— Можно и в пальто,— говорит Женька и достает из кармана расческу.
Но Зина все-таки снимает пальто, отдает подруге, поворачивается к нам спиной. И так молча долго стоит. Мы переглядываемся. Не знаю, как это называется, но, по-моему, то, что мы сейчас видим, есть талия.
И вот она повернулась к нам, делает шаг вперед, робко вытягивает руки, на ресницах слезы, голос дрожит.
— Или вы меня презираете, или очень любите!— тихо говорит она.— Может быть, вы хотите посмеяться надо мной, возмутить мою душу. И потом оставить… Это было бы так подло, так низко, что одно предположение… О нет! Не правда ли, во мне нет ничего такого, чтобы исключало уважение? Ваш дерзкий поступок… Я должна, я должна вам его простить, потому что позволила…
Мы не шевелимся. Из-за поленниц показала острую мордочку крыса. Лидочка ее видит, но молчит, не пищит.
— Отвечайте, говорите же, я хочу слышать ваш голос!..— Зина опустила руки, немного помолчала, потянулась к пальто.
— Здорово!— наконец выдыхает Женька.
— Мировецки,— оценивает Славик.— Только про что это?
Зина застегивает пуговицы, спокойно хлопает своими ресницами, садится рядом с Клавой.
— Это Лермонтов, мальчик. «Княжна Мери».
— Хорошо, но несовременно,— тихо говорит Лидочка.
— Вы в каком доме живете?— спрашиваю я.
— А во дворе, где кино «Кадр», большой серый дом. Знаете?
— Угу. Только мы вас никогда не видели.
— А я вас из окна видела,— смеется Зина.— Это вы летом по утрам у нас во дворе в мусоре копались? Чего вы все искали?
— Кадрики,— говорит Славик.— Мы свое кино делали. Она поднимает свои дуговые брови, дергает кончиком носика, улыбается:
— Это интересно. Расскажите.
Мы рассказываем про наш киноаппарат, про то, как мы его сами сделали, даже показывали кино прямо во дворе.
Потом мы демонстрируем наш киноаппарат, объясняем, как мы будем снимать свою собственную картину.
— И это вы все сами сделали?— осторожно одним пальчиком трогает Зина шестеренки.
— Сами,— говорит Лидочка.— Все сами.
— Клава, как интересно!— смеется Зина.— И можно будет самим снимать фильм?
— Конечно,— солидно говорит Женька.
— А что вы умеете делать?— бесцеремонно осматривает Славик длинную Клаву,
— Я тоже, мальчик, умею читать, а еще чечетку плясать.
— Спляшите,— просит Славик. Девочки нерешительно переглядываются.
— Давай уж, Клава,— просит Зина,— только у вас музыки нет.
— А вы под ладошки. Какую вам музыку?
— «Яблочко»,— просит Клава и снимает пальто.— Стелите на пол эту фанеру. Не бойтесь, не сломается.
Она встряхивает волосами, руки в бока, просит:
— Ну, давайте «Яблочко»!
— Эх, яблочко, куда ты котишься,— недружно начинаем мы. Славик ударяет в такт палкой по старому ведру, и кажется, стало получаться.
Клава сначала медленно, не спеша, отбивает такт, а потом ее ботинки стучат по фанере все быстрее, все азартнее. Вот она закинула голову и легко, чуть касаясь каблуками и носками фанеры, отбивает ногами дробь.
Мы потрясены. Женька торопливо лезет за расческой, выпускает чуть ли не сверх пальто белый воротничок рубашки.
Клава усаживается прямо на верстак, раскрасневшаяся, запыхавшаяся. Славик с интересом осматривает ее ноги.
— Ну, так…— задумывается Лева.— Чего же с вами делать?
— Оформим в штат актрисами,— предлагает Женька.
— Конечно,— соглашаемся мы. Только одна Лидочка молчит. Пожимает плечами, как-то виновато улыбается и молчит.
— О чем же у вас будет фильм?— спрашивает Зина. Мы смотрим друг на друга. Просто мы еще сами не знаем, какую будем делать картину.— Про войну,— решает Славик.
— Про Чапаева,— говорю я.
Зина поднимает брови, внимательно на меня смотрит;
— Про Чапаева уже есть.
— А мы начнем с Москвы-реки, и пусть Чапаев переплывет реку, а потом везде ходит и смотрит, как мы живем.
— Помните, такое место в картине?— поддерживает меня Женька.— Помните, как Чапаев мечтает вместе с Петькой и Анкой, какая у нас будет жизнь?
Женька встает, прохаживается по сараю и вдруг говорит голосом Чапаева:
— Счастливые вы… молодые, красивые… Вот война кончится, поженитесь. Работать вместе будете. А жизнь будет у нас такая… Великолепная будет жизнь. Помирать не надо…
Женька садится, долго трет лоб, сам себе тихо повторяет:
— Да… великолепная будет жизнь…
— Да,— вздыхает Мишка,— великолепная будет жизнь.— Он встает и, споткнувшись о фанеру, уходит из сарая. Следом торопится Лидочка.
— Что с ним?— спрашивает нас Зина.
— Так просто,— говорит Лева.— Отец у него был летчик.
— Разбился?
— Да нет… хуже.
— А что хуже?
— Посадили…
Слышно, как опять где-то скребется крыса и очень звонко падает на фанеру капля.
Зина калоши рассматривает, тихо спрашивает:
— Враг народа?
Мы переглядываемся, Лева плечами пожимает, тиски крутит:
— Да не враг он…
— Не враг,— говорит Женька.— Такие врагами не бывают.
— Пойдем, Зина,— зябко кутается в пальто длинная Клава.— Мне еще в аптеку надо. Отцу за лекарством.
Но Зина не уходит. Она разглядывает наш сарай, трогает аппарат, спрашивает, когда мы начнем съемку.
— Как сделаем, начнем пробу,— говорю я. Мне почему-то очень приятно ей все показывать, объяснять. Хочется, чтобы она спрашивала еще и еще.
— А сценарий?
Я рассказываю ей, с чего начнется наш фильм. Сначала плывет по Москве-реке Чапаев. Это мы будем снимать у Воробьевых гор или на Филях, где еще нет гранитных берегов. Вокруг плывущего начдива будем бросать в воду камни. Вроде как шлепаются пули.
— А потом Чапаев выходит на берег,— мечтательно продолжает Лева,— и здесь надпись: «Прошло двадцать лет…» И опять на экране Чапаев, он едет в открытой машине, смотрит на Москву.
— А где вы возьмете машину?— спрашивает Зина. Мы задумываемся.
— Он едет на велосипеде,— предполагает Славик.— А велосипед есть у Гоги.
— Славик, ты бы шел поиграть,— советую я. Он дуется, смотрит исподлобья.
— Опять, Алеша?
— Сиди, сиди,— удерживаю я Славика.
— Ну, вот,— продолжает Лева,— идет Чапаев по Москве, и встречается ему батальон красноармейцев. Чапаеву приятно видеть, какая у нас стала армия.
— А где вы возьмете батальон красноармейцев?— опять спрашивает Зина.
— Они по Плющихе часто с песнями проходят,— говорю я.
— А потом Чапаев видит в небе нашу авиацию,— рассказывает Лева.
— А авиацию где возьмете?
— На воздушном параде снимем.
— А потом Чапаев проходит по магазинам,— фантазирует Славик.— Смотрит на разные продукты, одежду.
— А где вы возьмете одежду?— интересуется Зина.
— Магазины не обязательно,— говорит Женька и хмуро косится на Славика.
— А может быть, про что-нибудь другое снимем фильм? А?— несмело предлагает Женька.
— Конечно,— смеется Зина,— ведь у вас нет ни одной женской роли. Вот хотя бы «Капитанскую дочку».
— Нет,— отвергает Лева.— Там зима была, а мы снимать начнем летом.
— И для чего вам женские роли?— вдруг говорит у меня за спиной Лидочка.
Как они с Мишкой вернулись в сарай, я не видел. Сейчас стоят в проходе, и оба предлагают снимать фильм без женских ролей. Мишка говорит об этом неуверенно, то и дело поглядывая на Лидочку. А Лидочка упрямо, настойчиво доказывает:
— Вот в «Чапаеве» всего одна женская роль. Анка-пулеметчица. А как все здорово. Зачем же много женских ролей?
— Пожалуйста, мы можем уйти,— встает Зина. Лидочка с Мишкой посторонились.
— Подождите, товарищи…— говорю я.— Лева? Женька? Ну, ребята, что же вы молчите?
Женька шнурок на ботинке скручивает, никак не попадет в дырочку…
Лева со Славиком беседуют.
— И почему это, когда тихо, то все слышно?— интересуется Славик.
— Потому что тихо, поэтому и слышно,— объясняет Лева и тоже осматривает свои шнурки.— Ты бы лучше погулял.
— А мне разрешили до восьми,— радуется Славик.— Каникулы!
— Ну, мы пойдем,— нерешительно оглядывается Зина.— Клава, нам пора.
— А пусть они еще спляшут,— просит Славик.
— В другой раз, мальчик,— говорит Зина.— До свидания, ребята. Пойдем, Клава.
И ушли. Щелкают по фанере капли…
Лева вдруг вспомнил, что у него есть дома дела.
Женька заторопился:
— Короля выводить пора…
— Ну, и я пошел,— говорит Мишка.— Привет, Алешка. Дверь поскрипела, поскрипела, остановилась. Теперь никого в сарае. Только Лидочка. Стоит у косяка, все также руки за спину. Ступает на фанеру, осторожно пробует ее носками, каблуками, улыбается. Пальто снимает, бросает его мне.
— А теперь смотри, глупенький…
…Фанера оказалась хорошей. Выдержала. В ушах все еще не проходит грохот каблуков. Я даже не знал, что Лидочка умеет так здорово плясать. ,
Провожаю ее до дверей. На лестничной клетке темно. Лидочка шумно дышит.
— Ну, я пошла,— шепчет.— Слышишь, вон мама ходит. До завтра, Алешка.
— Подожди…
— Пока, Алеша!— и скорее звонить.
Я опять в наш сарай. Уложил фанеру на землю. Пробую. Шум есть, а вот как у Клавы, как у Лидочки не получается…
Дома Нонка не спит. На лампе полотенце. Колдует над конспектами. Оглядела меня сверху донизу, вздохнула, полезла в буфет. Молока налила, хлеб пододвигает:
— Питайся уж, горе мое.
Я питаюсь. Питаюсь и думаю.
Нонка над учебником носом водит. Уши зажала и вникает:
— Синус квадрат плюс косинус квадрат равняется единице.
А мне не до синусов. В голове все перепуталось. Хочется спросить Нонку, но боюсь, что начнет смеяться.
Как же все на свете получается: сначала Лариска…. Потом Лидочка, а теперь вот Зина… Ну, просто Зинка-корзинка. Какая-то она вся… ну, наверное, таких взрослые называют «стройная». Я таких еще не видел.
Правда, как-то с Женькой шли мы по Бородинскому мосту, а впереди нас одна девчонка. Ее собака за поводок тянула, а девчонка упиралась, туфельками стучала, собаку сдерживала.