Она была не настолько бледной, как он. Глаза ее были спокойны, как у ребенка, но он вздрогнул, дрожа с головы до ног, и свеча мерцала в его руке.
Наконец он прошептал:
– Сильвия, это я… – и повторил: – Это я.
Затем, зная, что она мертва, он поцеловал ее в губы.
И всю долгую ночь кошка мурлыкала у него на коленях, сжимая и разжимая мягкие коготки, пока небо над улицей Четырех ветров не побледнело.
Улица первого снаряда
Старый месяц умрет –
Восстанет луна молодая.
Наверно, он падает с неба,
Как беспомощный старец.
В комнате было уже темно – высокие крыши напротив почти не впускали в нее декабрьский день. Девушка придвинула стул поближе к окну, и выбрав толстую иглу, продела в нее нить и завязала узелок. Затем она разгладила на коленях детскую одежку, наклонилась, откусила нить и достала из-под подола иголку помельче. Отряхнув нитки, кусочки кружев, она снова положила вещицу на колени.
Затем она вытащила иголку с ниткой из корсажа и пропустила ее сквозь пуговицу. Рука у нее дрогнула, нитка оборвалась, и пуговица покатилась по полу. Девушка подняла голову. Ее глаза были прикованы к предзакатной полоске над крышами. С улиц доносились звуки, похожие на барабанный бой, а за ними, издалека неслось неясное бормотание, нарастающее, грохочущее вдалеке, словно волны, бьющие о скалы, а потом уползающие вниз с угрюмым рычанием.
Холод усилился, пронизывающий холод. Он остекленил вчерашнюю слякоть. С улицы отчетливо слышались звуки, резкие, металлические – звуки выстрелов, стук ставень, изредка – человеческих голосов. Воздух отяжелел от темного холода. Было больно дышать, и каждое движение давалось с трудом.
Пустынное небо устало раскинулось над городом печальными облаками. Эта печаль пропитала холодный город, разрезанный пополам замерзшей рекой, великолепный город с башнями и куполами, набережными, мостами и тысячами шпилей. Она разливалась по площадям, захватывала проспекты и дворцы, кралась по мостам и ползла по узким улочкам Латинского квартала этим под серым декабрьским небом. Тоска, глубокая тоска. Сеял мелкий ледяной дождь, посыпая тротуар крошечной кристаллической пылью. Она барабанила по стеклам и скапливалась вдоль подоконника. Свет в окне почти погас, и девушка снова низко склонилась над своей работой. Наконец она вновь подняла голову и откинула волосы со лба.
– Джек…
– Да, милая?
– Не забудь вычистить палитру.
– Хорошо, – сказал он и, взяв палитру, уселся на пол перед печкой. Его голова и плечи оставались в тени, но пламя освещало колени и отсвечивало красным на лезвии мастихина. В свете пламени рядом виднелась цветная шкатулка, на крышке было вырезано:
Дж. Трент
Школа изящных искусств[40]
1870
Надпись была украшена американским и французским флагом.
Мокрый снег бил в стекла, покрывая их звездами и бриллиантами. Он быстро таял от тепла внутри комнаты, стекал вниз и застывал папоротниковыми узорами. Заскулила собака, и послышался стук маленьких лапок по оцинкованной печи.
– Джек, наверное, Геркулес проголодался.
Топот лап за печкой усилился.
– Он скулит, – нервно продолжала она, – и если не от голода, то потому что…
Голос ее дрогнул. Воздух наполнился гулом, окна завибрировали.
– О Джек, – воскликнула она. – Еще один… – но ее голос потонул в звуке снаряда, разрывающего облака над головой[41].
– Близко, – пробормотала она.
– Да нет, – бодро ответил он. – Упал где-то на Монмартре… – И, так как она промолчала, добавил с преувеличенным безразличием: – Они не станут стрелять по Латинскому кварталу. И во всяком случае у них нет такой батареи, которая могла бы его разрушить.
– Джек, дорогой, когда ты покажешь мне статуи мсье Уэста?
– Держу пари, – сказал он, бросив палитру и подходя к окну, – что сегодня здесь была Колетт.
– Почему? – спросила она, широко раскрыв глаза. – Вот почему ты так? Ну правда, мужчины слишком утомительны своим вечным всезнайством. Предупреждаю тебя, если мсье Уэст вздумал, будто Колетт…
С севера со свистом и оконной дрожью пронесся еще один снаряд. Он пролетел над домами с протяжным визгом, и стекла зазвенели.
– А вот это было близко, – выпалил он.
Они помолчали некоторое время, потом он заговорил весело:
– Ну, продолжай, Сильвия, что ты там нападала на бедного Уэста…
Но она только вздохнула:
– Ах, милый, я не могу делать вид, что привыкла к свисту снарядов.
Он уселся на подлокотник кресла рядом с ней.
Ее ножницы со звоном упали на пол, следом полетело шитье и, обхватив его обеими руками за шею, она забралась к нему на колени.
– Не уходи сегодня, Джек.
Он поцеловал ее в приподнятое лицо.
– Ты же знаешь, я должен.
– Когда я слышу снаряды и знаю, что ты в городе…
– Они падают на Монмартре…
– А могут упасть в Школе изящных искусств, ты сам сказал, что два снаряда упали на набережную Орсе.
– Это случайность.
– Джек, сжалься, возьми меня с собой.
– А кто приготовит обед?
Она встала и бросилась на кровать.
– Я не смогу к этому привыкнуть. Знаю, что тебе нужно уходить, но прошу тебя, не опаздывай к обеду. Если бы ты знал, как я страдаю. Я ничего не могу с собой поделать, не сердись, милый!
– Там безопасно, как у нас дома.
Она следила, как он наполнял спиртовку, а когда зажег ее и взялся за шляпу, чтобы уйти, она вскочила и молча к нему прижалась.
– Помни, Сильвия, что мое мужество подпитывается твоим. Ну же, я должен идти. – Она не отрывалась, и он повторил: – Я должен идти.
Она отступила, как будто собираясь заговорить, он ждал, но она только смотрела на него, и тогда он поцеловал ее чуть небрежно со словами: «Не волнуйся, милая».
Спустившись с последнего пролета лестницы, он увидел хромую консьержку, которая спешила к нему навстречу, размахивая письмом, и кричала:
– Мсье Джек, вам просил передать мсье Феллоуби.
Он взял записку и, прислонившись к дверному косяку, прочел:
«Дорогой Джек!
Я уверен, что у Брейта не осталось ни полушки. Думаю, у Феллоуби тоже. Брейт это отрицает, а Феллоуби наоборот. Так что делай выводы сам. Я устраиваю пир. Жду и тебя.
С уважением,
Уэст.
P.S. Феллоуби просил денег у Хартмана и его банды. В этом есть что-то гадкое, а может, он просто скряга.
P.P.S. Я отчаянно влюблен и уверен, что ей нет до меня никакого дела».
– Спасибо, – с улыбкой сказал Трент консьержке. – Как поживает папаша Коттар?
Старуха покачала головой и указала на занавешенную кровать в ее каморке.
– Папаша Коттар, – бодро воскликнул Трент, – как вы сегодня?
С этими словами он отдернул занавеску над кроватью. На смятых простынях лежал старик.
– Вам лучше?
– Лучше, – устало подтвердил тот и, помолчав, спросил: – Есть новости, мсье Джек?
– Я сегодня еще не выходил из дома. Расскажу все, что услышу, – и добавил себе под нос: «Видит Бог, слухов и так предостаточно». – Не унывайте, вы сегодня уже лучше выглядите.
– Стреляют?
– Да. Генерал Трошу вчера вечером отдал приказ.
– Это ужасно…
«Куда уж хуже! – думал Трент, выходя на улицу и поворачивая за угол, в сторону набережной Сены. – Что может быть хуже бойни, фу! Хорошо, что я не принимаю в этом участия».
Улица была пустынной. Несколько женщин, укутанных в рваные шинели, едва ползли по подмерзшему тротуару, и убого одетый уличный мальчишка крутился у канавы на углу бульвара. Свои лохмотья он подпоясал веревкой вокруг талии. На ней висела крыса, все еще теплая и кровоточащая.
– Там еще одна! – прокричал он Тренту. – Я ее задел, но она ушла.
Трент пересек улицу и спросил:
– Сколько?
– Два франка за четвертинку жирной. Столько дают на рынке Сен-Жермен.
Он сильно закашлялся, потом вытер лицо ладонью и хитро взглянул на Трента.
– На прошлой неделе крысу можно было купить целиком за 6 франков, но, – тут мальчишка выругался, – крысы покинули набережную Сены, а возле новой больницы их теперь травят. Могу продать вам эту за семь франков. Между прочим, на острове Сен-Луис я за нее возьму десять.
– Врешь, – сказал Трент. – Имей в виду, если ты будешь обманывать людей в своем квартале, они очень быстро сделают с тобой то же самое, что ты с крысами.
Он внушительно посмотрел на мальчишку, а тот сделал вид, что хмыкнул. Затем Трент со смехом бросил крысолову франк. Мальчишка поймал его, и сунув в рот, повернулся к канаве. На секунду он присел на корточки и неподвижно, настороженно замер, глядя на решетку канализации, затем рванулся вперед и швырнул камень в желоб. Трент оставил его, когда он добивал визжащую свирепую серую крысу, которая извивалась в канаве.
«Скорее всего Брейт тоже этим кончит, бедняга», – подумал он.
Он торопливо свернул в грязный проулок, где находилась Школа изящных искусств, и вошел в третий дом с левой стороны.
– Мсье дома, – прошептал старый консьерж.
Дом? В голой каморке только в углу стояла железная кровать, умывальник и еще кувшин на полу.
У двери показался Уэст, загадочно подмигивая и приглашая Трента войти. Брейт, который рисовал прямо в постели, чтобы совсем не замерзнуть, поднял голову, засмеялся и пожал вошедшему руку.
– Что новенького?
На риторический вопрос ему ответили как обычно:
– Стреляют.
Трент присел на кровать.
– Откуда это у тебя? – удивился он, указывая на курицу в раковине умывальника.
Уэст улыбнулся.
– Вы что, миллионеры?
Брейт, слегка смущенно, начал:
– Это один из подвигов Уэста…
Но Уэст перебил его.
– Погоди, я сам расскажу. Понимаешь, еще перед осадой мне дали рекомендательное писмо к одному типу – зажравшемуся банкиру, то ли немцу, то ли американцу. Ну ты видел таких. Я забыл про письмо, а сегодня решил воспользоваться и обратился к нему. Подлец живет с комфортом. Стреляет, представляешь? Стреляет прямо у себя в гостиной! Слуга снисходительно взял мое письмо и визитку и оставил меня в коридоре. Это мне, конечно, не понравилось. Я прошел за ним в первую комнату и чуть не упал в обморок при виде яств, разложенных на столе у камина. Вернулся слуга. Как дерзко он себя вел!«Нет-с, хозяина нет, ему некогда принимать рекомендательные письма в такое время. Осада и другие деловые затруднения…» Я врезал н