благотворительная организация получит восемь миллиардов долларов?
— Вы, должно быть, неправильно прочитали. Альберто ни за что бы так не поступил…
— Ксавьер — генеральный директор? Он что, хочет полностью разорить компанию?
— Это возмутительно! Я звоню своим адвокатам…
Крики и проклятия на испанском как пули рикошетили от стен, когда моя семья погружалась в хаос.
Эдуардо, Слоан и я были единственными, кто не проронил ни слова. Они сидели по обе стороны от меня, лицо Эдуардо было задумчивым, а Слоан — бесстрастным. В другом конце комнаты Сантос сохранял нейтральное выражение лица, ожидая, пока утихнет возмущение.
В голове прозвучала первая строчка моего положения о наследстве.
Я завещаю все оставшиеся основные и ликвидные активы на общую сумму семь целых девять десятых миллиарда долларов при условии, что он займет пост генерального директора… до дня своего тридцатилетия.
Мое тридцатилетие наступит через шесть месяцев. Разумеется, отец знал об этом; доверяй этому ублюдку, он даже в смерти может заставить меня плясать под его дудку.
Крики вокруг меня отступили перед натиском воспоминаний.
Мой последний разговор с ним. Карманные часы. Письмо.
Барабанный бой моего сердца прогнал тишину, когда я уставился на знакомый почерк матери. Она любила каллиграфию и настояла на том, чтобы я выучил скоропись, хотя ею уже никто почти не пользовался.
Я сидел рядом с ней, когда она вручную писала благодарственные открытки, поздравления с днем рождения и пожелания выздоровления, и выводил петли и завихрения на своем листе бумаги.
Некоторые люди находили ее почерк трудным для чтения, но я разбирал его без труда.
Дорогой Ксавьер,
Вчера я впервые встретила тебя.
Я много раз представляла себе этот момент, но никакие фантазии не могли подготовить меня к тому, чтобы заключить тебя в свои объятия. Увидеть, как ты смотришь на меня, потом заснуть вместе, потому что мы оба устали, и услышать, как ты смеешься, хватаясь за мои пальцы, когда мы выходили из больницы.
На момент написания этого письма тебе всего два дня, ты такой крошечный, что почти умещаешься в моей ладони. Но лучший подарок для родителей — это наблюдать за тем, как растет их ребенок, и я не могу дождаться предстоящего путешествия.
Не могу дождаться, когда ты впервые пойдешь в школу. Я, наверное, буду плакать, но это будут счастливые слезы, потому что ты начнешь новую главу своей жизни.
Мне не терпится научить тебя плавать и кататься на велосипеде, дать тебе совет насчет девочек и увидеть, как ты впервые влюбишься.
Мне не терпится увидеть, как ты откроешь свои страсти, будь то музыка, спорт, бизнес или что-то еще, чем ты хочешь заниматься. (Не говори своему отцу, но я болею за искусство). Однако я буду рада любому твоему выбору, и я говорю это от всего сердца. Мир достаточно велик для всех наших мечтаний.
В каждом из нас есть потенциал, и я надеюсь, что ты реализуешь свой до конца.
Твой отец говорит, что я забегаю вперед, потому что ты еще так мал, но к тому времени, как ты прочтешь это, тебе исполнится двадцать один год. Достаточно взрослый, чтобы учиться в колледже, водить машину и путешествовать самостоятельно. У меня сердце болит при одной мысли об этом, но не потому, что мне грустно, а потому, что я так хочу, чтобы ты познакомился с моими любимыми уголками мира и нашел свой собственный. (И если ты не можешь решить, куда поехать, выбирай место поближе к пляжу. Поверь мне. Вода исцеляет определенным непонятным нам образом).
Я не могу с уверенностью сказать, что ждет нас в будущем, но, рискну показаться банальным мотивационным плакатом, знай: жизнь — это приливы и отливы, и в ней всегда есть место переменам. Люди способны расти до тех пор, пока не покинут эту землю, поэтому никогда не думай, что уже слишком поздно выбрать другую дорогу, если тебя не устраивает та, по которой идешь.
Независимо от того, какой путь ты выберешь, я горжусь тобой. Надеюсь, ты тоже.
Гордись человеком, которым ты стал, и человеком, которым ты становишься. Даже если ты только что появился в этом мире, я знаю, что ты сделаешь его лучше.
Ты — моя самая большая радость, и так будет всегда.
Люблю тебя,
мама
P.S. Я оставила тебе особый подарок. Карманные часы передавались из поколения в поколение в моей семье, и настало время передать их тебе. Надеюсь, ты будешь дорожить ими так же, как и я.
Что-то капнуло на бумагу, размазав слова. Слезы. Первые, которые я пролил с момента приезда.
Дрожащей рукой я достал из ящика карманные часы и открыл их. Они были настолько старыми, что цифры потускнели, но выгравированное внутри послание оставалось разборчивым.
Величайший дар, которым мы обладаем, — это время. Используй его с умом.
— Ксавьер? Ксавьер!
Настоящее нахлынуло на меня приливной волной шума.
Я отмахнулся от воспоминаний, затуманивших мой мозг, когда в фокусе появилось лицо тети Лупе. Это был не тот человек, которого я хотел бы видеть при каких-либо обстоятельствах.
— Ну что? — потребовала она. — Что ты можешь сказать об этом завещании? Оно совершенно…
— Тетя? Заткнись, черт возьми.
Мне показалось, что я краем глаза заметил, как Слоан ухмыльнулась, когда тетя Лупе стала задыхаться от возмущения. Эдуардо издал странный звук, что-то между смехом и кашлем.
Я не обратил внимания на тетушкино бормотание и сосредоточился на Сантосе.
Отголоски маминого письма жили в моем сердце, как лезвие, застрявшее между ребрами, но сейчас я не могу позволить себе зацикливаться на прошлом.
Величайший дар, которым мы обладаем, — это время. Используй его с умом.
— Можете ли вы повторить условие завещания в двух словах? — спокойно спросил я. Я понимал, что оно означает, но хотел быть уверенным.
В комнате воцарилась тишина, все ждали ответа Сантоса.
Он встретил мой взгляд с непоколебимым выражением лица.
— Это значит, что если ты не займешь пост генерального директора к своему следующему дню рождения, то потеряешь каждую копейку своего наследства.
По библиотеке прокатилась коллективная дрожь.
Моя семья не хотела, чтобы я унаследовал миллиарды, потому что я их «не заслужил» (справедливо, хотя в чужом глазу они видели соринку, а в своих не замечали бревна), но они скорее умрут, чем будут наблюдать за тем, как все эти деньги уйдут за пределы семьи.
— Я так и думал, — моя рука обвилась вокруг ручки кресла. — Кто те члены комитета, о которых говорил мой отец?
— Ах, да, — Сантос поправил очки и снова прочитал завещание. — Комитет будет состоять из следующих пяти членов: Эдуардо Агилар… — ожидаемо. — Мартин Эррера… — Муж Марии Лупе. Менее ожидаемо, но он был самым справедливым и уравновешенным человеком в моей семье. — Мариана Асеведо… — Председатель совета директоров Castillo Group. — Данте Руссо… — Стоп. Какого черта? — И Слоан Кенсингтон.
После его заявления наступила тишина.
Затем все головы в комнате повернулись к Слоан. Она сидела ровно, ее лицо было бледным. Впервые за все время нашего знакомства она напоминала оленя, попавшего в свет фар.
Судьбой моего семейного состояния распоряжались пять человек, и мой PR-агент был одним из них.
И снова: Какого черта?
ГЛАВА 16
Некоторые вещи в жизни имели смысл. Например, понятие причины и следствия, солнечное тепло и самки богомолов, убивающие своих партнеров после секса. Никакого шума и суеты — они получали свое удовольствие, и самцы им больше были не нужны.
В некоторых вещах смысла было меньше, например в рождественских песнях в октябре или в том, что я решала, должен ли Ксавьер продолжать получать свое ежегодное пособие от отца, как это было до смерти последнего. Это было не идеально, но, поскольку условия получения наследства были связаны с образом в СМИ, я это понимала.
Но были и вещи, которые вообще не имели смысла, например попадание в комитет, в котором я должна была определить судьбу семи целых девяти десятых миллиардов долларов.
Я не была членом семьи, не руководила корпорацией и не понимала, какого черта я делаю в этом списке.
— Я не знала, — сказала я. — Твой отец никогда не говорил мне об этом.
Это был день после оглашения завещания, и мы с Ксавьером сидели у бассейна, пока два его кузена-подростка спорили над последним кроссвордом New York Times, сидя в нескольких метрах от нас.
В то утро я проснулась рано, чтобы позаниматься йогой, и когда возвращалась из тренажерного зала в особняке нашла его здесь. Мне нужно было отдохнуть от постоянных взглядов и перешептываний, и я не была до конца уверена, что Лупе не попытается зарезать меня во сне.
Кастильо были, мягко говоря, не в восторге от моего участия в финансовых делах их семьи.
— Я тебе верю, — Ксавьер провел рукой по лицу и помотал головой. Он был необычайно сдержан для человека, который только что узнал, что все его наследство зависит от одной работы и решения одного комитета. — Все это в стиле Альберто Кастильо.
Я чувствовала, что он не договаривал, но сейчас было не время для расспросов.
Если не считать случайных звонков и пресс-релизов, мои отношения с его отцом были ограничены. Альберто нанял меня, чтобы я занималась образом его семьи в СМИ три года назад, как раз перед тем, как Ксавьер переехал в Нью-Йорк. Поскольку его непосредственная семья состояла из двух человек, а Альберто редко пользовался моими услугами для себя, это означало, что я, по сути, была личным пиарщиком Ксавьера.
Я понятия не имела, почему Альберто так доверяет мне свои деньги, связанные с Ксавьером, но в его завещании также было указано, что я останусь семейным PR-агентом, если не уйду, так что моя работа заключалась в том, чтобы довести дело до конца.