Я огляделся. Вот уж поистине подходящее место для сверхъестественных ужасов! Ясное, доброжелательное лицо епископа С, его собранная манера, легкие, грациозные жесты не имели ничего общего со зловещими тайнами. Я посмотрел на него и едва не рассмеялся вслух. Возле амвона сидела старуха со слуховой трубкой в ухе, чем-то похожая на смятую скатерть с бахромой. Без сомнений, при первой попытке органиста-василиска окаменить ее взглядом, она вострубила бы в свою золотую трубу и сдула бы его с лица земли. Я посмеялся про себя над ее самодовольным видом, который показался мне тогда очень забавным. Так я сидел и потешался над всеми вокруг. Над старой гарпией, которая заставила меня заплатить десять сантимов за место (вот она-то была куда больше похожа на василиска, сказал я себе, чем бледный органист), от старой грымзы я перешел, увы! к самому епископу С… Вся набожность моя улетучилась. Я никогда прежде не делал ничего подобного, но теперь мне хотелось смеяться. Что касается проповеди, то из-за звона в ушах я услышал что-то вроде: «юбки святого Павла», – произнесенное с елейным благоговением. От этого в голове моей понеслись еще более фантастичные и неподобающие мысли.
Дальше бесполезно было сидеть. Я должен был стряхнуть с себя ненавистное настроение. Зная, что совершаю бестактность, я все равно поднялся и вышел из храма.
Весеннее солнце светило на улице Сент-Оноре, когда я сбегал по ступенькам. На углу стояла тележка, полная желтых нарциссов, бледных фиалок с Ривьеры, темных анютиных глазок, белых гиацинтов и золотого облака мимоз. На улице прогуливались воскресные любители развлечений. Я взмахнул тростью и присоединился к веселью остальных.
Но вот кто-то обогнал меня.
Он не обернулся, но в его белом профиле застыла та же смертельная злоба, что и в глазах. Я провожал его взглядом, пока мог видеть. От его стройной спины распространялась та же угроза, и каждый шаг его словно выражал намерение меня уничтожить.
Я едва полз, ноги отказывались меня нести. Во мне пробудилось чувство ответственности за что-то позабытое. И я начал припоминать, что заслуживаю его ненависть. Это было давно… Очень давно. Все эти годы ответственность дремала во мне, а сейчас поднялась и предстала перед моими мысленными очами. Спотыкаясь, я перебежал улицу Риволи, площадь Согласия и оказался на набережной. Больными глазами я следил за солнцем, сияющим сквозь белую пену фонтана, текущую по спинам бронзовых речных богов, смотрел на далекую триумфальную арку, словно сотканную из аметистового тумана, на бесчисленный строй серых стволов и еще голые, бледно-зеленые ветви деревьев. Потом я снова увидел его идущим по одной из каштановых аллей Кур-ла-Рен.
Я покинул набережную, безотчетно повернув к Елисейским полям, и пошел к Триумфальной арке. Заходящее солнце сеяло лучи по зеленым газонам. Хорошо освещенный, он уселся на скамейку, вокруг него резвились дети, рядом сидели молодые матери. Он был всего лишь праздным зевакой, как и я. Едва сдержавшись, чтобы не произнести эти слова вслух, я вновь и вновь размышлял о злобной ненависти, написанной на его лице. Но он не смотрел на меня. Я прокрался мимо, едва переставляя свинцовые ноги по аллее. Я знал, что каждая наша встреча приближает его к достижению цели, а меня – к роковой судьбе. И все же я пытался себя спасти.
Последние лучи заката лились сквозь Триумфальную арку. Я прошел под ней и встретился с органистом лицом к лицу. Ведь я оставил его далеко позади, на Елисейских полях, и все же он шел мне навстречу вместе с потоком людей, выходящих из Булонского леса. Он подошел так близко, что коснулся меня. Его худая фигура казалась железным остовом внутри его черного одеяния. Он не проявлял признаков спешки или усталости, не проявлял никаких человеческих чувств. Все его существо выражало только одно: волю и власть творить со мной зло.
В отчаянии я смотрел, как он идет по широкой людной аллее, запруженной экипажами, лошадьми и шлемами Республиканской гвардии. Вскоре он скрылся из виду, а я повернулся и побежал. Я бежал в Булонский лес и дальше – не знаю, куда. Прошло довольно много времени, как мне показалось, наступила ночь, и я очнулся сидящим за столиком возле небольшого кафе. Я забрел обратно в Булонский лес. Прошло несколько часов с тех пор, как я увидел его в последний раз. Физическая усталость и душевная туга не оставили мне сил ни думать, ни чувствовать. Я так устал, так устал! Мне хотелось залечь в своем логове. Мне нужно было вернуться домой. Но идти туда было далеко. Я живу во дворе Дракона, в узком проулке, который ведет от улицы де Ренн к улице Дракона. В этот тупичок может войти только пешеход.
У входа с улицы де Ренн чугунный дракон поддерживает балкон[17]. Внутри двора по обе стороны стоят высокие старинные дома. Огромные ворота днем распахнуты внутрь арочного проема, а ночью их закрывают, и чтобы туда войти, нужно позвонить в маленькую дверцу. На тротуаре вечно собираются глубокие лужи. Крутые лестницы ведут к дверям, выходящим во двор. Первые этажи занимают торговые лавки, оружейники и кузнецы. Весь день во дворе звенят молотки и скрежещут металические прутья. Чем ниже, тем больше веселья, уюта и тяжелого, честного труда. Пять пролетов вверх – студии архитекторов и художников, укромные логова студентов средних лет, вроде меня, тех, кто хочет жить один. Когда я впервые там появился, я был еще молод и не был одинок.
Мне пришлось немного прогуляться, прежде чем я нашел извозчика. Почти у самой Триумфальной арки стоял пустой экипаж, и я нанял его. До улицы де Ренн нужно было ехать не меньше получаса, тем более на усталой лошади, сытой по горло воскресными гуляниями. Я добрался до крыльев дракона, ни разу не заметив своего врага, а теперь до убежища было рукой подать. Перед воротами играла стайка детей. Наш консьерж с женой прогуливались между ними со своим черным пуделем, следили за порядком. Несколько пар вальсировали на тротуаре. Я поздоровался и поспешил к себе.
Все обитатели двора были на улице. Место было освещено несколькими высокими фонарями, в них тускло горел газ. Моя квартира находилась на самом верху, к ней вела довольно узкая, ветхая лестница. Я ступил на нее, и предо мной открылся путь к покою и убежищу. Оглянувшись через правое плечо, я увидел его в десяти шагах. Должно быть, он вошел со мной во двор. Он шел ни быстро, ни медленно, но прямо ко мне. И теперь он смотрел на меня впервые с тех пор, когда в церкви наши глаза встретились. Я знал, что время пришло.
Отступив назад, я столкнулся с ним и хотел бежать через вход на улицу Дракона. Его взгляд говорил, что бежать нельзя. Казалось, целую вечность я отступал, а он шел на меня по двору в полной тишине. Наконец, я почувствовал тень арки и нырнул под нее, собираясь оттуда выбежать на улицу. Но оказалось, что ворота были заперты. Я почувствовал это по темноте, окружившей меня, и в ту же секунду прочел это на его лице. Как светилось оно в темноте, как быстро оно приближалось. Глубокая арка, запертые ворота, закрытые замки – все было на его стороне. Угроза наконец осуществилась – она сгустилась и навалилась на меня из бездонной тьмы, в его адских глазах было ее средоточие. Утратив надежду, я прислонился спиной к запертым воротам и бросил ему вызов…
На каменном полу задвигались стулья, прихожане начали подниматься со своих мест. Я слышал, как епископ стучит посохом по южной галерее, направляясь к ризнице. Коленопреклоненные монахини, оторвавшись от своих молитв, почтительно поклонились и ушли. Модная дама, моя соседка, тоже поднялась со сдержанным изяществом. Она укоризненно скользнула по мне взглядом, проходя мимо. Полумертвый, но в то же время живой до последней клеточки, я сидел посреди неторопливо расходящейся толпы, потом тоже поднялся и пошел к двери. Я проспал всю проповедь. Неужели я проспал проповедь? Я поднял глаза и увидел, как он идет по галерее. Увидел только его бок, тонкий согнутый локоть в черном сюртуке был похож на один из тех дьявольских безымянных орудий пыток, что лежат в заброшенных подземельях средневековых замков.
Я бежал от него, хотя он говорил мне глазами, что бежать нельзя. Неужели я бежал от него? То, что давало ему власть надо мной, возникло из небытия, где я так долго его прятал. Теперь я узнаю его. Смерть и адская бездна, куда он был послан по моей слабости, – изменили его для всех, но не для меня. Я узнал его с первого взгляда и знал, зачем он пришел. Пока тело мое пребывало в безопасности в нарядной маленькой церкви, он охотился за моей душой во дворе Дракона.
Я попятился к двери. Из органа вырвался могучий рев. Ослепительный свет заполнил церковь, скрыв от меня алтарь. Люди исчезли, своды исчезли, крыша исчезла. Я поднял свои ослепшие глаза к бездонному сиянию и увидел черные звезды, стоящие в небесах, и влажные ветры озера Хали охладили мое лицо.
И вот далеко-далеко, над тысячами лиг разметавшихся облаков я увидел, как каплями опадает луна. А за ней, за Луной, возвышались башни Каркосы. Смерть и адская бездна, куда он был послан по моей слабости, изменили его для всех, но не для меня. Теперь я слышал его голос, растущий, разрывающий пространство невыносимым сиянием, и упал, залитый волнами пламени. Тогда я погрузился внутрь и услышал, как Король в желтом шепчет моей душе: «Страшно впасть в руки Бога живого»[18].
Желтый знак
Пусть багровый рассвет гадает,
Что нам останется,
Когда опадет синий свет звезд,
И все будет кончено.
Есть множество вещей, которые невозможно объяснить. Почему некоторые музыкальные аккорды заставляют меня думать о багряных и золотых оттенках осенней листвы? Отчего, когда я слушаю «Мессу» Шарля Гуно, мои мысли блуждают в пылающих глубинах девственно-серебряных пещер? А когда в шесть часов вечера я иду по ревущему, суматошному Бродвею, то перед глазами моими стоит картина безмятежного Броселианда