Вскоре Эллину перевели в тюрьму, и ее дело передали другому следователю.
Когда Эллина впервые попала в камеру, не поверила своим глазам. Через все огромное помещение шли деревянные помосты, на которые были навалены какие-то тряпки, мешки, одеяла (одноэтажные нары – вот как это называлось). Женщины сидели на них плечом к плечу: ни о каких перегородках и нескольких сантиметрах разделяющего пространства не было речи. «Даже в конюшнях у каждой лошади свой загон, – подумала Эллина. – А тут... Точно хлев...»
Эллине досталось место у самой двери. Там дуло, и если кто-то входил, то непременно задевал ее ноги, но Графине было все равно. Упав на свое «лежбище», она уснула, но, к сожалению, спрятаться от ужасной действительности в мире грез ей не дали. Буквально через двадцать минут Эллина пробудилась оттого, что кто-то тыкал ее в бок.
– Я вас узнала, – услышала она. – Вы певица. Эллина Берг, правильно?
Графиня открыла глаза и посмотрела на женщину, потревожившую ее. На вид ей было лет сорок. Холеная, интересная дама с интеллигентным лицом и красивыми тонкими пальцами (страдая из-за того, что ее рукам не хватает изящества, Эллина всегда в первую очередь обращала внимание на кисти человека), она показалась ей смутно знакомой. Наверное, пересекались когда-то, только Графиня никогда не держала в памяти женских лиц...
– Я Инна Градова, – представилась дама. – Жена Евгения Градова.
Вот тут-то Эллина ее вспомнила! Вернее, не Инну, а ее супруга. Евгений Градов, крупный чиновник, был любовником Эллины еще до войны. Она крутила им, как хотела, а он влюбился в нее не на шутку и даже бросил жену, считая, что тем самым добьется большего расположения Эллины Берг. Естественно, добился он обратного. Графиня, не жалующая «приставал», быстренько от него избавилась, но мудрая супруга Градова приняла его назад, и они вновь воссоединились в прочном семейном союзе. Настолько прочном, что, когда Евгения забрали, Инна так рьяно взялась отстаивать его невиновность, что нарвалась на серьезные неприятности.
– Меня обвинили в антисоветской деятельности за то, – поведала она Эллине, – что я прилюдно усомнилась в беспристрастности советского правосудия! И вот теперь я здесь... – Инна помрачнела. – А Женю расстреляли.
– Сочувствую, – сказала Эллина. Сказала просто так, чтоб не молчать, хотя ей чужое горе было абсолютно безразлично. Как и все остальное. Она пребывала в том состоянии, которое можно было бы назвать состоянием аффекта, да только разница в том, что аффект быстро проходит, а она была такой уже месяц.
– Я не держу на тебя зла, ты не думай, – мягко проговорила Инна. – Я понимаю, у вас была любовь, и... Разве можно за это осуждать?
Эллина поморщилась. Она не любила вот таких всепрощающих людей. Может быть, потому, что на их фоне себе самой казалась низкой и отвратительной. Но Эллина меняться не собиралась. И обиду забывать тоже. И прощать... Не хотела и не могла.
– Тебя за что? – спросила Инна, не дождавшись благодарственных речей в ответ на свое заявление.
– Шпионаж. От двадцати пяти до высшей меры.
Градову это удивило и испугало, но она постаралась сдержать эмоции.
– Тут есть еще пара таких, как ты, – сказала она после паузы. – Остальные типа меня. От пяти до пятнадцати. Ну и урки есть... Карманницы, наводчицы и даже налетчицы. Держись от них подальше.
– Почему?
– Они живут по своим непонятным законам. Ссорятся постоянно, дерутся... А иной раз и «под нож» друг друга ставят...
– А вот мы, – подключилась к разговору еще одна женщина, рыжеволосая, курносая, энергичная, – и тут стараемся оставаться людьми. Спектакли ставим. Устраиваем музыкальные вечера. Инна сказала, что вы поете. Не хотите исполнить завтра для нас несколько песен?
– Нет, – жестко ответила Эллина, понимая, что своим отказом губит доброе к себе отношение. Ей совершенно не хотелось налаживать тут связи с кем бы то ни было, единственное, о чем она мечтала, так это о том, чтоб ее оставили в покое.
– Ну, как хотите, – покладисто согласилась с ее решением рыжая. – Но если пожелаете присоединиться к нашему «клубу», всегда будем вам рады. Сегодня у нас вечер поэзии. Инночка, – она указала на Градову рукой, – будет читать свои стихи...
«Как же меня от вас тошнит!» – пронеслось в голове у Эллины, но ей хватило выдержки не выказать своего отношения, а только бесстрастно кивнуть. Доброжелательницы тут же ретировались. Графиня наконец осталась наедине с собой. Правда, уснуть больше не удалось, и весь вечер ей пришлось слушать заунывные стихи бездарной поэтессы (хоть Эллина и не вставала с «лежбища», слышала каждое слово), а ночью она боролась с накатывающими, как приступ горячки, воспоминаниями. Она не хотела думать о Малыше, но он напоминал о себе своим ребенком, живущим и растущим внутри Эллины. И хоть тот пока еще был слишком мал, чтобы пинаться, она ощущала его присутствие ежесекундно, и каждая секунда приносила ей боль. «Мне не нужен этот ребенок! – мысленно кричала она. – Пусть он умрет... Я хочу проснуться завтра в луже крови, как когда-то... И чтобы все этим кончилось...»
Но Эллина, уснув под утро, проснулась совершенно здоровой. Как и ребенок Малыша, росший внутри ее.
Через неделю от нее отстали. Все без исключения, даже Инна, самая терпеливая из добрых самаритянок. Теперь Эллине не предлагали «членства в клубе», не просили что-нибудь исполнить и даже послушать других. С разговорами тоже не лезли. Только здоровались утром и желали спокойной ночи вечером, и это не из-за хорошего к ней отношения, а просто отдавая дань вежливости. Эллину это более чем устраивало.
Но только Графиня спокойно вздохнула, как начались другие, гораздо более серьезные неприятности.
– Лахудра, я тя знаю, – услышала Эллина за спиной во время обеда. Обернувшись на голос, она увидела перед собой вульгарного вида девицу, явную урку. – Ты с Графом шоркалась...
– С кем? – переспросила Графиня, которой стало любопытно, о ком идет речь.
– С Графом, хахалем моим. Я те рожу-то сколько раз расцарапать хотела, да он не давал. Только, говорит, ее тронь, я тебя лично на ремни порежу...
Эллина, так и не поняв, о ком речь, решила, что девица ее просто с кем-то перепутала, но тут к ней подлетела еще одна мадам, мужеподобная, смуглая, с золотыми фиксами, и хрипло спросила:
– Это, что ль, та певичка, о которой ты базарила?
– Она, курва. Из-за нее моего Графчика порешили! Она ж вся из себя благородная, ей в подарок камушки да золотишко подавай! И все мало было, мало... Вот он и стал мухлевать да от братвы цацки заначивать... Его и подстрелили!
– Ну, ничего, – процедила «золотозубая». – Отольются ей твои слезки! – И, сплюнув сквозь зубы, удалилась. Подруга потрусила вслед за ней.
Проводив девиц взглядом, Эллина вернулась к трапезе. Не сказать, чтоб разговор этот ее не тронул, но и не испугал сильно. Хотя, будь она в привычном своем состоянии, копчиком бы почувствовала опасность, да и взгляды, которые после него бросали на нее Инна с товарками, должны были насторожить. Однако Эллина ничего не видела и мало что ощущала, кроме горя, поэтому не придала значения угрозам «золотозубой». А через двое суток ночью ее стащили с нар, повалили на дощатый пол и до полусмерти избили. И ни одна из находящихся в камере женщин за нее не вступилась.
Очнулась Эллина в больничке. Первое, что почувствовала, придя в сознание, это пустоту во рту. Проведя языком по деснам, поняла, что лишилась почти всех зубов. Волос ей тоже много повыдергали. А те, что остались, из темно-каштановых стали седыми. Тело покрывал почти сплошной синяк. На груди были видны следы ожогов. Но все это не имело для Эллины большого значения, главное, что ее волновало – избавилась ли она от ребенка. Если – да, то она уркам только спасибо скажет...
– Очнулась, слава богу, – услышала Эллина добродушный женский голос. – Эка они тебя разукрасили-то, а? – Разговаривала с ней пожилая санитарка, выхаживавшая ее все эти дни. – Но это ничего, до свадьбы заживет... А зубы вставишь, сейчас хорошие делают, от настоящих не отличишь...
Эллина не вникала в болтовню санитарки. Она прислушивалась к себе, пытаясь понять, жив ли будущий отпрыск Малыша или нет. Женщина, будто прочитав ее мысли, проворковала успокаивающе:
– Не волнуйся, девонька, ничего с твоим ребеночком не случилось. Чудо свершилось, не выкинулся он... Станешь мамочкой, обязательно станешь...
Графиня закрыла лицо руками и разрыдалась. Нянечка решила, что от радости и облегчения, и погладила ее по седым волосам.
Глава 5
Следствие по делу Эллины Берг продлилось всего два месяца. В итоге ей вынесли приговор «виновна», осудили на двадцать пять лет и отправили в Сибирь.
Их лагерь находился в ужасном месте. Его окружали болота и топи. Комары там водились такие, что от их укусов оставались волдыри, будто от сильных ожогов. Осужденные умирали от малярии и от простого заражения крови – раны в сырости сразу гнили. Зато режим в лагере был не очень строгим, а все потому, что только идиот мог отважиться на побег, ибо вероятность выбраться из топей живым была минимальной. Наказание в нем отбывали люди двух категорий: урки и политические. Политические делились на два подвида: осужденные по доносу, наговору, недоразумению или, как говорили урки, «до кучи» (имелись в виду жены или дети репрессированных), а также – идейные контрреволюционеры. Эти гордились своими аристократическими корнями, много «бузили», ругали советскую власть, по мере сил саботировали работы и держались крепкой стайкой. Их предводительница, княжна Епиходова, когда-то знала отца Эллины. Вспомнив байку о том, что малышка Берг была дочерью немецкой баронессы, княжна предложила ей примкнуть к «высшему свету». Поступи Эллине это предложение полгода назад, она с восторгом бы его приняла. Тогда ей безумно хотелось, чтобы люди благородного происхождения принимали ее за свою, но теперь ей было все равно. Единственное, о чем она мечтала, это избавиться от ребенка. Преследуя эту цель, Графиня попросила направить ее на самые тяжелые работы. Надзирательница, окинув взглядом ее худенькую фигурку, спросила непонимающе: