– Это купе принадлежит только нам двоим, – сказал Гастингс.
Она задумчиво прислонилась к мягкому подоконнику. Ветер приподнимал ее шляпку и развевал ленты под подбородком. Быстрым движением она развязала их и, вытащив из шляпки длинную булавку, положила ее рядом с собой. Поезд уже разогнался и стремительно шел вперед. К ее щекам прилила краска, каждый вдох и выдох приподнимал и опускал веточку лилий, приколотых к ее платью. Мимо проплывали деревья, дома, пруды, телеграфные столбы.
– Быстрее! Ну быстрее же! – воскликнула она.
Гастингс не отрываясь смотрел на девушку, но ее глаза, широко открытые, голубые, как летнее небо, как будто устремились к чему-то далеко впереди, к чему-то, что не приближалось, а наоборот, удалялось от них. Был ли это мрачный замок на холме или крест сельской часовни? Может быть, она смотрела на призрачную летнюю Луну, скользящую в тонкой туманной дымке неба?
– Быстрее! Быстрее! – воскликнула она.
Ее полуоткрытые губы горели алым огнем. Поезд трясся и дрожал, мимо изумрудным потоком проносились поля. Он уловил ее волнение, и лицо его засияло.
– Ну, посмотри! Выгляни вместе со мной! – бессознательным движением она схватила его руку и увлекла к окну.
Он видел только, как шевелятся ее губы – голос тонул в стуке колес, но его пальцы сомкнулись на ее пальцах, и он вцепился в подоконник. Ветер свистел у них в ушах.
– Осторожно, Валентина, не так далеко!
Между опор моста мелькнула широкая река, а затем поезд с грохотом пронесся по туннелю и вновь прошил свежие зеленые поля. Вокруг него ревел ветер. Девушка высунулась из окна почти по пояс, но Гастингс схватил ее за талию:
– Осторожно! Не так далеко!
Она тем временем шептала:
– Быстрее, быстрее! Прочь из города, из страны! Быстрее, быстрее! Прочь из этого мира!
– Что ты там шепчешь? – спросил он, но ветер загнал голос обратно в горло. Она все же услышала его и, отвернувшись от окна, посмотрела на обнимающую ее руку. Затем подняла глаза к его лицу. Поезд тряхнуло так, что задрожали стекла. Теперь они мчались сквозь лес, и солнце освещало мокрые от росы ветви деревьев огненными вспышками. Он заглянул в ее встревоженные глаза, притянул к себе и поцеловал в полуоткрытые губы, а она горько, безнадежно вскрикнула.
– Только не это… Я обещала! Ты должен… должен знать, что я недостойна, – в чистоте его собственного сердца эти слова не имели никакого смысла ни тогда, ни потом. Вскоре ее голос оборвался, и она положила голову ему на грудь. Он прислонился к окну. В ушах у него шумел яростный ветер, а сердце радостно, смятенно билось. Они выехали из леса, и землю снова залил яркий солнечный свет. Валентина взглянула в окно и заговорила едва слышно, так что ему пришлось наклониться и прислушаться:
– Я не могу оттолкнуть тебя. Я слишком слаба. Ты давным-давно владеешь моим сердцем. Я нарушила слово, данное тому, кто мне доверял, но я ведь уже призналась тебе во всем, остальное не имеет значения.
Он улыбнулся ее невинности, она заговорила снова:
– Прими меня или брось, какая разница? Одним словом ты можешь убить меня, может быть, это будет легче, чем переносить такое счастье.
Он обнял ее:
– Тише, что ты такое говоришь? Посмотри на этот свет, на луга и ручьи. Мы с тобой будем очень счастливы в этом солнечном мире.
Она повернулась к окну. Мир вокруг казался ей прекрасным.
Дрожа от счастья, она вздохнула:
– Неужели это и есть мир? Я никогда его таким не знала.
– И я тоже, прости меня, Господи, – пробормотал он.
Может быть, добрая Госпожа Полей и простила их обоих.
Рюбарре[73]
Пусть проповедует мулла и мудрствует философ,
Напрасны скорби их, бессмысленны вопросы.
Они ничто – лишь спицы в вечном колесе,
Что не под силу никому сломать иль сбросить.
Один из студентов в Академии Жюлиана указал кистью на молодого человека, бездумно сидящего перед своим мольбертом:
– Вот Фоксхолл Клиффорд.
Селби подошел, чтобы представиться:
– Здравствуйте, меня зовут Селби, я только что прибыл в Париж, и у меня к вам рекомендательное письмо для Академии искусств.
Внезапно его голос был заглушен грохотом падающего мольберта, задетого каким-то студентом, который набросился на своего соседа. Шум драки пронесся по прославленной Академии искусств, где в свое время работали Буланже[74] и Лефевр[75], а затем выкатился на лестницу. Селби очень беспокоился о первом впечатлении, которое он произведет в Академии Жюлиана, и взглянул на Клиффорда, который невозмутимо наблюдал за потасовкой.
– Здесь шумновато, – сказал Клиффорд, – но вы полюбите этих парней, когда познакомитесь с ними поближе.
Его невозмутимость привела Селби в восторг. Затем с пленительной простотой Клиффорд познакомил молодого человека с полудюжиной студентов, прибывших с разных концов света. Одни приветливо здоровались, другие вежливо кивали ему. Даже недосягаемый в своем величии Massier[76] благосклонно поклонился и сказал:
– Мой друг, человек, который так прекрасно говорит по-французски, и к тому же знакомый мсье Клиффорда, всегда будет хорошо принят в этой мастерской. Но учтите, пока не появится следующий новичок, вы будете предметом повышенного внимания.
– Да, я понимаю!
– Вы же не против?
– Нет, конечно, – ответил Селби, который ненавидел всеобщее внимание.
Клиффорд, забавляясь, надел шляпу и сказал:
– Что ж, придется потерпеть, особенно поначалу.
Селби надел свою шляпу и последовал за ним к двери. Когда они проходили мимо подиума, раздался девичий крик:
– А с нами познакомиться?
Один из студентов вскочил из-за мольберта и преградил путь покрасневшему Селби. Тот с недоумением взглянул на Клиффорда.
– Поприветствуй девушек, сними шляпу! – посмеивался тот.
Смущенный молодой человек повернулся к моделям и поклонился им.
– А как же я? – воскликнула незамеченная им натурщица.
– А вы очаровательны, – ответил Селби, пораженный собственной дерзостью.
И тут же вся мастерская, как один человек, одобрительно загудела: «Наш человек!» Натурщица со смехом послала ему воздушный поцелуй и сказала:
– À demain beau jeune homme![77]
Всю следующую неделю Селби спокойно работал в мастерской. Сначала французские студенты прозвали его L'Enfant Prodigue[78], а потом начали множиться варианты прозвища – блудный сынок, сынок Селби и Сынби. Затем фантазия присутствующих потекла дальше, из Сынби его окрестили в Сырби, но когда кое-кто принялся называть его Сладкий Сырби, Клиффорд это решительно пресек. И в конце концов студия вернулась к Сынку.
Наступила среда, и явился профессор Буланже[79]. В течение трех часов студенты корчились от его едкого сарказма, в том числе и Клиффорд, которому было объявлено, что он знает об искусстве еще меньше, чем искусство знает о нем[80]. Селби повезло больше[81]. Профессор молча осмотрел его рисунок, пристально взглянул на студента и с неопределенным жестом двинулся дальше. А вскоре он удалился из студии под руку с Бугро[82], к великому облегчению Клиффорда, который до его ухода никак не мог улизнуть.
На следующий день Клиффорд вообще не пришел. Селби по своей наивности рассчитывал встретиться с ним в Академии, но не дождался и отправился в Латинский квартал один. Париж все еще был для него чужим и новым. Его смутно волновало великолепие города, но, впрочем, ни площадь Шатле, ни Нотр-Дам-де-Париеще не бередили в его американской душе никаких воспоминаний. Дворец Правосудия с его часами, башенками и часовыми в сине-красной форме, площадь Сен-Мишель, наполненная омнибусами, уродливыми грифонами, которые, как всегда, плевались водой, бульвар Сен-Мишель, гудки трамваев, слоняющиеся парами полицейские, заставленная столиками терраса кафе «Вакетт» – все это еще было для Селби ничем.
Он даже не знал, что, пересекая границу каменной мостовой площади Сен-Мишель и ступив на тротуар бульвара Сен-Мишель, он вступает в студенческие угодья Латинского квартала. Извозчик принял его за буржуа и попытался соблазнить преимуществами конной прогулки перед пешей. Какой-то уличный мальчишка сначала с видом величайшей озабоченности размахивал перед ним газетойс последними новостями из Лондона, а потом показал, как умеет стоять на голове, и предложил посоревноваться в этом искусстве. Хорошенькая девушка метнула на него заинтересованный взгляд своих фиалковых глаз. Селби этого даже не заметил, и девушка, поймав свое отражение в витрине, удивилась тому, как пылают ее щеки. Двинувшись дальше, она столкнулась с Фоксхоллом Клиффордом и поспешила прочь. Клиффорд с открытым ртом проследил глазами за красавицей, а затем посмотрел вслед Селби – тот уже сворачивал на бульвар Сен-Жермен, направляясь к Сене. Тогда Клиффорд остановился и придирчиво осмотрел в витрине свое отражение.
– Я не красавец, – задумчиво произнес он, – но не такой уж и урод. С чего это она так покраснела при взгляде на Селби? В первый раз вижу, чтобы она так смотрела на кого-нибудь в Латинском квартале. На меня, во всяком случае, она никогда так не смотрела, хотя, видит Бог, я сделал для этого все, что мог.
Он вздохнул, утешая себя тем, что (во всяком случае в этот раз)спас свою бессмертную душу от погружения в пучины смертных грехов, и беспечной походкой поспешил вслед за Селби. Вскоре он без труда нагнал приятеля, они вместе пересекли залитый солнцем бульвар и усел