Он засмеялся.
— Ксавьер, ты же знаешь, что это всегда должно было быть временным соглашением. Моя жена убьет меня, если я возьмусь за это навсегда.
— Она может быть более открытой к этому, чем ты думаешь. — Жена Эдуардо была непреклонна, когда речь шла о семейном отдыхе, но она также была юристом. Она знала, как сбалансировать работу и личную жизнь, и я уверен, что Эдуардо тоже. — Ты заботишься о компании, у тебя есть знания о ней, и ты хорошо справляешься с работой. Ты помог моему отцу построить компанию такой, какая она есть сейчас. Какой кандидат со стороны сможет превзойти это?
На несколько секунд воцарилось молчание.
— Я не знаю. Это серьезное решение. Даже если я захочу, я не могу гарантировать, что совет директоров согласится на это.
— Просто подумай об этом. Наверняка совет не настаивает на этом, потому что думает, что ты этого не хочешь.
— Может быть. — Он вздохнул, в его голосе прозвучали грусть и разочарование. — Альберто как всегда ушел и оставил нас с этим бардаком, не так ли?
— Он всегда любил поиздеваться над людьми. — Я прислонился к колонне и уставился на стену старых сейфов напротив меня. Это зрелище вернуло меня в Колумбию: комната отца, письмо матери, запах старых книг и кожи во время оглашения завещания. — Знаешь, чего я не понимаю? Как и почему мой отец не заметил лазейку в своем завещании. Он не указал компанию, генеральным директором которой я должен стать, Эдуардо. Разве это похоже на Альберто Кастильо?
— Нет. По крайней мере, не на того Альберто Кастильо, которого я знал до его диагноза. Но приближающаяся смерть меняет людей, mijo. Она заставляет нас столкнуться с осознанием нашей смертности и переоценить то, что важно.
Я фыркнул. Когда дело касалось моего отца, Эдуардо всегда любил все приукрашивать.
— Что ты хочешь сказать? Что когда он лежал на смертном одре, у него вдруг изменилось мнение?
— Я хочу сказать, что в последние дни болезни у него было много времени подумать. О прошлом, о своем наследии и, прежде всего, об отношениях с тобой. — Еще одна, более тяжелая пауза, во время которой я слышал, как Эдуардо перебирает в голове слова. — Он нашел письмо твоей матери в начале года, когда приводил в порядок свои дела. Альберто хотел рассказать тебе об этом лично, но… — Он заколебался. — Вот почему я так настаивал на том, чтобы ты навестил его. Я не знал, сколько ему осталось, а некоторые вещи нужно говорить лично.
Холод пронзил меня насквозь и сдавил грудь.
— Не взваливай на меня это бремя, Эдуардо, — резко сказал я. — Ты знаешь, почему я не хотел возвращаться домой.
— Да. Я не обвиняю тебя, Ксавьер, — сказал Эдуардо, его голос был мягким. — Я просто хочу поделиться с тобой другой стороной истории. Но если уж на то пошло, твой отец не читал письмо. Оно предназначалось только для твоих глаз. Он достаточно знал Патрицию, чтобы понять, что она хотела бы именно этого. Но увидеть письмо от твоей матери… думаю, оно заставило его задуматься о том, что бы она сказала, увидев вас двоих после своей смерти. Как бы она ненавидела то, что ваши отношения развалились, и как бы разбилось её сердце, когда она бы увидела, что он обвиняет тебя в случившемся. Она любила тебя и твоего отца больше всего на свете. Ваш разрыв опустошил бы ее.
От его слов бетонная стена, которую я возвел вокруг своей груди, раскололась, ребра заныли, а горло сжалось.
— Он сам тебе это сказал или ты вложил слова в его уста?
— Пятьдесят на пятьдесят. Мы с твоим отцом дружили с детства и достаточно доверяли друг другу, поэтому ему не обязательно было озвучивать свои мысли, чтобы я их читал.
Ячейки на мгновение расплылись, а затем я проморгался.
— Отлично. Давай представим, что все, что ты сказал, правда. Какое отношение это имеет к завещанию?
— Не могу сказать точно. Он не говорил мне о том, что меняет завещание до самого конца, — признался Эдуардо. — Я не знал о новом пункте о наследовании и не знал, что буду входить в оценочную комиссию. Но ты прав, Альберто Кастильо не был человеком, который упустил бы из виду такую вопиющую лазейку, а значит, он включил ее туда специально. Я подозреваю… — На этот раз в его колебаниях прозвучал намек на осторожность. — Это был его способ одновременно протянуть оливковую ветвь и подтолкнуть тебя ближе к твоему потенциалу. Он мог легко лишить тебя наследства, если ты не будешь следовать любым его условиям, или вообще вычеркнуть тебя из завещания. Но он этого не сделал.
Оливковая ветвь от моего отца. Идея была настолько абсурдной, что мне хотелось смеяться, но Эдуардо не ошибся. Мой отец мог лишить меня наследства. Это была бы его последняя возможность насолить мне перед своей смертью.
Я думал, что он изменил условия наследования, чтобы манипулировать мной, заставляя делать то, что он хочет, даже после своей смерти. Это определенно было частью дела, но… возможно, в этой истории было что-то большее.
Или, может быть, я наивный и заблуждаюсь.
— Не похоже, чтобы он изменил свое мнение во время нашего последнего разговора, — сказал я.
Повзрослей, Ксавьер. Пора бы тебе хоть раз стать полезным.
Телефон выскользнул из моей руки, и я крепко сжал его.
— Я не говорю, что он был святым. У него была своя гордость, и я также подозреваю, что он думал, что ты отвергнешь любые его предложения. Последнее, чего хочет умирающий человек, — это еще одна ссора с сыном, — заметил Эдуардо. — Не стоит воспринимать все, что я сказал, как истину. Это мои предположения, а не чистая правда. Но позволь себе поверить в то, что это правда, и пусть это станет твоим успокоением. Твоего отца больше нет, Ксавьер, но ты все еще здесь. Ты можешь вечно держать свою обиду и позволить ей поглотить тебя, а можешь оставить прошлое там, где ему место, и двигаться вперед.
Слова Эдуардо еще долго звучали в моей голове после того, как я повесил трубку.
Первым моим инстинктом было отвергнуть его интерпретацию событий. Я любил его сильнее собственного отца, но он был слишком предвзят, когда дело касалось его старого друга и делового партнера.
Однако в его словах был какой-то странный, извращенный смысл, и это до смерти меня пугало. Я цеплялся за свою обиду на отца как за спасательную шлюпку во время бурь в наших отношениях. Без нее я мог бы утонуть в море сожалений «а что, если».
Тучи неуверенности последовали за мной из хранилища на улицу, где они рассеялись под натиском шума и активности. Я знал, что они снова появятся, когда я останусь один, но сейчас я с радостью отодвинул их в сторону, ведь я шел на свидание со Слоан.
Люди могли говорить о городе все, что угодно, но он отвлекал как ничто другое.
Когда я пришел, Слоан уже ждала меня в ресторане. Была ее очередь выбирать, и она отдала предпочтение крошечному семейному ресторанчику, расположеннему в самом сердце Корейского квартала. Пахло невероятно.
— Прости, я опоздал. — Я нежно поцеловал ее, прежде чем занять место напротив. — Звонил Эдуардо, и наш разговор затянулся.
— Все в порядке. Я приехала не так давно. — Ее глаза стали острыми от понимания. — Он звонил по поводу твоего наследства?
— Вроде того. — Я кратко изложил ей суть нашего разговора.
Когда я закончил, ее лицо смягчилось от сочувствия.
— Как ты относишься к тому, что он сказал?
— Не знаю. — Я выпустил долгий вздох. В своем письме мама забыла рассказать мне об одной вещи: как усложняется жизнь, когда мы взрослеем. Каждый год на Земле добавлял еще один слой поворотов и драматизма.
Жизнь была легкой, когда в ней было только черное и белое. Когда грань между ними размывалась, все становилось непонятным.
— Я в замешательстве, — сказал я. — Простейший путь — продолжать ненавидеть отца, но я должен… Я не могу сейчас об этом думать. Слишком много всего происходит. Кстати говоря, у меня для тебя кое-что есть. — Я протянул через стол конверт из плотной бумаги. Кристиан Харпер доставил его посыльным сегодня утром, и я носил его с собой весь день. — Надеюсь, я не переборщил.
К счастью, Слоан не стала перебивать меня за очевидное уклонение от темы. Она открыла конверт и пролистала документы, ее глаза с каждым прочитанным словом расширялись.
Когда она закончила, ее взгляд оказался на мне.
— Ксавьер, — вздохнула она. — Как ты…?
— Я знаю кое-кого, кто специализируется на поиске информации. — Я постучал по конверту. — Пен все еще в городе, у нее нет серьезных проблем со здоровьем, и у нее новая няня. Надеюсь, это означает, что Джордж и Кэролайн не собираются отправлять ее за границу.
Это было немного, но я надеялся, что этого достаточно, чтобы успокоить Слоан. Иногда неопределенность была хуже, чем боль от любого знания.
— Надеюсь. — Глаза Слоан заблестели от эмоций. — Спасибо. Это было… ты не… в любом случае, — она прочистила горло и положила бумаги, подтверждающие местонахождение и самочувствие Пен, обратно в конверт. Розовый цвет украсил ее щеки и шею. — Тебе не нужно было этого делать, но я ценю это. Искренне.
— Тебе не нужно меня благодарить. Я был счастлив сделать это.
Наши взгляды задержались, шум ресторана утих под тяжестью невысказанных слов.
Солнечный свет проникал в окна, отбрасывая тени на скулы и подчеркивая тонкие светлые пряди, обрамляющие ее лицо. Ледниково-голубые озера, закрывающие ее глаза, треснули, обнажив уязвимость, которая схватила мое сердце и сжала.
Она была так чертовски красива, что смотреть на нее было почти больно. Интересно, знает ли она об этом?
Интересно, знала ли она, как много она занимала моих мыслей и как я отсчитывал минуты, чтобы увидеть ее вновь.
Я задавался вопросом, не перевернул ли я ее жизнь так же, как она мою, — до такой степени, что без нее все перестало бы складываться в единое целое, потому что она была не пит-стопом, а пунктом назначения.
Пуля, полученная ранее, вонзилась еще глубже.
Я открыл рот, но Слоан моргнула и отвела взгляд, прежде чем я сказал то, о чем пожалел — не потому, что не хотел этого, а потому, что это было бы слишком много и слишком быстро для нее.