ещё один дикий круг по площади, он вернулся к арке, присел и продолжил внутреннюю борьбу со своим несчастьем.
Было холодно, но его щёки горели от злобы и стыда. Стыда? Но почему? Потому, что он женился на девушке, которую случай сделал матерью? Любил ли он её? Неужели это жалкое богемное существование было конечной целью его жизни? Он обратил внутренний взор к тайнам своего сердца и прочёл страшную историю, историю из прошлого. От стыда он закрыл лицо руками и прислушался к тупой боли, пульсирующей в голове, пока сердце отстукивало историю будущего — историю стыда и позора.
Очнувшись от летаргии, которая начала притуплять горечь мыслей, он поднял голову и осмотрелся. Внезапно, окутав своды Триумфальной арки, на улицы опустился туман. Он всё же пойдёт домой. Его охватил страх одиночества. Но он был не один. Туман полнился фантомами. Они двигались рядом с ним в дымке, проплывали под арками длинными очередями и исчезали, а из мглы появлялись новые призраки, проносились мимо и растворялись в темноте. Трент был не один, ведь привидения толпились вокруг, ходили подле него, перед ним и за ним, теснили, хватали его и несли с собой сквозь туман. Они продвигались вниз по тёмному бульвару, по улицам и переулкам, залитыми белой дымкой, и когда тени говорили, их голоса звучали тускло и приглушённо — казалось, они тоже были сотканы из дымки. В конце концов, впереди из тумана показалась насыпь из камня и земли, над которой возвышались массивные ворота из кованого железа. Люди двигались всё медленнее и медленнее, плечо к плечу, бок о бок. Потом движение прекратилось. Внезапный порыв ветра всколыхнул туман, и дымка содрогнулась, заклубилась. Очертания предметов прояснились. Горизонт бледнел, утренние лучи подступали к дождевым облакам и тускло блестели на тысячах штыков. Штыки были повсюду, они резали туман, стальной рекой текли под его завесой. Высоко на каменной кладке виднелась огромная пушка, вокруг которой маячили людские силуэты. Внизу через железные ворота проносился широкий поток штыков — вперёд, в туманную долину. Светало. Стало легче различать в толпе лица, и Трент увидел знакомого:
— Эй, Филипп!
Силуэт обернулся. Трент воскликнул:
— А мне место не найдётся?
Но тот лишь махнул на прощание рукой и пропал. Теперь, толпясь во тьме, проходила кавалерия, эскадрон за эскадроном, потом артиллерия, потом санитарная часть, потом снова штыки. Рядом пронёсся кирасир на лошади, а впереди, среди группы конных офицеров, Трент увидел генерала — каракулевый воротник его шубы был поднят к бледному лицу.
Рядом плакали какие-то женщины, а одна из них пыталась всунуть солдату в рюкзак буханку чёрного хлеба. Солдат хотел ей помочь, но ранец был застёгнут, и мешала винтовка. Трент взял оружие и держал его, пока женщина расстёгивала ранец и клала хлеб — уже мокрый от её слёз. Винтовка оказалась лёгкой, Трент нашёл её удивительно удобной в обращении. Острый ли штык? Он попробовал. Внезапно его охватило сильное, яростное, властное стремление.
— Chouette! 114 — воскликнул уличный мальчишка, цеплявшийся за решётку. — Encore toi mon vieux? 115
Трент поднял взгляд, и крысолов рассмеялся ему в лицо. Солдат забрал винтовку, поблагодарил и бросился догонять свой батальон, а художник влился в поток людей, проходивший в ворота.
— Идёшь? — спросил он у моряка, который сидел в канаве и перевязывал ногу.
— Да.
Потом девчушка, совсем ещё ребёнок, взяла его за руку и повела в кафе напротив ворот. Помещение было заполнено солдатами; некоторые, бледные и тихие, сидели на полу, другие стонали на кожаных сидениях. Воздух был спёртым и душным.
— Выбирай! — сказала девушка с лёгкой жалостью в голосе. — Они не могут идти!
На полу в куче одежды он нашёл шинель и кепи.
Она помогла ему застегнуть наплечный мешок, патронташ и, держа охотничью винтовку на коленях, показала, как её заряжать.
Он поблагодарил, и девушка встала.
— Вы иностранец!
— Американец, — ответил он, направляясь к выходу, но девушка преградила ему дорогу.
— Я — бретонка. Мой отец там, с морской артиллерией. Если вы шпион, он вас пристрелит.
Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом он со вздохом наклонился и поцеловал дитя.
— Молись за Францию, малышка, — пробормотал он, и она ответила со слабой улыбкой:
— За Францию и за вас, beau Monsieur 116.
Он перебежал улицу и быстрым шагом прошёл сквозь ворота. Очутившись за чертой города, он вклинился в поток людей и стал локтями пробивать себе дорогу вперёд. Рядом прошёл капрал, взглянул на него, остановился и подозвал офицера.
— Вы из шестидесятой, — проворчал он, изучая номер на кепи.
— Не нужны нам вольные стрелки, — добавил офицер, заметив его чёрные штаны.
— Я хочу пойти вместо товарища, — ответил Трент.
Офицер пожал плечами и отправился дальше.
Никто не обращал на него внимания, только один или двое мельком взглянули на его штаны. Дорога была покрыта толстым слоем слякоти и грязи, замешанной и перемолотой колёсами и копытами. Идущий впереди солдат подвернул в обледенелой выбоине ногу и со стоном отошёл к обочине. Дорога по обе стороны была серой от талого снега. То тут, то там, за обветшалыми изгородями стояли повозки, на которых висели белые флаги с красными крестами. Иногда возницей был священник в выцветшей шляпе и плаще, иногда — инвалид национальной гвардии. Раз они прошли мимо повозки, которой правила сестра милосердия. Вдоль дороги жались тихие, безлюдные дома с огромными брешами в стенах, с чёрными пустыми окнами. Дальше, на опасной территории, не осталось никаких признаков обитания человека, только время от времени попадались кучи обледенелых кирпичей или тёмный, занесённый снегом лаз в подвал.
Тренту постоянно наступали на пятки. В конце концов, убедившись, что идущий позади солдат делает это нарочно, он обернулся, чтобы разобраться, и оказался лицом к лицу с ещё одним студентом из Школы изящных искусств. Трент удивился:
— Я думал, ты в госпитале!
Тот покачал головой и указал на перевязанную челюсть.
— Понимаю, говорить не можешь. Чем тебе помочь?
Раненый порылся в ранце и достал корку чёрного хлеба.
— Он не может есть, челюсть раздроблена, и он хочет, чтобы ты разжевал еду, — пояснил солдат, шедший рядом.
Трент взял чёрствую корку и, перемалывая её зубами, кусок за куском передал хлеб обратно голодающему.
Время от времени мимо проносились ординарцы, с ног до головы обрызгивая пехоту грязью. Озябшие люди молча маршировали по залитым, увенчанным туманом лугам. За канавой, по ту сторону насыпи у железной дороги, параллельно с ними двигалась ещё одна колонна. Трент смотрел на эту мрачную массу — то ясно различимую, то пропадающую в клубах тумана. Один раз он потерял её из виду на целых полчаса, а когда колонна вновь появилась, Трент заметил тонкую вереницу солдат, которая отделилась от толпы и, перестроившись, стремительно повернула на запад. В тот же миг впереди послышался протяжный треск. От колонны начали отделяться другие шеренги — на запад и восток — и треск стал беспрерывным. Мимо них во весь опор проскакала батарея, и Трент с товарищами потеснились, чтобы дать ей дорогу. Она вступила в бой немного справа от их батальона и, как только в тумане прогремел первый оружейный залп, на него диким рёвом отозвалась пушка с укреплений. Рядом пронёсся офицер — Тренту так и не удалось разобрать, что он кричал, но ряды, шагавшие впереди, внезапно отделились от общего строя и исчезли в предрассветной мгле. Подъезжали офицеры, выстраивались и вглядывались в туман. Наступило унылое ожидание. Трент прожевал ещё немного хлеба для раненного солдата, тот попытался его проглотить, но через некоторое время покачал головой и жестами показал, чтобы он доедал остальное сам. Капрал предложил ему глоток бренди, а когда Трент отпил и обернулся, чтобы отдать флягу, капрал уже лежал на земле. Встревожившись, он взглянул на стоящего рядом солдата. Тот пожал плечами и открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг его что-то ударило, он перевернулся и скатился в канаву. В тот же миг лошадь одного из офицеров дёрнулась и, брыкаясь, попятилась на батальон. Один солдат сразу оказался под копытами; второй получил удар в грудь и отлетел в толпу. Офицер вонзил шпоры в бока лошади и отогнал её вперёд, где она остановилась; животное била дрожь. Казалось, пушечные залпы приближались. Знаменосец, который медленно разъезжал верхом перед батальоном то в одну, то в другую сторону, внезапно обмяк в седле и повис на гриве. Сапог, по которому стекала кровь, выскользнул из стремени. А из дымки впереди появились бегущие люди. Они были повсюду — на дорогах, в полях, канавах; многие падали. На миг Тренту показалось, что во мгле, точно призраки, пронеслись всадники, а человек, стоявший позади, выругался и объявил, что он их тоже заметил, что это были уланы. Но их батальон всё не выступал, а на луга опять опустился туман.
Полковник грузно восседал на лошади, кутая похожую на пулю голову в каракулевый воротник дублёнки и выставив вперёд толстые ноги в стременах.
Его окружили горнисты с рожками наготове, а позади знаменосец в бледно-голубом мундире курил сигарету и болтал с капитаном гусар. С дороги послышался бешеный стук копыт и к полковнику подъехал дежурный. Не поворачивая головы, полковник, приказал ему отъехать назад. Слева донёсся бессвязный шёпот, перешедший в крик. Ветром пронёсся гусар, потом ещё один, и ещё — эскадрон за эскадроном пролетели мимо них в непроглядный туман. В тот же миг полковник приподнялся в седле, зазвучали горны, и весь батальон скатился вниз по насыпи. Трент почти сразу потерял кепи. Что-то снесло шляпу с головы, и он решил, что зацепился за ветку. Всё больше товарищей по орудию падали в грязь, катились по льду, а он уверял себя, что они просто поскальзывались. Один солдат повалился прямо ему под ноги, и Трент остановился, чтобы помочь ему, но тот закричал от прикосновения, а офицер проорал: