— Звезда на лбу, сэр... это же...
Голос Лэнгстона внезапно сорвался. Мак закончил заряжать первый пистолет. Белая звезда на лбу, освещенная злым танцующим светом, не сгорела. Он выстрелил Безупречному Парню в голову, лошадь сразу рухнула на землю.
На свинцовых ногах и с тяжелым сердцем Мак, спотыкаясь, направился к последней лошади. Лэнгстон последовал за ним, держа коробку с пистолетом на расстоянии вытянутой руки, как будто это был предмет, внушающий ему страх. Когда они добрались до животного у ворот тренировочного трека, они услышали шипение его мяса, а обожженная шкура все еще дымилась.
Лошадь подняла голову, заржала при их приближении и, пошатываясь, завалилась на бок и сразу же попыталась встать. Это была отчаянная борьба. Когда Мак перезарядил второй пистолет, животное дернулось, поджало под себя передние лапы и встало на ноги.
— Немезида, — сказал Лэнгстон. — Это…
— Замолчи.
Голос Мака был тихим и напряженным, потому что он тоже видел остатки рыжей гривы и то, что осталось от хвоста того же цвета. Морда лошади превратилась в багровую яму ужаса, плоть с обеих сторон была обведена черным, а оба уха отсутствовали.
Когда Мак с заряженным пистолетом он шагнул вперед, взвел курок, чтобы выпустить смертоносную пулю, Немезида попятился и снова упал с грохотом, от которого задрожала земля у них под ногами. Почти сразу конь начал карабкаться, чтобы встать, когда на землю хлынула струя крови, похожая на ужасный восклицательный знак.
— Он хочет жить! — выдохнул Лэнгстон.
Внутри Маккавея ДеКея что-то надломилось. Ярость, какой он никогда прежде не знал, охватила все его существо, заставив его трястись подобно тряпичной кукле в руках обезумевшего маньяка. Тело покрылось липким потом, губы скривились, обнажив сжатые зубы. Он повернулся и направил пистолет прямо в голову Лэнгстона. Его рука дрожала, палец лежал на спусковом крючке и пол-унции давления отделяло его от цели.
Управляющий конюшней стоял неподвижно, но его глаза расширились.
— Сэр? — выдавил он. — Сэр? Пожалуйста. Вы не в своем уме…
— Поставь коробку на землю, — ледяным голосом скомандовал Мак. — Немедленно.
Требование мгновенно было исполнено.
— Отойди от меня.
Лэнгстона не пришлось уговаривать. Когда он отошел достаточно далеко, Мак снова повернулся к Немезиде и увидел, что животное опять поднялось на колени и все еще пыталось встать, его голова моталась назад и вперед с усилием.
Он хочет жить.
Мак взвел курок пистолета, поместил его ствол на расстоянии трех дюймов от желаемого места попадания и израсходовал оставшиеся пол-унции.
Бах!
И все закончилось.
Мак некоторое время стоял в оружейном дыму — он и сам не знал, как долго — глядя вниз на мертвую лошадь. Его лицо было неподвижным, как маска, но внутри он рыдал.
Он поднял коробку, положил второй пистолет в углубленное отделение и закрыл крышку.
Бредя обратно туда, где все еще рычал и извивался огонь, уничтожая конюшню, Мак размышлял о том, как мог быть совершен этот зловещий поджог. За конюшней, возможно, следили… или же Бакнер на примере работы собственной конюшни знал, что ночной сторож заканчивает свой последний обход около часа ночи, а утренняя кормежка начинается в четыре. Лэнгстон был прав: для выполнения этой задачи требовалось несколько человек, которые работали согласованно. Наверняка Бакнер пообещал мучительную смерть любому, кто мог нарушить его план.
Мак стоял на некотором расстоянии от своего отца, сидящего на земле. Они оба смотрели, как огонь продолжает пожирать все вокруг, а во всех стороны разлетаются красные угольки. Мак боялся утра, когда он не увидит ничего, кроме пепла и костей, и ему придется пойти туда… не для того, чтобы осмотреть повреждения (это было бессмысленно), но для того, чтобы найти среди обломков медную табличку, на которой было выгравировано имя Янгер.
Мак шагнул к своему отцу, который попытался встать, но не смог. Лишь с помощью Харди ему удалось подняться на ноги после нескольких неудачных попыток. В тусклом свете Мак увидел, как запали глаза его отца. На бледном искаженным страданиями лице блестел пот.
— Все кончено, — сказал Мак.
Отец снова уставился на него, как на незнакомца. Его рот открылся и закрылся, открылся еще раз и выпустил струйку слюны на нижнюю губу.
— Немезида… — призрачным шепотом сказал он.
Мак увидел, как глаза его отца закатились, левая сторона лица от виска до подбородка будто запульсировала, а потом Рубен ДеКей рухнул на землю, и это было последнее слово, которое он произнес в своей жизни.
Глава тридцать девятая
Через пять дней после пожара, когда на поместье ДеКеев обрушился короткий летний ливень, доктор Джейкобсон откинулся на спинку стула рядом с кроватью Рубена и сказал:
— Он преставился.
Мак кивнул. Он оторвал взгляд от тела, приобретшего грифельно-серый оттенок. Лицо Рубена было спокойным, как будто он просто спал, и в каком-то смысле это казалось Маку милосердием.
Доктора Джейкобсона вызывали из Лондона в субботу утром, и он находился подле больного все последние дни, ставшие для всего поместья тяжким испытанием. Доктор и Мак проводили часы у постели больного, наблюдая за медленным приближением его смерти. Ничего нельзя было сделать. ДеКей старший так и не очнулся от своего обморока, охватившего его после пожара. Он не мог ни есть, ни пить, а попытки доктора Джейкобсона влить воду через воронку ему в горло приводили только к конвульсиям и вытеканию воды наружу.
В понедельник вечером, когда они сидели в комнате больного и прислушивались к его неглубокому дыханию, доктор открыл свой чемоданчик и достал маленькую бутылочку, наполненную мутной белой жидкостью.
— Если вам угодно, — начал Джейкобсон, — я несколько раз был свидетелем подобного состояния. Без пищи и воды — особенно без воды — он очень скоро покинет нас. Сейчас, говоря это… я просто хочу дать вам понять, что я видел пациентов, которые проходили через это испытание мучительно, и для их домочадцев это было настоящим адом без надежды на улучшение. Вы ведь понимаете, что он не поправится?
Надежда, которая теплилась в душе Мака, сморщилась и посерела. Он понял, что никакой помощи ждать не приходится.
— Понимаю, — бесцветно произнес он.
— Я предлагаю вам подумать. — Джейкобсон поднес бутылочку к свету лампы. — Вот эликсир, приготовленный из растительных компонентов, который я — с разрешения скорбящих семей — использовал, чтобы облегчить страдания и больного, и его близких. Немного этого снадобья должно попасть на язык, чтобы в течение часа Небесный сон принял своего путешественника.
— Это яд, — вяло сказал Мак.
— Скорее бегство от всех бед. В моем опыте работы с такими случаями я видел, как тело начинало выгибаться и корчиться… и, полагаю, это не та картина, которую хочется запечатлеть о своем близком человеке в памяти. Честно говоря, я не знаю, как долго протянет Рубен, прежде чем… — Он замолчал и не стал доводить мысль до конца. — В любом случае, я оставляю выбор за вами.
— Выбор за мной, — повторил Мак. Он протянул руку и положил ее на лоб Рубена. Его тело уже казалось легким и холодным, от него веяло открытой могилой. — Нет, — решил он после минутного размышления. — Не сейчас. Я… не хочу в будущем мучиться совестью за то, что принял такое решение.
— Конечно. Как пожелаете. — Джейкобсон убрал бутылочку. — Это всего лишь один из вариантов, и я счел своим долгом рассказать вам о нем.
После еще двух мучительных дней Рубен ДеКей испустил дух: посеревшее тело задрожало и издало звук, похожий на бессильный вздох. Тогда все и закончилось.
Он был похоронен рядом с могилой Эстель, прямо в центре тренировочной трассы, где они провели множество счастливых часов, наблюдая за лошадьми. Мак отправил гонца к Ричарду Герральду с просьбой найти любые доказательства, которые помогут назвать имя монстра, совершившего это злодеяние. Хотя имя было ему прекрасно известно, ему все еще требовались доказательства, которые он сможет предоставить суду.
Мак ждал.
Текли дни, и его мир менялся. Гоночный сезон продолжался, и Паудеркег стал обладателем большинства трофеев и наград, разыгранных по итогам сезона в сентябре.
Мак отклонял приглашения на вечеринки, танцы и ужины. Он оставался в доме, рассеянно занимался делами и не желал никого видеть. Он ел в одиночестве, а Харди часто заставал его смотрящим в камин, будто в состоянии транса.
Внутренне Мак тоже менялся. Радость его жизни попросту исчезла, и как ни пытался он вернуться в страну живых, у него это не получалась, потому что большая часть его души умерла, и он впал в такое же отчаяние и гнев после смерти лошадей и своего отца, в каком пребывал Немезида после смерти своего любимого наездника и тренера Эндрю Гленнона.
Но Немезида попросту не мог понять, что случилось с Эндрю, а Мак в отличие от него прекрасно знал, кто сжег конюшню, убил Рубена и разрушил все. День за днем, неделя за неделей, час за часом он пребывал в кошмаре, снова и снова проживая ужас той ночи. Единственное, что могло его удовлетворить, это такая же мучительная смерть «джентльмена» Джайлза Бакнера от руки последнего оставшегося в живых ДеКея.
Как можно было позволить такому черному злу разгуливать по земле? А вдруг в следующем сезоне Бакнер задумает сжечь кого-нибудь еще? Видя, какого успеха добился этот монстр, не выползут ли другие такие же чудища из своего укрытия, жаждая осквернить мир еще больше?
Он мог бы повторить свое злодеяние, — думал Мак. — Да. Определенно, мог бы. И я мог бы кое-что сделать во имя всех оставшихся в целости конюшен… во имя всех лошадей, которых Бакнер еще не посмел уничтожить. Но… нет. Пока нет. Нужно дать Ричарду Герральду поработать.
Наступил март. Мак стал настоящим отшельником, уволив Харди и других работников. Конюшни ДеКеев все еще лежали в руинах, тренировочная трасса заросла, а в поместье не осталось даже коз. Одним из унылых мартовских дней Мак получил послание от агентства «Герральд».