на рубли, подсчитывать, сколько будут стоить костюмы, декорации. Я обязан знать, где достать клей и мел.
— Ну, мел не обязательно,— говорит Женька.— Можно взять зубной порошок.
— Я коробку принесу,— обещает Славик,— и еще всех мальчишек подговорю.
— А мешки?
— На чердаках поищем,— обнадеживает Мишка.
— Так, а клей?
— Клей купим.
— А деньги?
И опять мы начинаем все сначала. Прямо удивительное это слово «деньги». Как до него дойдешь, так начинается все сначала.
— В общем, завтра с утра мы с Левой лезем на крыши,— говорю я.
— А я в «Овощи — фрукты»,— сообщает Женька.
— А я на чердак,— обещает Мишка.
— А я — зубной порошок,— говорит Славик,— и еще можно собрать старые калоши и сюда же мамину резиновую грелку.
— Славик,— поднимает брови Лидочка.
— Ну что — Славик?— ерзает мальчуган.— Слова уж сказать не дадут,
— Пожалуйста, говори, Славик.
— Ну, ладно,— вздыхает он,— можно сдать бутыль из-под керосина. Только ее отмыть надо. Вы не знаете, чем керосин отмывается?
Утром мы на крыше Женькиного дома. Внизу маленькая фигурка управдома. Он суетится, кричит нам снизу:
— Веревкой себя привяжите! К трубе привяжите! И не показывайтесь! Швыряйте, и все!
Мы обвязались веревкой, закинули ее за трубу и начали швырять снег.
Зацепишь пласт и тянешь вниз, к самому краю. Потом рукам вдруг легко и нам слышно: «бух!»
С крыши хорошо все видно. Вот в шляпе прошел Ларискин отец. Голову задрал, смотрит вверх. Интересуется, как снег бухает.
— Не высовываться!— кричит управдом.
Лева не высовывается, а я смотрю на эту шляпу. У нас во дворе никто не носит шляп. У нас все больше ушанки, кепки, а летом — тюбетейки или просто «политический зачес, как у Кагановича».
А вон внизу Лидочка. Рядом с ней Славик. Уже впряглись в санки и ждут, нам помахивают.
С нашей крыши весь «дом пять» виден. Вон из Гогиного парадного домработница тащит ведро к помойке. Высыпает. По ведру стучит. Мне видны консервные банки. Вот чудаки! Нам железо нужно, а они эти банки в помойку!
Сейчас с крыши мне хорошо видно, как к нам во двор зашел Гога. Рядом с ним Лариска. У них в руках коньки. Стоят, смотрят, как мы снег сбрасываем.
— Лезь сюда!— кричу я ему. Он плечами пожимает, на уши показывает.
— Лезь к нам!— орем мы с Левой. Гога опять на уши показывает, вертит головой.
Управдом его к лестнице подталкивает, а он все не понимает.
— Да ну его,— машет рукой Лева,— давай-ка этот пласт спихнем. Вот бахнет!
Мы поднатуживаемся, и большой ленивый пласт снега медленно едет к краю. У самого обреза крыши остановился, как бы задумался, а дальше не идет.
— Ну-ка, я его,— пыхтит Лева и жмет на лопату. Пласт нехотя трогается, и вдруг вместе с ним скользит Лева.
Я даже ничего не понял, а половина Левы где-то ниже крыши. Белые пальцы вцепились в веревку, а над спиной мелькают пятки. Веревка тугая, моих рук не слушается. Он рукой за снег, а снег под него. Глаза страшные.
— Алешка!
Тяну эту веревку. Ногами уперся в трубу и тяну.
Снизу визг. Управдом метнулся за калитку.
Гудит наша лестница. Кто-то рядом уцепился за веревку, тянет. Оглянулся — Лидочка. Кто-то толкается за спиной, ругается. Медленно поднимается, вырастает белый Лева. Утащили его за трубу. Он лежит, дышит в небо.
Я только сейчас узнал Жигана. Он Леву снегом кормит, на меня глазами косит:
— Что? Испугался? Ты же мне ногами упереться не давал. А как же без упора?
Он Лидочке кивает:
— Спасибо вот этой, рыжей…
— Каштановая она,— говорю я. Жиган молчит, ссадины на руках зализывает.
Лева медленно от снега отряхивается, интересуется, где его очки?
В общем, пятнадцать рублей нам управдом отсчитал. За все крыши. «Девочка с двумя макушками» нашла Левины очки, сама в них посмотрела, потом протянула Леве.
Деньги управдом выдал, когда мы с Лидочкой последний снег сбросили. Жиган ради: нашего кино один оголил целую крышу. Славик вместе с Левой дружков-приятелей организовал, и они с песней «Ах, куда ты паренек, ах, куда ты? Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты…» весь снег свезли во двор и уложили красивой египетской пирамидой.
— Ну как, Алеша?— прихлопывает Славик лопатой пирамиду.
— Хорошо,— говорю я и вижу, как из парадной выходит Левина мама. Зовет его. Он идти не хочет. Она чуть постояла, потом удалилась. Лева плетется уныло домой. Оглянулся, нам руку поднял и скрылся в темном парадном.
— Всыплют ему?— интересуется Славик. Мы плечами пожимаем: кто знает?
А тут в калитке Женька. Веселый, добрый.
— Ребята!— кричит он.— Натюрморт во получился!
Он усаживается прямо на снежную пирамиду и рассказывает нам, как удивился директор «Овощей — фруктов», как удивились прохожие и даже удивился «один проходящий мимо настоящий художник»,
— Ура!
— Ха-ха!
— Банзай!
— Мировецки!— закончил Славик и спросил адрес магазина.
— Ну-ка, давай сюда деньги,— снимает варежку Лидочка. Женька отдает.
— Так,— прикидывает Лидочка.— Это сто и у нас пятнадцать. Еще Славик три рубля за бутыль получил.
Мы еще никогда не видели сразу столько денег. Просто у нас их не было.
— Неплохо бы сейчас ситро или орехов в сахаре,— куда-то в небо смотрит Славик.
Лидочка все наше богатство запихивает в варежку, объявляет:
— Ну вот что, друзья. Директор у нас есть. Операторы есть, художник есть, вон он, Женя. А я буду бухгалтером.
— Не тяжело тебе будет?— сомневаюсь я.— И режиссер и бухгалтер сразу.
— Ничего,— говорит Лидочка.— Справлюсь.
— Конечно,— рассуждает Славик,— сейчас можно только ситро, а орехи потом.
— Нет!— вот и все, что сказала Лидочка. Славик снежок лепит. Мы помалкиваем.
За спиной голос Жигана. Облокотился на сугроб, дымок кольцом пускает:
— Жмоты, дайте ребенку на ситро. Он хорошо работал. Лидочка варежку на руку натягивает, говорит просто:
— Славик, это же на кино. Понимаешь, малыш? Это на пленку. Лева из-за этого чуть не разбился. А мы вдруг дадим тебе на ситро. Ну, потерпи. У меня дома компот есть, за окном. Холодный.
— Кто чуть не разбился?— спрашивает Женька.— Лева? Где он?
Мы рассказали Женьке обо всем, что случилось на крыше.
— Ну, так пошли к нему,— говорит Женька.
— Нельзя. Уже его мама все знает. Жиган садится в снег рядом с Женькой.
— Пусть мальчик ситро попьет и орехи съест,— шарит он в карманах,— держи, Славик, трешку.
Славик мнет трешку в кармане, на нас смотрит.
— Ну, иди, Славик,— говорит Лидочка,— пей свое ситро…
— Жмоты,— встает Жиган,— я же к вам по-хорошему. Пошли, Славик.
Славик в египетскую пирамиду шлепается, на нас не смотрит.
— Ну, пошли же, Славик,— просит Жиган.— И ситро и орехи — все будет.
— Славик,— тихо говорит Лидочка;
— А тебе, рыжая, что надо?— оборачивается Жиган.
— Каштановая она,— говорю я.
— Все вы тут каштановые!— вдруг орет Жиган.— А я что, рыжий? Я же к вам по-хорошему. Понимаете? Алешка? По-хорошему… А вы?
— Подожди, успокойся,— говорит Лидочка и садится рядом с Жиганом.— Ну, чего ты шумишь?
— Да я не шумлю… Так просто… И когда только ваше кино будет готово?
— Еще немножко. Так, директор?— спрашивает меня Лидочка.
— Ага!
Лидочка варежкой потрясает: .— На пленку! Кстати, Славик, давай-ка сюда деньги. Запихала все в варежку, смеется.
— Сколько будет теперь метров, директор?
— Много,— радуюсь я.
— Правильно, Алеша!— кричит Славик и падает на меня.— Давай бороться!
Все стали бороться.
Окончились наши каникулы. Еще денек, и все. Нас ждет «самая ответственная» четвертая четверть. В последний день каникул у меня дома заседает наш худсовет. Нонка учебники собрала, ушла на кухню.
Перед нами на столе тощий сценарий. Тоскливо оглядываю друзей:
— Ну, кто просит слова?
— Можно мне?— встает Женька.
— Валяй,
— В общем, мне сценарий нравится. Везувий есть, гладиаторы есть, все дерутся. Это очень хорошо. А где же Спартак?
— Как — где?— удивляемся мы с Левой.— Там, в сценарии.
Женька сценарий листает, руку в свой зачес:
— Тут на каждой странице слово Спартак… Да вот прямо под пальцем. Ну, а какой это был человек Спартак? Ну, какой? Что он хотел? Почему за ним пошли гладиаторы, почему он стал вождем?
— Ну, ведь там все написано,— говорим мы с Левой.
— Это верно,— соглашается Женька.— У вас все написано. А как же показать в кино?— Он шелестит страницами.— Вот послушайте: «Спартак любит свободу. Он презирает всякое рабство. Он хочет сделать во всем мире справедливость»… Ну, а как это показать?
— Очень просто,— говорит Лева и задумывается.— Очень просто,— говорю я и тоже думаю.
Алеша,— трогает меня Славик,— нужно побольше пороха..
— И чего вы думаете,— говорит через дверь кухни Нонка.— Возьмите и покажите вашего Спартака в цепях. Ведь он же был рабом? Так?
— Так,— соглашаемся мы.— А где цепи найдешь? За дверью тишина.
Мы тоже задумались. Все могут найти мальчишки, а вот настоящие цепи никому не попадались.
— Дожили,— громко вздыхает за дверью Нонка,— Обыкновенных цепей не найдешь.
— Можно от часов-ходиков,— предлагает Славик.
— А если поумнее?
— Давайте сами,— обижается Славик.
— А кто будет играть роль Спартака?— оглядывает нас Лидочка.— Уж больно вы все тощие. Вот только если Лева, да у него очки. Глупо же: Спартак — и вдруг в очках.
Мы согласились. Поддакнул и Лева.
— Можно Бахилю пригласить?— предлагает Мишка.— У него плечи во какие!
— Нельзя, для Спартака нельзя.
— В карты играет…
— Играл, а больше не играет,— заступаюсь я.— И вообще мне его жалко. Бросили мы его.
— А мне Жигана жалко,— вдруг говорит Славик.— Он добрый и еще смелый. Вот.