ись под навесом кафе «Дю Серкль». Клиффорд небрежно кивнул всем сидящим на террасе и сказал:
– Потом познакомишься с остальными, а пока позволь представить тебя двум истинным украшениям Парижа – мистеру Ричарду Эллиоту и мистеру Стэнли Роудену.
«Украшения» смотрели вполне благосклонно, и знакомство состоялось.
– Я слышал, ты на сегодня работаешь с моделью, – Эллиот внезапно обратился к Клиффорду, который вдруг принялся прятать глаза.
– Будешь изучать натуру? – спросил Роуден.
– Какбишь ее зовут на этот раз? – спросил Эллиот.
И Роуден услужливо ответил:
– Зовут Иветта, из Бретони…
– Откуда ты знаешь? – вкрадчиво спросил Клиффорд. – Может быть, ее зовут Рюбарре?
Тема разговора мгновенно поменялась. Селбивслушивался в незнакомые имена и студенческие байки о новых победах. Ему нравилось остроумие и откровенность собеседников, перебрасывавшихся дикой смесью английских и французских жаргонных словечек. Он с нетерпением ждал, когда войдет в это тайное общество на правах полноправного члена.
Зазвонили колокола Сен-Сюльпис, им вторили часы Люксембургского дворца. Взглянув на солнце, опускающееся в пыльную дымку за Бурбонским дворцом, приятели встали из-за стола, пересекли бульвар Сен-Жермен и неторопливо направились в сторону Медицинской школы. Им навстречу из-за угла вышла девушка с тубусом для нот. Лицо Клиффорда оживилось, заметно встрепенулись Эллиот и Роуден. Все втроем они поклонились ей, и девушка, не поднимая глаз, серьезно ответила на их приветствие. Селби, который чуть отстал от компании, задержавшись у какой-то праздничной витрины магазина, поднял голову и встретился взглядом с самыми голубыми глазами, которые видел в своей жизни. Глаза мгновенно потупились, и молодой человек поспешил нагнать остальных.
– О боги, – сказал он. – Я только что повстречал самую красивую девушку…
И у всей троицы одновременно вырвалось мрачное и зловещее восклицание, словно они составляли хор в греческой трагедии.
– Рюбарре!
– Что? – спросил сбитый с толку Селби.
Клиффорд в ответ только махнул рукой.
Два часа спустя, когда они ужинали, Клиффорд повернулся к Селби и сказал:
– Что ты ерзаешь на стуле? Хочешь у меня о чем-тоспросить?
– Да, – Селби постарался придать своему голосу беззаботный тон. – Хотел спросить о той девушке. Кто она?
– Ее имени, – торжественно произнес Клиффорд, – никто не знает. Каждый повеса в квартале раскланивается с ней, и она серьезно отвечает на приветствие, и на этом всё. Судя по тубусу с нотами, она пианистка. Живет на маленькой, скромной улочке Барре, где городские власти ведут нескончаемый ремонт. А поскольку никто не знает, как ее зовут, то и прозвали Рюбарре. Мистер Роуден плохо знает французский, поэтому он сначала называл ее Рубарри.
– Ничего подобного, – горячо возразил Роуден.
– Рюбарре – предмет вожделения для каждого жуира в квартале.
– Мы не жуиры, – буркнул Эллиот.
– Ну, разумеется, – ответил Клиффорд, – однако, смею обратить ваше внимание, мистер Селби, что эти двое джентльменов неоднократно и безуспешно пытались бросить себя к ногам Рюбарре. Улыбка этой женщины останавливает сердце, – тут он мрачно нахмурился, – но я вынужден сказать, что ни высокий интеллект моего друга Эллиота, ни исключительная красота моего друга Роудена не тронули ее ледяного сердца.
Эллиот и Роуден так и закипели от негодования:
– А сам-то ты!
– Я, – мягко сказал Клиффорд, – не тороплюсь вступить на вашу гибельную стезю.
Через двадцать четыре часа Селби совершенно выбросил Рюбарре из головы. Потом он всю неделю усердно трудился в мастерской, в субботу вечером так устал, что улегся спать до обеда, и ему приснился кошмар о реке из желтой охры, в которой он тонул. В воскресенье утром он вдруг ни с того ни с сего вспомнил о Рюбарре и ровно через десять секунд увидел ее. Это было на цветочном рынке у Моста Менял. Она рассматривала горшок с анютиными глазками. Цветочник готов был отдать ей впридачу душу и сердце, но Рюбарре покачала головой.
Неизвестно, остановился бы Селби, чтобы осмотреть прованские розы, если бы Клиффорд не заинтриговал его в прошлый вторник. Возможно, он разбередил его интерес. Ведь самое любопытное двуногое на свете, если не считать глупую индюшку, – это девятнадцатилетний юноша. С двадцати лет и до самой смерти мужчина пытается это скрыть. Впрочем, нужно быть справедливым к Селби. Он пришел сюда ради самого цветочного рынка.
Под безоблачным небом у парапетов вдоль мраморного моста цветы стояли в горшках и ящиках. Воздух был нежным, солнце играло с тенями среди листьев и сияло в сердцевинах тысяч роз. Весна пришла, и она была в полном разгаре. Поливальные тележки разбрызгивали свежесть по бульвару, воробьи вели себя до неприличия назойливо, какой-то простак рыбачил, забросив бесполезный поплавок в мыльную пену возле лавуара[83]. Белые шипы каштанов покрылись нежной зеленью и вибрировали от жужжания пчел. Среди гелиотропов щеголяли своими пожухлыми крыльями прошлогодние бабочки. Вокруг чувствовался запах свежей земли. Эхо лесных ручьев слышалось в журчании Сены, ласточки рассекали воздух у стоящих на якоре лодочек. Из окна виднелась клетка с птицей, ее чистая песня отчаянно летела в свободную высь. Селби посмотрел на прованские розы, потом взглянул на небо. Может быть, птичья песня тронула его, может быть, дело было в опасной сладости, разлитой в майском воздухе. Сначала он даже не понял, что остановился, потом начал соображать, зачем остановился, потом решил, что нужно идти дальше, потом, что не нужно идти, потом он посмотрел на Рюбарре.
– Мадемуазель, это чудесные анютины глазки.
Рюбарре качнула головой.
Цветочник улыбнулся: ей явно хотелось купить вовсе не анютины глазки. Каждую весну она покупала у него по два-три горшочка этих цветов и никогда не торговалась. Что же ей нужно? Он предчувствовал, что сегодня анютины глазки – это лишь предлог для более важной сделки. Цветочник потер руки и огляделся по сторонам.
– Вот великолепные тюльпаны, – заметил он. – А эти гиацинты…. – он закатил глаза, рекламируя свои душистые закрома.
– А вот эти… – пробормотала Рюбарре, указывая сложенным зонтиком на чудесную розу, и при этом голос у нее дрожал.
Селби заметил это и смутился, что подслушивает чужой разговор. Цветочник тоже заметил и, уткнувшись носом в розы, сразу почуял выгодную сделку. Нужно отдать ему справедливость: он не прибавил ни сантима к честной стоимости цветов, потому что Рюбарре была несомненно бедна, хотя и очаровательна.
– Пятьдесят сантимов, мадемуазель, – проговорил он серьезным тоном.
Рюбарре почувствовала, что торговаться нет смысла. Некоторое время оба они стояли молча. Цветочник не стал расхваливать товар – роза была великолепна без всяких комплиментов.
– Я возьму анютины глазки, – сказала девушка и вынула из потертого кошелька два франка.
Затем она подняла голову. Глаза ей застилали слезы, преломлявшие свет, словно бриллианты. Но когда одна из них медленно покатилась к уголку носа, перед ней возникло смутное видение молодого человека. Она быстро вытерла испуганные голубые глаза краешком платка, и в фокусе появился очень смущенный Селби. Он тут же отвел глаза к небус таким пристальным вниманием, что цветочник посмотрел туда вслед за ним, и полицейский тоже. Потом Селби принялся разглядывать свои ботинки, пока садовник рассматривал его самого, а полицейский, ссутулившись, двинулся дальше. За это время Рюбарре успела отойти на некоторое расстояние.
– Что вам предложить, сударь? – спросил цветочник.
Селби и сам не понял, зачем он принялся скупать цветы. Зато цветочник, чуя поживу, был словно наэлектризован. Никогда прежде он не продавал столько товара сразу, по таким хорошим ценам, и никогда не был так единодушен с покупателем. Впрочем, ему хотелось яростного торга, ему хотелось поспорить и хотя бы раз призвать в свидетели небеса. Этой сделке явно не хватало перца.
– Эти тюльпаны просто великолепны!
– Да, действительно, – горячо воскликнул Селби.
– Но увы, они слишком дороги.
– Я их беру.
– О боже, – пробормотал цветочник, обливаясь потом, – да он безумнее, чем большинство англичан.
– А вот кактус…
– Он чудесен!
– Э-э-э…
– Заверните его вместе с остальными.
Цветочник в изнеможении прислонился к парапету моста.
– Вот еще великолепный розовый куст… – едва слышно начал он. – Пятьдесят франков.
Цветочник наслаждался, наблюдая, как молодой человек внезапно покраснел. Однако секундное замешательство сменилось в глазах Селби холодным самообладанием, и он, не сводя глаз с цветочника, сказал:
– Да, я возьму вон ту розу. Почему мадемуазель не купила ее?
– Потому что мадемуазель не богата.
– Откуда вам это известно?
– Матерь Божья, да потому что я всегда продаю ей только анютины глазки, они стоят дешево.
– Это те анютины глазки, которые она купила?
– Да, мсье, вот эти, голубые с золотом.
– Значит, вы ей пошлете их?
– В полдень, когда торговля окончится.
– Добавьте к ним розу и… – тут он пристально посмотрел на садовника, – не смейте говорить, кто ее послал. Остальное отнесите в отель «Дю Сенат», улица Турнон, 7. Я оставлю указания консьержу.
Затем он с большим достоинством застегнул перчатку и зашагал прочь. Скрывшись с глаз цветочника за углом, он почувствовал себя совершенным дураком. Десять минут спустя он уже сидел в своей комнате в отеле «Дю Сенат» и повторял с идиотской улыбкой:
– Какой же я осел! Какой осел!
Через час он все еще сидел в кресле, в той же позе, в шляпе и в перчатках, с тростью в руке. Теперь он молчал, погрузившись в глубокомысленное изучение носков своих ботинок, и на лице его блуждала очень глупая улыбка.
Около пяти часов вечера консьержка отеля «Дю Сенат», маленькая женщина с печальными глазами, удивленно всплеснула руками, обнаружив, что к дверям подъехал фургон, набитый цветами, как клумба. Явился лакей Жозеф, вечно навеселе. Увидев цветы, он сразу принялся подсчитывать их примерную стоимость, но, кому они предназначались, он не знал.