Около полуночи Селби оставил Клиффорда мирно дремать в кресле, с чьей-то замшевой перчаткой, зажатой в руке, и в пышном боа, обвитом вокруг шеи, чтобы не простудиться. Селби прошел через холл, спустился по лестнице и очутился на незнакомой улице. Он машинально взглянул на вывеску. Название было ему незнакомо. Тогда он повернулся и двинулся к зажженным фонарям в дальнем конце улицы. Оказалось, что они находятся гораздо дальше, чем он предполагал. В результате мучительных размышлений Селби понял, что его глаза, вероятно, переставлены с привычных мест и теперь расположены по бокам, как у птиц. Ему было грустно думать о неудобствах, которые причинит такое превращение, и он попытался повернуть голову, как это делает курица, чтобы проверить подвижность шеи. Его охватило безмерное отчаяние, слезы полились из глаз, и с разбитым сердцем он налетел на дерево. Это потрясло его до глубины души. Он подавил в душе неистовую нежность, нахлобучил шляпу и поплелся быстрее.
Губы у него были бледны, напряжены, и крепко сжаты зубы. Ему успешно удавалось следовать своим курсом, но через некоторое время он немного сбился с пути. Прошла вечность, прежде чем он обнаружил, что идет мимо вереницы кэбов. Яркие фонари, красные, желтые, зеленые, раздражали его. И он захотел разбить их тростью, но справился со своим порывом и пошел дальше. В голову ему пришла мысль, что можно было бы взять кэб, и он повернулся назад с этим намерением. Однако оказалось, что кэбы виднеются в такой неизмеримой дали, а фонари светят так ярко и неприятно, что он передумал и, собравшись с силами, огляделся.
Какая-то массивная, громадная, неопределенная тень вдруг поднялась справа от него. Он узнал Триумфальную арку и погрозил ей тростью. Ее размеры раздражали его. Он чувствовал, что она чересчур велика. Потом он услышал, как что-то с грохотом упало на тротуар, и подумал, что это, наверное, его трость. Но большого значения это не имело. Когда он овладел собой и восстановил контроль над своей правой ногой, которая отказывалась ему подчиняться, он обнаружил, что пересекает площадь Согласия с такой скоростью, которая все приближала его к кафе «Мадлена». Так не пойдет. Он резко повернул направо, перейдя мост, на рысях миновал Бурбонский дворец и свернул на бульвар Сен-Жермен. Он неплохо держался, хотя размеры Военного министерства казались ему личным оскорблением, и он скучал по своей трости: сейчас было бы приятно громко провести ею по железным перилам. Он вспомнил о шляпе, но забыл, зачем она ему нужна, и с серьезным видом натянул ее поглубже на голову. Затем ему пришлось бороться с сильным желанием сесть и разрыдаться.
Так продолжалось до улицы де Ренн. Там он погрузился в созерцание дракона, поддерживающего балюстраду балкона. Время скользило мимо, пока он не припомнил, что здесь ему совсем нечего делать, и не зашагал прочь. Все происходило медленно. Желание сесть и поплакать уступило место желанию уединиться и глубоко поразмыслить. В этот момент его правая нога вновь вышла из повиновения, атаковала правую и, обойдя ее с фланга, уперлась о деревянную перегородку, которая словно специально преграждала ему путь. Он попытался обойти ее, но обнаружил, что вся улица перекрыта. Он попытался отодвинуть перегородку, но не смог. Потом он заметил красный фонарь, стоящий на груде камней за барьером. Прекрасно. Как ему добраться домой, если бульвар перекрыт? Но он и не дошел до бульвара. Предательская правая нога повела его в обход, потому что бульвар с бесконечной вереницей фонарей находился позади. А здесь что? Что это за узенькая, разбитая улочка, заваленная землей, известью и грудами камней? Он поднял голову. На перегородке черными буквами было написано:
Улица Барре
Он уселся на землю. Двое полицейских подошли к нему и попросили встать, но он ответил, что сидеть на земле – личное дело каждого, и они, смеясь, прошли мимо. В этот момент он был поглощен вопросом, как увидеть Рюбарре. Она была где-то здесь, в этом большом доме с железными балконами. Дверь была заперта, но что с того? В голову ему пришла простая мысль: кричать, пока она не придет. Эта мысль сменилась другой, не менее замечательной: стучать в дверь, пока она не придет. Но в конце концов он отверг оба варианта как слишком сложные. Вместо этого он решил подняться на балкон и, открыв окно, вежливо осведомиться, где найти Рюбарре. В доме только одно окно на втором этаже было освещено. И он окинул его взглядом. Затем, взобравшись на деревянную перегородку, он перелез через груду камней, добрался до тротуара и осмотрел фасад в поисках зацепки, но не нашел ее. Внезапная ярость охватила его, слепое, пьяное упрямство. Кровь бросилась ему в голову, запрыгала, зашумела в ушах океанским прибоем. Он стиснул зубы, прыгнул на подоконник, подтянулся и повис на железных прутьях. Затем сознание его покинуло. В мозгу зазвучало множество голосов, сердце бешено заколотилось. Цепляясь за карнизы, он пробрался вдоль фасада, перехватывая руками решетки и ставни. Он упрямо продвигался вперед и вверх, к освещенному окну за балконом. Шляпа упала и покатилась по окну. Задыхаясь, он прислонился к перилам балкона. А затем окно медленно открылось изнутри.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом девушка сделала два неуверенных шага назад в комнату. Он увидел ее лицо, залитое румянцем, увидел, как она опустилась на стул у освещенного лампой стола. Не говоря ни слова, он последовал за ней в комнату и закрыл за собой высокие, похожие на двери окна. Затем они молча посмотрели друг на друга.
Комната была маленькая и белая. Все в ней было белым – застеленная кровать, маленький умывальник в углу, голые стены, фарфоровая лампа. Его собственное лицо – если бы он мог увидеть себя со стороны, – как и лицо и шея Рюбарре, было окрашено тем же цветом, что цветущая роза у камина рядом с ней. Ему и в голову не пришло заговорить. Похоже, она этого и не ждала. Его разум боролся с впечатлениями от этой комнаты. Белизна. Крайняя чистота всего вокруг занимала его и начинала беспокоить. По мере того как глаза привыкли к свету, из окружающего пространства проявлялись другие предметы и занимали свои места в круге от света лампы. Он увидел пианино, ведерко для угля, железный сундучок и жестяное корыто. К двери был прибит ряд деревянных колышков, на которых висела одежда, прикрытая белой ситцевой занавеской. На кровати лежали зонтик и большая соломенная шляпка, а на столе – раскрытая нотная тетрадь, чернильница и листы линованной бумаги. Позади него находился шкаф с зеркалом, но ему почему-то не хотелось видеть свое отражение. Он протрезвел.
Девушка молча смотрела на него. Лицо ее ничего не выражало, но губы почти незаметно подрагивали. Ее глаза, ясно-голубые при дневном свете, казались темными и мягкими, словно бархат, а румянец на шее с каждым вздохом проявлялся все ярче и ярче. Она казалась меньше ростом и худее, чем на улице, и в овале ее лица было что-то почти детское. Когда наконец он обернулся и увидел свое отражение в зеркале, он был потрясен, как будто увидел нечто постыдное. Его затуманенный разум и затуманенные мысли окончательно прояснились.
На мгновение их взгляды встретились. Его глаза немедленно уставились в пол, губы сжались, каждый нерв его был напряжен до предела. «Теперь все кончено», – сказал ему внутренний голос. Он слушал этот голос с тупым интересом, но уже знал, что голос прав. Впрочем, это было неважно. Для него все кончено, это он понял точно и бесповоротно. И слушал голос, который рос в нем. Через некоторое время он сдвинулся с места, и девушка тоже пошевелилась, опершись о стол своей маленькой рукой. Он открыл окно, втащил свою шляпу и снова его закрыл. Затем подошел к розе, стоящей на столе в стакане с водой, и прикоснулся лицом к цветку. Девушка машинально вытащила цветок, прижала к губам и положила на стол рядом с ним. Он молча взял розу и, пройдя через комнату, открыл дверь. На площадке было темно и тихо. Девушка подняла лампу, скользнула мимо него, спустившись по полированной лестнице в холл. Сняв засов, она открыла железную калитку.
И он вышел, держа в руках свою розу.