Король шутов низко поклонился, но в то же время возвысил голос и отвечал несколько грубовато:
– Это только игра слов вашей милости, государь, антитеза, как мы говорили в риторике в те времена, когда я еще посещал коллегию, на улице Coupe Gueule… О, славное было времечко: был у нас там старик-профессор…
– Ладно, ладно, не изворачивайтесь. Наш дворцовый смотритель не раз жаловался мне, что не мало нашей серебряной посуды пропадало в те дни, когда ты со своей труппой устраивал у нас празднества.
– Честное слово, государь, смотритель старый плут, которого следует повесить. Он сам припрятал эти вещи. Завтра я представлю вам доказательства, и если они будут точны и убедительны, то буду просить вас пожаловать должность короля des Ribauds (?) одному моему кузену, за которого я ручаюсь, как за самого себя.
– Довольно! Однако, наблюдай за своими дураками.
Король плутов опять поклонился и быстро вышел, боясь, как бы не отменили приказания.
Карл VI, этот болезненный король, у которого здоровое состояние чередовалось с приступами меланхолии и страшного угнетения, очень часто раскаивался час спустя после того, как делал какую-нибудь уступку разорительным фантазиям Изабеллы.
Спеша поскорее выйти, глава Бесшабашных натолкнулся на входившего в эту минуту вельможу и принялся униженно кланяться ему и рассыпаться в извинениях. Это был Иоанн, герцог Неверский, наследник герцогства Бургундского, один из могущественнейших вассалов короля.
Но герцог прервал его веселым тоном:
– От принца к принцу – рукой подать: давай же свою, великий герцог!
И, схватив руку мэтра Гонена, он дружески сжал ее в своей руке, сильной и широкой, которая, в случае надобности, могла бы заменить тиски.
В самом деле, этот принц с широчайшими плечами, бычьей шеей, с лоснившимся лицом, немного кривоногий, мускулистый и нервный, был типом тех могучих рыцарей, с закаленным сердцем внутри и железной броней снаружи, которых поистине можно назвать кариатидами средних веков.
Он подошел к королю, который сначала не разглядел его, и прошептал ему на ухо:
– Государь, у вас при дворе есть плуты более опасные, чем эти Бесшабашные.
– А, а, – проговорил король. – Давно ли здесь, кузен?
– Несколько минут; мне сказали, что у вас здесь совет, а так как мне надо переговорить с королем о делах политических…
– А, хорошо! – перебил король, зевая. – Но вы что-то сказали про плутов?
– Я имел в виду ваших дядюшек, – смело отвечал герцог, – герцогов д'Анжу, Беррийского и Бурбона.
– Ба! Это старая история! – вздохнул король, пожимая плечами, – вы опоздали… Но так как вы собираетесь говорить о политике, то мы сейчас же отправляемся в большой совет и дадим вам аудиенцию.
Затем, поклонившись дамам и поцеловав руку у королевы, король приказал вельможам идти за ним и вышел сам, опираясь на руку Иоанна Неверского.
Как только король и человек десять дворян удалились из залы, Суд любви преобразился: каждая дама пододвинулась поближе к своей приятельнице, составились группы, и отдельные разговоры, тихие, как жужжание роя пчел, послышались по всей зале. Все эти юные и благородные владелицы замков вынули из своих сумочек вышивки и стали работать пальцами, между тем как с губ их сыпались комментарии по поводу только что закрывшегося заседания Суда любви.
Королева, видимо озабоченная, с нахмуренным лицом и сжав губы, ушла к себе.
Недоставало живописца, чтобы изобразить прелестную картину этого собрания. Несколько дам уселись кружком у огромного камина, где с треском горел чуть не целый ствол дерева. Кристина де Позан, облокотясь на ручку своего кресла, казалось прислушивалась ко всему, что говорилось вокруг нее, но прекрасная венецианка; по всей вероятности, мечтала о «dicts monaux», которые тогда собиралась писать.
Рядом с нею молодая жена камергера (chambellan) Савоази, величественного вида и с ангельским взглядом, наматывала золотые нити на маленькую перламутровую катушку.
Подальше – статс-дама Изабеллы Баварской, с нежным лицом и белокурыми волосами, разделенными на грациозные кольца, твердила вполголоса балладу Алена Шартье.
Живая и подвижная маршальша Бусико, волнуясь и кипятясь по поводу каждого вздора, шумно расточала комментарии, по поводу и без повода, и колола соседок своей золотой шпилькой.
Между этими дамами различного возраста отличались герцогиня Беррийская, прекрасная блондинка, ее кузина, герцогиня Анжуйская, тоже не менее привлекательная блондинка, и герцогиня Бурбонская, важная и серьезная, точно заседание Суда любви еще продолжалось. Она раскрашивала рисунки на драгоценной веленевой бумаге, между тем как дочь ее, обворожительный бесенок лет 13-14, гонялась за прелестной левреткой, которая, очертя голову, скакала между группами.
Чтобы дать больше простора этой шумной беготне, группы расстроились, дамы собрались в кучку. Нужно же было поговорить, после толков о любовных похождениях герцога Орлеанского, о предстоящем знаменитом маскараде? Ведь едва оставалось времени для приготовления костюмов. Вышивки были спрятаны в сумки и весь рой разлетелся, чтобы вынимать из баулов уборы и драгоценности и убедиться, что они достойны таких прекрасных и знатных дам.
II. Государственный совет
«Мы видели народ и двор лицом к лицу.
Знать, окруженную блестящими войсками,
Народ, с оружием идущий смело в бой.
Она – дрожащая – была жалка с гербами,
Он, – храбрый, был велик своею нищетой».
Солнце склонялось к западу, когда король и герцог Неверский, в сопровождении членов государственного совета, вошли в залу со сводами, украшенными золочеными арабесками. Свет, проникая через стекла высоких стрельчатых окон, играл на богатых обоях, испещренных золотыми и серебряными французскими лилиями, покрывавшими стены обширной залы совета.
Посредине этой залы стоял широкий и длинный стол, покрытый зеленым саржевым ковром с кистями из красной шерсти. На самой середине этого ковра была вышита белой шерстью огромная розетка, на которой стояла громадная чернильница, заключавшая в себе также песок, сургуч и королевскую печать. Кругом были разбросаны перья и листы бумаги.
Против короля поместился секретарь его Ален Шартье, готовясь писать под диктовку своего повелителя.
Когда все члены совета уселись и сняли шляпы, между тем как один только король оставался с покрытой головой, Карл VI обратился к Иоанну Неверскому, который не садился, что тогда было в обычае, если кто хотел держать речь.
– Видите ли, кузен, как быстро наш Суд любви обратился в государственный совет… Ах! И Суд любви бывает иногда столь же важен! Любовь приносит столько же забот, как и ненависть… Но вы хотите говорить с нами о чем-то важном. Начинайте.
– Вам известно, государь, – начал Невер, – что Сигизмунд Венгерский, ваш верный союзник, находится в опасности: если христианские государи не придут к нему на помощь, то турки завоюют его королевство. Он уже не один раз просил вас о помощи, и я пришел вам напомнить об этом, потому что вокруг вас столько шума и гама от беспрерывных праздников и пиров, что голос погибающего друга может затеряться в этом.
Эта гордая речь смутила короля.
– Иоанн Неверский, имеете ли вы право поднимать столь важный вопрос, если вы еще не принимали участия в наших советах?
Молодой человек хотел ответить, но вдруг увидел входящего Людовика Орлеанского. Последний тоже увидел Невера, остановился на пороге и что-то сказал своему пажу, который тотчас же ушел.
Герцог Иоанн инстинктивно догадался, что в этом обмене слов между принцем и пажом дело шло о нем. Он весь вспыхнул, но сдержался:
– Совершенно справедливо, государь: я еще не принимал участия в ваших советах. Однако, здесь же, в этой зале, я вижу кое-кого, кто не старше меня, а между тем вмешивается в управление государством, что подобает лишь людям старым, опытным и сведущим в науке управления государством.
– Боже истинный! Герцог, вы осмеливаетесь делать намеки на особу нашу?
– Сохрани меня небо! Вы – король и законно исполняете обязанности короля.
Затем, уже не скрывая своей антипатии, он указал рукою на герцога Орлеанского, прибавив:
– Здесь речь идет о кузене моем, герцоге.
Лицо Карла VI, на минуту омрачившееся, сразу прояснилась, как только он увидел брата, к которому и обратился с улыбкой:
– А! Ты уже вернулся, Луи. Ну, садись же. Нам тут много кое чего решить нужно. Но, прежде всего, займемся тем, что ответить герцогу Неверскому.
– Если вы дозволите мне, брат, я возьму это на себя.
Король утвердительно кивнул головою. Герцог Орлеанский почувствовал себя смелее и начал так:
– Разве военное дело, в котором кузен наш приобрел уже такую славу, прискучило ему? Или он полагает, что совершил уже слишком достаточно, чтобы отдыхать в государственном совете?
– Ваше присутствие здесь, прекрасный кузен…
Иоанн Неверский протянул слово прекрасный. Его прервал Людовик Орлеанский: он высокомерно расхохотался и, встав с места, сказал ему:
– Продолжайте! Я принимаю эпитет прекрасного: это принадлежность царской крови. Есть довольно других для украшения оборотной стороны медали.
Невер закусил губы, а все члены совета скривили угол рта: ни более, ни менее они не могли сделать. Действительно, Людовик Орлеанский был прекрасный, стройный, грациозный, изысканно-любезный мужчина. Это был тип благородного и изящного рыцаря, безукоризненно и очень роскошно одетого.
Герцог Неверский продолжал:
– Ваше присутствие здесь, прекрасный кузен, ни в каком случае не может подать мне мысль, что военные труды служат обязательной прелюдией к государственной деятельности.
Вмешательство короля прервало этот обмен колкостей.
– Слушайте, господа, разве мы здесь собрались затем, чтобы слушать ваши взаимные насмешки, которыми вы обмениваетесь при каждой встрече? Вернемся к упреку, обращенному к нам нашим кузеном герцогом Неверским, за то, что мы медлим оказать помощь Сигизмунду Венгерскому.