– Филипп, – произнесла она наконец.
– Жанна, – прошептал я.
– Вот и все. Филипп и Жанна.
Она протянула мне руку, и я коснулся ее губами.
– Добейтесь меня, – сказала она, и на этот раз тело и душа говорили в унисон. После неловкого молчания она добавила: – Давайте лучше поговорим о соколиной охоте.
– Начинайте, – предложил я. – Итак, вы поймали сокола…
Жанна д’Ис взяла меня за руку и рассказала, как с бесконечным терпением молодого сокола приучают садиться на запястье, как мало-помалу он привыкает к звенящим колокольцам и к ремешкам на лапах.
– Сначала их кормят досыта, – рассказывала она. – Потом постепенно уменьшают корм, который в соколиной охоте называют паштетом. По прошествии многих дней эти птицы привыкают слетать на запястье за пищей. Паштет привязывают к концу веревки, или леурра, и учат птицу подлетать, как только ловчий начинает крутить леурр над головой. Сначала я роняю паштет, и, когда подлетает сокол, он находит пищу на земле. Через некоторое время он учится хватать ее в движении, когда леурр крутят над головой или тянут к себе. После этого сокола легко научить нападать на дичь, ведь она уже почувствовала вкус к охоте.
Раздался пронзительный крик одного из соколов, и Жанна встала, чтобы поправить ремешок, но птица все еще хлопала крыльями и клекотала.
– Осторожно, Филипп!
Я огляделся и сначала не увидел ничего, что вызывало у птицы беспокойство. Теперь уже все соколы присоединились к ней. Затем взгляд мой упал на плоский камень у ручья, с которого вскочила девушка. Серая змея медленно ползла по валуну, и глаза ее сверкали на плоской треугольной голове, как капли воды.
– Змея…
– Ведь она не ядовита? – спросил я.
Девушка указала на черное V-образное пятно:
– Это верная смерть, гадюка.
Я наблюдал, как змея медленно выползает по гладкому камню на солнечный свет. И шагнул вперед, чтобы рассмотреть ее поближе, но Жанна схватила меня за руку.
– Нет, Филипп, я боюсь!
– За меня?
– Да, Филипп, я люблю тебя.
Тогда я обнял ее и поцеловал в губы, повторяя без конца одно слово:
– Жанна, Жанна, Жанна.
Когда она, дрожа, прильнула ко мне, я почувствовал, как что-то кольнуло меня в ногу, но не придал этому значения и был укушен снова. Острая боль пронзила меня. Я заглянул в нежное лицо Жанны д’Ис, целуя, приподнял и оттолкнул от себя. Затем, наклонившись, оторвал гадюку от лодыжки и растоптал ей голову. Помню слабость и оцепенение. Помню, как упал на землю. Сквозь медленно стекленеющие глаза я видел белое лицо Жанны, склоненное надо мной. И когда свет в моих глазах погас, я все еще чувствовал ее руку на своей шее и бархатную щеку на холодеющих губах.
Я открыл глаза и в ужасе огляделся. Жанна исчезла. Я видел ручей и плоский камень, раздавленную гадюку в траве, но соколы и пни исчезли. Я вскочил на ноги. Сад, деревья, подъемный мост и обнесенный стеной двор исчезли. Я тупо уставился на груду серых развалин, увитых плющом. Между ними проросли огромные деревья. Я пополз вперед, волоча одеревеневшую ногу, и тут с верхушки дерева слетел сокол, взмыл ввысь и, описывая сужающиеся круги, исчез в облаках.
– Жанна! Жанна! – закричал я, но голос замер у меня на губах. Я упал на колени в траву. По воле Божьей, сам того не ведая, я стоял на коленях перед разрушенным каменным храмом в честь Скорбящей Божией Матери. Я увидел печальное лицо Девы, вырезанное из холодного камня. Я увидел крест и тернии у ее ног и прочитал под ними:
«Помолитесь о душе Жанны Исской.
Она умерла молодой из любви к Филиппу, незнакомцу.
1573 г.».
На холодной плите лежала женская перчатка, все еще теплая, благоухающая.
Рай пророков
Коль не пускают в рай порочных жен,
А пьяниц ждет безжалостный огонь,
То есть ли, право, этот рай небесный?
Ведь он пустей, чем нищего ладонь.
Мастерская[31]
Он с улыбкой сказал:
– Ищи ее по всему свету.
Я ответил:
– Зачем так далеко? Мой свет здесь, в этих стенах под стеклянной крышей, здесь, среди позолоченных кувшинов, потускневших рам и старых полотен, черных сундуков и резных стульев с высокими спинками, окрашенных в синий и золотой.
– Так чего же ты ждешь? – спросил он.
И я ответил:
– Я узна́ю ее.
Шаги, голос, песня на улице. Песня казалась мне знакомой, но голоса и шагов я не помнил.
– Глупец! Песня та же самая, только голос и шаги изменились с годами.
Языки пламени в камине шептали над побелевшим пеплом: «Не жди, они прошли, и шаги, и голос».
Он улыбнулся и повторил:
– Ищи ее по всему свету!
Я ответил:
– Зачем так далеко? Мой свет здесь, в этих стенах под стеклянной крышей, здесь, среди позолоченных кувшинов, потускневших рам и старых полотен, черных сундуков и резных стульев с высокими спинками, окрашенных в синий и золотой.
Призрак[32]
Призраки прошлого не уходят.
– Если это правда, – вздохнула она, – что я твоя подруга, то давай останемся здесь навсегда. Ты обо всем забудешь здесь, под летним небом.
Я прижал ее к себе, уговаривая, лаская, я обнял ее, бледную от гнева. Она вырвалась из объятий.
– Если это правда, – вздохнула она, – что я твоя подруга, то давай останемся здесь навсегда.
Призраки прошлого не уходят.
Жертва[33]
Я шел по цветочному лугу. Лепестки цветов были белее снега, сердцевины – чище золота.
Где-то вдалеке кричала женщина:
– Я убила любимого!
Из кувшина она поливала цветы кровью. Те цветы, у которых лепестки были белее снега, сердцевины чище золота.
Я шел по лугу, читая тысячи имен на кувшине, из которого выливалась, пузырясь, свежая кровь.
– Я убила любимого! – кричала женщина. – Мир жаждал, теперь пусть насытится!
Она прошла мимо, и я видел, как она поливает цветы кровью. Лепестки их были белее снега, сердцевины чище золота.
Судьба[34]
Я подошел к мосту, который нельзя перейти.
– Проходи! – прокричал страж, но я ответил с улыбкой:
– Еще есть время.
Он захохотал и закрыл врата.
К мосту, который нельзя перейти, подходили старцы и юноши. И всем им было отказано. Я лениво стоял и считал несчастливцев, пока не устал от их плача и горестных стенаний. Тогда я подошел к мосту, который нельзя перейти. Люди в толпе у ворот вопили:
– Он пришел слишком поздно!
Я засмеялся и сказал:
– Еще есть время!
– Проходи! – крикнул сторож.
И когда я вошел во врата, он улыбнулся и закрыл их за мной.
Толпа[35]
В тесной толпе я стоял рядом с Пьеро. Все взгляды были устремлены на меня.
– Над чем они смеются? – спросил я.
Он хохотал, отряхивая мел с моего плаща:
– Я не вижу. Должно быть, кто-то забавный. Может быть, честный вор?
Все взгляды были устремлены на меня.
– Кошелек! – закричал я. – Пьеро! Помогите, вор!
Все смеялись.
– У меня украли кошелек.
Вперед выступила Истина с зеркалом в руках.
– Если это честный вор, – сказала она, – то Пьеро отыщет его с помощью зеркала.
Пьеро хохотал, отряхивая мел с моего плаща.
– Видишь, – сказал он, – Истина – честная воровка, она возвращает тебе зеркало.
Все взгляды были устремлены на меня.
– Хватайте Истину! – воскликнул я, позабыв, что потерял вовсе не зеркало, а кошелек, стоя рядом с Пьеро в тесной толпе.
Клоун[36]
– Она была невинна? – спросил я, но он лишь усмехнулся, покачивая бубенцами на колпаке.
– Заколот, – хихикал он. – Вспомни о долгом путешествии, о тревожных днях и ужасе ночей. Вспомни, как скитался ради нее, год за годом по чужой земле, тоскуя по родным и близким, тоскуя по ней! Заколот, – хихикал он, прислушиваясь к звону бубенцов на колпаке.
– Она встретила его у ворот, – хихикал он. – Но в ее дружеском приветствии слышались недомолвки.
– Она была невинна? – спросил я.
– Заколот, – хихикал он. – Вспомни о долгом путешествии, о тревожных днях и ужасе ночей. Вспомни, как скитался ради нее, год за годом по чужой земле, тоскуя по родным и близким, тоскуя по ней! Заколот, – хихикал он, прислушиваясь к звону бубенцов на колпаке.
– Она была невинна? – спросил я.
Но он в ответ лишь огрызнулся, прислушиваясь к звону бубенцов на колпаке.
Зеленая комната[37]
Клоун повернул к зеркалу напудренное лицо.
– Быть честным – значит быть красивым, – сказал он. – Но кто может сравниться с моей Белой Маской?
– Кто может сравниться с его Белой Маской? – спросил я у Смерти.
– Кто может сравниться со мной? – ответила Смерть. – Кто бледнее меня?
– Ты очень красива, – вздохнул клоун, отворачивая от зеркала напудренное лицо.
Испытание любви[38]
– Если правда, что ты любишь, – сказала Любовь, – тогда чего же ты ждешь? Отдай ей эти бриллианты, которые обесчестят ее и тебя, за то, что ты любишь опозоренную. Если правда, что ты любишь, – сказала Любовь, – тогда чего же ты ждешь?
Я отнес ей бриллианты, но она растоптала их.
– Научи меня ждать! Я люблю тебя!
– Тогда подожди, если это правда, – сказала Любовь.
Улица Четырех ветров
Слезы с очей утри,
Руки скрести в покое,