И Мария вместе с Гортензией сбежала во Францию, захватив с собой всего семьсот пистолей и столь дорогое ее сердцу жемчужное ожерелье. Шевалье де Лоррен поддерживал в ней веру в то, что при французском дворе она по-прежнему желанная гостья. Действительно, Людовик отдал распоряжение выписать ей паспорт, но это был уже не тот влюбленный молодой человек, который заплакал в скромной комнате в Бруаже, где страдала в изгнании его возлюбленная. Теперь он делил свою жизнь между тремя женщинами, королевой, мадемуазель де Лавальер, еще не получившей окончательную отставку, и маркизой де Монтеспан, уже полновластно царствовавшей при дворе. Опасаясь появления Марии при дворе (а ну как вспыхнет былая страсть?), королева объединилась с Мадам де Монтеспан, всеми силами стараясь предотвратить ее приезд в Париж. Одновременно возвращения жены потребовал князь Колонна, подкрепив свои претензии письмом от папы. Перед таким напором трудно было устоять даже Людовику с его абсолютистскими устремлениями, и король запретил Марии появляться в Париже.
И начались странствия, или, вернее сказать, метания Марии по европейским королевствам, череда переездов, отдохновений во дворцах дружески расположенных к ней людей, заключений по требованию неумолимого супруга в монастырях, мало чем отличавшихся от тюрем. В попытке выяснить, почему ее жизнь складывается таким роковым образом, она занялась астрологией и даже написала и издала трехтомный труд на эту тему, к великому сожалению историков, не дошедший до наших дней. Несчастья не переставали преследовать ее. Трагикомическая супружеская свара князей Колонна прогремела на всю Европу, тем более что подавляющее большинство считало виновной стороной Марию. Для своего оправдания она в 1677 году опубликовала мемуары (так же поступила и ее сестра Гортензия). Казалось, этот бег должен был прекратиться с кончиной князя в 1689 году, когда тот на смертном одре раскаялся в своей разгульной жизни. Лоренцо Колонна призвал к себе троих сыновей и настоятельно пытался внушить им любить и уважать свою мать, в отношении которой признал свою несправедливость. Этот наказ детям был упомянут и в завещании.
Получив долгожданную свободу, Мария не прекратила переезжать с места на место, но это уже не было прежним лихорадочным метанием. Один из ее сыновей стал кардиналом, двое обзавелись семьями, у нее появились внуки. Княгиня Колонна скоропостижно скончалась 11 мая 1706 года в Пизе, где и была похоронена в церкви Гроба Господня. Надпись на ее могильной плите, сочиненная ею самой, гласит: «Мария Манчини Колонна. Прах и пыль».
Что можно сказать об этой женщине, подводя итоги ее жизни? Приведем здесь высказывание одного из самых авторитетных мемуаристов эпохи короля-солнце, герцога Сен-Симона: «Она была наилучшей и наибезумнейшей из мазаринеток».
Супруга короля-солнце
Как уже было сказано выше, 9 июня 1660 года король Людовик ХIV вступил в брак с испанской инфантой Марией-Терезией.
– Зять-красавец! – с одобрением изрек король, увидев молодого человека в первый раз. Испанские придворные и французские сторонники этого брака вовсю воспевали красоту и ум инфанты, а потому следует остановиться на том, что получила Франция в лице шестнадцатилетней принцессы.
Роста она было небольшого (существует также подозрение, что его сильно увеличивали туфли на высокой платформе), телосложения правильного, со склонностью к полноте, кожа лица и рук, практически не видевших солнца, ничего не скажешь, белоснежная (напомним, немалое преимущество в семнадцатом веке), волосы имела льняные, лицо – круглое, с несколько одутловатыми щеками, глаза – голубые, но небольшие, ротик алый, зубы, увы, были испорчены чрезмерным употреблением горячего шоколада с корицей и сахаром, каковые в колониальной владычице Испании имелись в изобилии. Что же касается ума, то назвать его иначе, как «умишком», жалким, наивным и совершенно ребяческим, не представляется возможным.
Удивляться здесь совершенно нечему, если принять во внимание условия, в которых воспитывалась Мария-Терезия. Известно, что при испанском дворе царил строжайший этикет, совершенно лишавший высокородных девушек какой бы то ни было возможности для развития. Единственным мужчиной, с которым принцесса имела право разговаривать до своей свадьбы, был ее отец, король Филипп IV, жестоко страдавший от депрессии. Мать Марии-Терезии, королева Елизавета Французская (1602–1644), сестра Людовика ХIII, живая привлекательная особа, умерла, когда дочери было всего 6 лет. Девочка росла среди фрейлин, карликов, любимых домашних животных, образованием ее руководили священнослужители.
Мать принцессы, родившая девятерых детей, семеро из которых умерли во младенчестве, страстно желала, чтобы Мария-Терезия вышла замуж за французского принца. Она рассказывала дочери о красоте и утонченности французского двора, о любезных изящных кавалерах и прекрасных разодетых дамах, проводивших время в сплошных развлечениях, и эти рассказы навсегда запечатлелись в памяти девочки. Мария-Терезия грезила во сне и наяву о прекрасном принце, его образ наполнял ее девичьи грезы, и когда этот принц, наконец, явился пред ее очами, он оказался еще прекраснее, чем самые смелые мечтания.
Мария-Терезия пришла в восторг от предстоящего замужества, ибо свекровью ее становилась родная тетка, Анна Австрийская, и девушка при первой же встрече поклялась ей, что будет во всем слушаться ее. Впоследствии Анна Австрийская, которая ни в чем не могла упрекнуть свою невестку, сильно разочаровалась в ней. Невзирая на то что ее отец, король Филипп IV, был одним из величайших меценатов и знатоков искусства своего времени, крупнейшим коллекционером, составившим собрание из восьми сотен первоклассных картин, дочь его проявляла полное равнодушие к искусству. Если Анна Австрийская впитала в себя все лучшее из обеих культур, ее невестка не проявляла ни малейшего желания проникнуться духом цивилизации, царившим при французском дворе. Частично это зависело опять-таки от ее воспитания. Хотя вопрос о замужестве инфанты был решен чуть ли не за год до свадьбы, никому в голову при испанском дворе не пришла мысль обучить ее французскому языку. Естественно, она разговаривала только по-испански, а поскольку на испанском разговаривали фрейлины королевы-матери и сам Людовик, до дня своей смерти королева так полностью и не освоила французский язык. Мария-Терезия изъяснялась с ужасающим акцентом и плохо понимала французский говор, не говоря уже об изысканных остротах, виртуозной игре слов, оборотах речи филигранной отделки и прочих тонкостях, в которых буквально состязались друг с другом придворные. Отсюда она не могла задавать тон на светских собраниях, где присутствовал цвет двора, и до поры до времени предпочитала пребывать в тени Анны Австрийской, в совершенстве освоившей ремесло королевы. Не такая супруга нужна была Луи, придававшему огромное значение внешней, представительской стороне королевской власти. Участие во всяческих торжественных церемониях, как религиозного (например, пасхальный ритуал омовения ног нескольким бедным женщинам), так и светского характера, было Марии-Терезии в тягость, и она под всяческими предлогами уклонялась от них. Одним из таких предлогов стала ее набожность. Королева находила у себя множество пустяковых грехов и прилагала немалые силы к тому, чтобы искупить их. Большая часть ее времени была заполнена чтением священных книг, вознесением молитв, благотворительностью, украшением алтарей. Но самым главным занятием было поклонение своему обожаемому супругу, в которого она была по уши влюблена.
Как только инфанта вступила на французскую землю, судьба ее испанской свиты была предрешена: за исключением духовника, первой камеристки, преданной душой и телом своей хозяйке Марии Молины и некоторых незначительных слуг, все фрейлины были отправлены обратно в отечество. Мария-Терезия с легкостью рассталась со своим штатом, выпросив взамен у короля такую компенсацию: «пожаловать ей ту милость, чтобы она всегда могла пребывать подле него и чтобы он никогда не предлагал ей покинуть его, ибо для нее это могло бы стать наивеличайшим неудовольствием, которое могло бы постичь ее». Король, по свидетельствам современников, оказал ей такую милость, тотчас же приказав своему квартирмейстеру никогда не разделять их, его и королеву, даже во время путешествий, как бы ни мал был дом, в котором они находились.
Тут следует упомянуть, что до переезда на постоянное местонахождение в Версаль французский двор традиционно кочевал по основным королевским замкам, Венсену, Шинону, Сен-Жермену и прочим, перевозя за собой мебель и всяческие пожитки. Этот обычай возник еще во времена Капетингов и был охотно продолжен членами династии Валуа, поскольку позволял им показать себя народу для поддержания популярности этих монархов, которая зачастую была весьма неустойчивой. Например, Катарина Медичи два года возила своего сына Карла IX по королевству. Так что вопрос размещения в поездках, не говоря уж о военных походах, стоял весьма остро: приходилось ночевать и в палатках, разбитых в чистом поле, и в средневековых замках, где кроме голых стен да сквозняков порой ничего не было. Во времена Людовика ХIII тогдашний охотничий домик в Версале был настолько мал, что если король приглашал туда мать, Марию Медичи, и Анну Австрийскую, им приходилось вечером возвращаться в Париж, за неимением места для ночевки. Так что вопрос размещения королевской супружеской четы был не так уж прост.
Во всех королевских дворцах у супругов были раздельные покои, но, невзирая на разгульный образ жизни, Людовик свято соблюдал данное обещание и каждую ночь возвращался к королеве, хотя, как это будет видно из дальнейшего повествования, зачастую под утро. Когда в Версале был учрежден церемониал большого утреннего подъема, Людовик вставал с ложа супруги и шел укладываться в собственную постель. Мария-Терезия испытывала высшую степень восторга, когда король одаривал ее в ночь доказательством своей любви, и на следующее утро всячески старалась намекнуть фрейлинам на испытанное ею наслаждение, потирая свои маленькие ручки и с лукавой улыбкой подмигивая окружавшим ее дамам.