 минут под Толю были подведены понтоны под названием реформы Петра 1, и Толя Кучкин пробкой всплыл на поверхность».
Мы с Женькой рисуем карикатуры на тему: «Дома, в школе и на улице».
Пришли Лидочка с Мишкой. Лидочка ведет в газете уголок «Полезные советы». Сейчас она пишет заметку о вежливости. Я читаю через ее плечо: «Еще Сервантес, автор знаменитого «Дон-кихота писал, что ничто так не дается нам легко и ничто так дорого не ценится, как вежливость. Слова, которые необходимо запомнить: «здравствуйте», «разрешите войти?», «будьте добры», «спасибо», «извините», «пожалуйста»…
Рядом Мишка, высунув кончик языка, рисует новейший скоростной самолет. На нем летит наш лучший ученик в классе. Рядом курьерский поезд, потом автомобиль… На последнем месте нарисовали черепаху, а за ней — рака. Я прикинул свое место в этой таблице и оказалось, что на чем-то все же я еду, но только это «на чем-то» почему-то без мотора.
Итак, мы с Женькой рисуем смешные карикатуры. Это очень серьезное дело. Редактор «Десятиклассника», или, как они теперь называют свою газету, «Третьего звонка» рассказывал нам и о карикатурах. Он говорил, что карикатура на своих товарищей не должна обижать или унижать человека.
В самом деле, очень обидно, если тебя нарисуют каким-то уродом. С огромным носом, на тоненьких ножках и с кривым глазом. Это совсем не смешно. «Такая карикатура не попадает в цель,— как объяснил редактор «Третьего звонка».— Это оскорбление, а вовсе не добрая товарищеская шутка. Вы хотели помочь товарищу исправить какой-то недостаток, а получилось, что вы его обидели, оттолкнули от себя».
Теперь мы с Женькой рисуем карикатуры по-новому. Газета почти готова.
— Интересно получается,— говорит Лидочка,— а вот название у нас какое-то казенное, скучное. Ну что это такое,— передразнивает она,— «За отличную учебу»? Неужели нельзя как-то живее назвать? Вот как большевики называли свою газету? «Искра»! Это смело, ярко. И еще эпиграф поставили: «Из искры возгорится пламя». Так и хочется читать. Или вот журнал «Огонек». Хорошо же? Так и представляешь людей, которые собрались дома на огонек и листают этот журнал. Десятиклассники назвали же свою газету «Третий звонок». И всем понятно, что десятый класс последняя ступенька. Как все равно поезд трогается после третьего звонка, или в театре поднимается занавес,— она смотрит на наше название, выпячивает губу, морщится: — А у нас? «За отличную учебу». Прямо какой-то лозунг, а не название.
Давайте придумаем новое?— предлагает Мишка,
— А какое?
— «Истребитель»!
— Почему?
— Ну,— мнется Мишка,— потому, что это самолет. Мы подумали и отвергли.
— «Снежинка»,— говорит Женька.
— Почему?
— Сам не знаю.
— «Рупор»,— сказала Лидочка и сейчас же замахала руками,— не то, не то!
— «Бегемот»,— бухнул Мишка.
— Почему? В Советском Союзе бегемоты не водятся.
— Крокодилы тоже не водятся, а ведь есть же такой журнал,— оправдывается Мишка.
— Надо что-то такое,— задумывается Лева,— чтобы ребята поняли, что газета друг и товарищ.
— А что надо?
— Да вот я и сам не придумаю.
— «Костыль»,— неуверенно говорит Мишка и по очереди смотрит на всех нас.
— Почему?
— Ну, костыль помогает людям ходить.
— А разве мы хромые?
Подумали и дружно отбросили этот «Костыль»,
— «Товарищ»,— тихо, почти шепотом, говорит Лева. Но мы услышали.
— Правильно,— вдруг кричит Женька,— конечно, «Товарищ»! Ведь настоящий товарищ — это здорово!
— Верно,— согласилась Лидочка.— «Товарищ» — это очень правильно.
Мы решили посоветоваться с Пелагеей Васильевной, с нашим пионервожатым, может быть они предложат что-либо лучше, а если нет, то наша газета отныне будет называться самым хорошим словом.
Мы уже настолько выросли, что даже изучаем химию. В кабинет химии всегда бежим с удовольствием, восторгом. Я стараюсь обогнать Гогу и бежать за Лариской. Впереди всех Мишка размахивает летчицкой полевой сумкой, за ним по ступенькам прыгает Лидочка. Она с Мишкой и в химическом кабинете сидит рядом.
Вместе они нагревают свои пробирки, вместе нюхают какую-то дрянь, и даже вместе своими языками облизывают одну и ту же соль.
Если у них спросить промокашку, то она обязательно вся разрисована самолетами разных марок. И рядом рукой Лидочки написано: «А это какой?» И тут же Мишкин почерк: «Это бомбардировщик ТБ-3».— «А это?»— Это истребитель. А вот гидросамолет».
Однажды на промокашке было написано Мишкиной рукой: «По-моему, Алешка на нас сердится. За что?» И тут же ответ Лидочки: «Ну его, он просто глупый». После этого я не стал просить у них промокашек. Пусть уж лучше буду жить с кляксами.
География. Почему-то я впервые сейчас посмотрел на Лидочку, а уж потом на Лариску, а они посмотрели на своих соседей. Когда мы переступали порог роскошного буддийского храма, я опять посмотрел на Лидочку, а она — на Мишку. Я взглянул на Лариску, а она — на Гогу.
— Что ты все вертишься, как еж?— сердится Женька.— Ведь мешаешь.
Урок окончился. Лариска с Гогой свертывают карты. Географ ждет вопросов. Я стараюсь задать вопрос поумнее. Смотрю на Лидочку. Но они с Мишкой все еще летят в самолете. На меня никакого внимания.
Хочется встать и задать еще вопрос, но ничего умного в голову не приходит.
Вот Лева нашел что спросить:
— Николай Семенович, почему Индия до сих пор не сбросит английских колонизаторов?
Эх, мне бы такой вопрос!
На следующий день Пелагея Васильевна раздала нам сочинения: «За что я люблю свою Родину». Заметно, что она довольна. Веселая. Да и у ребят на лице хорошо. Все получили свои листки, только Гога ничего не получил. Он руку тянет, а Пелагея Васильевна его опережает:
— Знаю, знаю. Твое сочинение мы прочитаем вслух,— говорит она.
Мы переглядываемся. Наверное, и отметок не хватило для Гогиной работы. Вот ведь, писатель!
— Садись за мой стол и читай,— приглашает Гогу Пелагея Васильевна.
Гога неловко вылез, боком прошел к учительскому столу, шевелит своими листками, непонимающе смотрит на Пелагею Васильевну.
— Я не поставила тебе отметки,— она прохаживается вдоль рядов, потом подсела к Женьке на нашу парту.— Мне хочется знать, что скажет класс. Ну, читай.
Гога начал неуверенно. Что-то застревало у него в горле, а потом он разошелся, раскраснелся, даже в нужных местах потрясал рукой.
Мы притихли, мы подавлены. Гога здорово читает.
«Родина! Это самое дорогое, любимое и прекрасное, что есть у человека. Сердце мое переполнено любовью к ней. Нет выше счастья, чем любить свою цветущую Родину. Согретая сталинским солнцем, она, моя Отчизна, цветет и развивается. Наши сердца бьются вместе с Родиной. Мое сердце полно тобой и принадлежит тебе, Родина!»
Гога окончил, посмотрел на Лариску. Лариска — на класс.
— Ух, здорово,— не выдерживаю я.— Красиво!
— Да…— вздыхает Женька.
— Прямо, как в театре,— говорит Лидочка. В классе гул.
Гога нашел свою парту, уселся.
Пелагея Васильевна прошла к столику, журнал листает. Ждет, пока мы успокоимся. Встала, карандашиком постукивает:
- Кто из вас своими словами расскажет, о чем написал Гога?
Стали очень тихо. Я хочу пересказать, но вот не знаю, как начать, Очень много таких слов, как «Родина», «любовь», «сердце», «счастье», а вот о чем тут? Все ярко, гладко, а никак не ухватишь. Схватиться бы за какую мысль, к ней свои мысли присоединить и рассказывать. Но что-то не получается. Соскальзывает.
А ведь только что Гога читал, и все было очень здорово, красиво, даже торжественно. Так о чем же он писал? Прямо никак не вспомню.
Толкаю Женьку: давай выходи. Он кляксу с пера выдавливает, плечами пожимает.
Лариска руку тянет.
— Пожалуйста, Лариса,— приглашает Пелагея Васильевна,— выходи сюда и рассказывай.
— Вот, значит, он написал про нашу Родину,— говорит Лариска,— вернее, за что он ее любит. Ну, он ее очень любит… Так сказать, всем сердцем… Очень любит… И он счастлив…
Она остановилась, на Пелагею Васильевну смотрит:
— Ну, я не знаю, как дальше сказать. В общем, мне сочинение понравилось.
Лариска замолкла. Стены рассматривает.
— У тебя все, Лариса?
— Все,— выдохнула она.
— Садись. Кто еще перескажет это сочинение? Тихо в классе.
— Нет желающих?
Звонок трезвонит. А мы сидим. И Пелагея Васильевна сидит.
— А как же отметка?— гудит класс.— Пелагея Васильевна, вы же обещали?