— Ну-ну! Не стоит так отчаиваться, голубчик. Прилежание всегда в итоге приносит свои плоды. Надо только иметь терпение. Яблоко не сразу созревает на ветке — для этого требуется время. И нужного результата сразу не добьешься, но он обязательно будет. А я уж позабочусь о том, чтобы твое усердие оценили по достоинству.
— Спасибо, господин учитель. Скажите, пожалуйста, заодно и моему отцу, когда он приедет, что я сдержал обещание и налегаю на учебу.
В сочельник, когда уже начинались зимние каникулы, по традиции выдавали табели успеваемости за первое полугодие.
В этот день в самой большой аудитории царила торжественная атмосфера. По всему залу составили в дополнительные ряды длинные скамейки, на которых сидели вперемешку учащиеся младших и старших классов. Те, кому не хватило места, стояли вдоль стен.
Старший наставник, господин Баранья, поднявшись на кафедру, окинул собравшихся хмурым взглядом и приступил к делу. Для каждого, кто подходил к нему за табелем, у него находились какие-то замечания. Он никем не был доволен и высказывал порицания даже отличникам. По его мнению, и их успехи в учебе были недостаточными.
Несчастный Миклош Касони сидел в заднем ряду и, нервничая, грыз ногти. Что же в таком случае господин Баранья скажет ему, если вообще что-нибудь скажет?
Наконец в аудитории прозвучало:
— Миклош Касони!
Миклош на негнущихся ногах приблизился к кафедре. Старший наставник мрачно уткнулся в его табель, и у Миклоша защемило сердце. Какие слова найдет для него этот угрюмый человек? И чего он так медлит?
Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем старший наставник поднял голову и процедил сквозь зубы:
— Не понимаю, Касони, почему ты не идешь в комедианты, если тебе не дается учеба?
За спиной Миклоша послышались ехидные смешки. Ученики уже открыто потешались над своим незадачливым однокашником, который не знал, куда деваться от такого позора. Он, побледнев, неподвижно стоял у кафедры, чувствуя, как в душе вскипает бессильная ярость, смешанная с обидой. Для этого ли он по ночам корпел над учебниками, изнуряя себя бесконечной зубрежкой?.. Вот чем обернулось его стремление стать таким, как все!
Не говоря ни слова, он взял злополучный табель и даже не стал заглядывать в него, а сразу порвал и швырнул эти клочки под ноги старшему наставнику. И вспылил, уже не пытаясь сдерживаться:
— Все, с меня довольно! Больше мне тут делать нечего! Я ухожу. Но имейте в виду: если кому-нибудь вздумается еще хоть раз поиздеваться надо мной, то он горько пожалеет об этом!
Миклош выскочил из аудитории, с такой силой хлопнув дверью, что аж стены задрожали. Гимназисты оторопело глядели ему вслед. А старший наставник Баранья тихо пробормотал:
— Совсем спятил, бедняга. Речь ведь не шла об отчислении. Мы оценили его усердие…
Дальнейшая раздача табелей происходила в полной тишине. А уже потом, в коридоре, все бурно обсуждали выходку Миклоша.
— Этот парень плохо кончит, — усмехнувшись, проронил Бела Винцехиди. — Отец выгонит его из дому, и ему только и останется, что пойти бродяжничать.
Пал Буго замахал на него руками.
— Ну что ты говоришь? На свете еще много школ, где можно учиться. Хотя, конечно, с дебреценской гимназией ничто не сравнится.
Янош встревоженно побежал домой и застал брата собирающим свои пожитки в дорожную сумку.
— Миклош, что ты наделал? — вскричал он со слезами на глазах.
— Все в порядке! — отозвался Миклош. — Жаль только, что никто не попался мне под горячую руку. Особенно Бела. Я бы показал ему, где раки зимуют!
— И что же ты собираешься делать?
— Поеду в Фиуме[8]. Как раз сейчас в этом городе гастролирует труппа Цезаря Барберри. Там меня примут с распростертыми объятиями. Я только что получил письмо от Виктора… Ты знаешь, что мы с ним переписывались?
— Нет. Ты мне не говорил.
— Так вот, Виктор пишет, что господин Барберри обновляет труппу, расширяет ее состав, потому что в январе они отправляются в длительное зарубежное турне. И я поеду с ними.
— А ты не подумал об отце? Ты даже не попрощаешься с ним? Я уверен, что он поймет тебя и не станет сердиться.
Миклош грустно покачал головой.
— Нет, он никогда не простит мне, что я нарушил данное ему слово. Не смог совладать со своими порывами, дал волю эмоциям. Так что для меня сейчас лучший выход — собрать манатки и сваливать отсюда. Но вы еще услышите обо мне… К черту все эти учебники вместе с учителями! Не может ведь каждый человек быть умным, должны же быть на свете и дураки. Так я как раз из их числа. Пусть умники идут своей дорогой — мне с ними не по пути. Я уже сделал выбор и не жалею об этом.
— Правильно! — подхватил Пал Буго, услышав из коридора эти слова и входя в комнату. — Не надо ни о чем жалеть! Ты проявил решительность, достойную настоящего мужчины. Пусть над учебниками корпят те, кому это нравится. А у тебя свой путь. И я за тебя спокоен. При такой целеустремленности ты легко одолеешь любые препятствия и всегда сможешь выйти сухим из воды… Кстати, куда ты сейчас намерен отправиться?
— Я еду в Фиуме, господин Буго. На поезде.
— Опять на поезде… — проворчал Пал Буго. — Зачем такие расходы, когда у человека есть две крепких ноги? К тому же с поездами случаются катастрофы, они иногда сталкиваются, сходят с рельсов. А если ты идешь на своих двоих, тебе нечего опасаться.
— Если не считать того, что может начаться метель, которая собьет человека с ног, и он замерзнет где-нибудь в сугробе, — язвительно заметил Янош.
— Пустяки! — отмахнулся Пал Буго. — Пока человек двигается, он не замерзнет. Уж мне ли не знать! Не зря говорят: дорогу осилит идущий… Впрочем я никого не отговариваю от того, чтобы ехать на поезде. В этом есть свое преимущество: снег не падает за шиворот.
Миклош тем временем сложил в сумку все свои пожитки и теперь грустно сидел на табуретке в углу комнаты. Все уже было сказано. Янош отдал брату свои сэкономленные карманные деньги, а Пал Буго протянул ему серебряный талер[9].
— Держи! Правда, у нас эти талеры вышли из оборота, но где-нибудь за границей ты сможешь обменять его на местную валюту. А если не удастся обменять, пусть он будет твоим талисманом. Я получил его от одного старика, которого спас, когда он тонул в Тисе. Старик сказал, что этот талер оберегает от козней дьявола.
Поезд отправлялся в десять вечера.
По всей гимназии уже разнеслась весть о том, что Миклош Касони пускается в дальние странствия, и многие однокашники пришли на вокзал проводить его. Миклош, растроганный таким вниманием, по-дружески попрощался с каждым из них и даже пожал руку Беле Винцехиди.
А потом обнял Яноша, на глазах у которого выступили слезы, и воскликнул:
— Ну-ну, не надо плакать! Не на смерть ведь я отправляюсь, а всего лишь на поиски лучшей доли.
— Что верно, то верно! — подхватил Пал Буго.
Но и он невольно прослезился.
Поезд тронулся, и гимназисты дружно замахали руками ему вслед.
Пал Буго некоторое время огромными прыжками бежал рядом с вагоном, соревнуясь в скорости с поездом. И только поняв, что поезд ему не догнать, остановился и прокричал:
— Миклошка, береги талер, который я тебе дал!
Миклош, высунувшись из окна, махал рукой, пока Пал Буго не скрылся из виду.
Глава пятая, в которой Цезарь Барберри собирается покорять мир, и в этом ему помогают некоторые из наших знакомых
Миклош приехал в Фиуме дождливым декабрьским утром.
В этом городе почти не бывает снега, но зато постоянно идут дожди, особенно зимой. Вот и в этот раз уже в предгорьях Карста[10] зарядил ливень, сопровождавший поезд почти до самого моря.
Когда Миклош сошел с поезда, было шесть часов утра. Он подумал, что искать своих друзей еще слишком рано — в такое время они наверняка спят, — и поэтому решил прогуляться к морю, о котором много читал и слышал.
Прямо от вокзала шла каштановая аллея, ведущая к центру города. Миклош удивленно рассматривал магазинные вывески на итальянском языке. Он где-то вычитал, что Фиуме — это жемчужина венгерской Священной Короны. Попадались надписи и на венгерском, но они явно терялись на общем фоне.
И люди вокруг говорили по-итальянски.
Вдоль всей аллеи тянулся один длинный торговый ряд, где были разложены фрукты, и продавцы старались перекричать друг друга, расхваливая свой товар.
Миновав несколько кривых закоулков и перейдя какую-то улицу, Миклош вышел наконец к порту. И тут же в лицо ему ударил влажный соленый воздух, и взору открылось бескрайнее море.
Каждого, кто впервые увидел море, оно поражает своим величавым спокойствием, за которым до поры до времени таится всесокрушающая сила. Но венгра, видевшего море только на картинках, особенно впечатляет, что именно Адриатика раскинула перед ним свой голубой простор. Та самая Адриатика, которую горделиво бороздили галеры Лайоша Великого[11] и которая омывала границы венгерского королевства. И не важно, что Адриатика сейчас принадлежит Италии и что не звучит больше на ее побережье венгерская речь, — для венгерского народа она так и осталась частицей родины. Эти суровые прибрежные скалы и крепостные руины хранят память о самых кровопролитных сражениях рыцарских времен. И на деньги из венгерской казны Фиуме возрождался заново, чтобы стать одним из красивейших приморских городов.
Миклош Касони долго стоял на берегу моря, погруженный в свои мысли, и ему казалось, что вовсе не морская гладь простерлась перед ним, а венгерская равнина, орошаемая унылым осенним дождем. Там, на этой равнине, — отчий дом, в котором седовласый человек сидит у окна, вглядываясь в необозримую даль, где исчез его сын. И как будто бы слышится голос дядюшки Мартонфалви:
— Эх, Миклошка, как ты нас всех опечалил!