— Быстрее, — прошептал Брейт, — прыгай!
Уэст висел, раскачиваясь, пока Колетт не ухватилась за воротник, и они, в конце концов, не вытянули его. Потом у девушки сдали нервы, она разрыдалась, но Уэст обнял её и повёл через сады на другую улицу, где их догнал Брейт, который уже успел закрыть люк и придавить крышку каменной плитой. Уже почти стемнело. Они бежали по улице, которую освещали лишь короткие вспышки взрывов и горящее здание. Они обходили пожары стороной, но даже издалека видели тени мародёров, которые сновали меж развалин. Иногда им встречались женщины, обезумевшие от выпивки и проклинавшие всё на свете, или сгорбленные подозрительные мужчины, чьи почерневшие лица и руки выдавали участие в грабежах. Наконец они добрались до Сены, перешли мост, и Брейт объявил:
— Я должен вернуться. Нужно проверить Джека и Сильвию.
С этими словами он повернул назад сквозь толпу, заполнившую мост, и пошёл дальше — вдоль каменной набережной, мимо бараков д’Орсе. Там он нагнал размеренно маршировавший взвод. Сначала прошёл человек с фонарём, потом ряд штыков, а затем в свете ещё одного фонаря мелькнуло мертвенно бледное лицо.
— Хартман! — выдохнула Колетт.
Затаив дыхание, они со страхом смотрели на набережную. С причала донеслось шарканье ног, хлопнули двери барака. С чёрного входа ещё мгновение виднелся свет фонаря, толпа прижалась к решётке, а затем на каменном плацу прозвучал ружейный залп.
Вдоль набережной один за другим загорались масляные факелы, и скоро вся площадь пришла в движение. С Елисейских полей через площадь Конкорд спускались остатки войска — разрозненные группки людей, то тут, то там. Они тянулись со всех улиц, а за ними шли женщины и дети. Ледяной ветер проносил под Триумфальной аркой шёпот толпы, который терялся в тёмных переулках:
— Perdus! perdus! 117
Мимо, как призрак уничтожения, проходила быстрым маршем замыкающая часть батальона. Уэст тяжело вздохнул. Вдруг из тёмных рядов вырвался силуэт и выкрикнул его имя. Уэст узнал Трента. Тот, бледный от ужаса, ухватился за друга.
— Сильвия?
Уэст молча уставился на него, а Колетт простонала:
— Ох, Сильвия! Сильвия! Они ведь обстреливают Квартал!
— Трент! — крикнул Брейт, но тот уже скрылся из виду, и догнать его не представлялось возможным.
Бомбардировка прекратилась, как только Трент пересёк бульвар Сен-Жермен, но проход на улицу Сен оказался заваленным горой дымящегося кирпича. Вся мостовая была испещрена воронками от снарядов. Кафе превратилось в развалины из дерева и стекла; здание книжной лавки, расколотое от крыши до фундамента, казалось, вот-вот обрушится; маленькая булочная, которая уже давно не работала, выпирала на тротуар под тяжестью черепицы и обрывков жести.
Он перелез через горячие кирпичи и поспешил на улицу Турон. На углу полыхал пожар, освещавший весь квартал, а на голой стене под разбитым газовым фонарём мальчишка выводил угольком надпись:
ЗДЕСЬ УПАЛ ПЕРВЫЙ СНАРЯД
Буквы как будто таращились на него. Крысолов закончил писать и отошёл полюбоваться на свою работу, но при виде штыка в руках Трента вскрикнул и бросился наутёк. Трент прокладывал себе путь по разрушенной улице, а изо всех дыр и щелей выскакивали разъярённые женщины, осыпая его проклятиями за то, что он оторвал их от грабежей.
Поначалу он не мог найти свой дом — ему мешали слёзы — но он на ощупь продвигался вдоль стены, пока не обнаружил входную дверь. В коморке консьержки горел фонарь, а под ним лежал мёртвый старик. От страха у Трента подкосились ноги, и он облокотился на винтовку, а потом, схватив фонарь, кинулся вверх по лестнице. Он хотел позвать Сильвию, но язык онемел. На втором этаже обвалилась штукатурка, как и на третьем, а на лестничной клетке в луже крови лежала консьержка. Следующий этаж был его — их. Дверь висела на петлях, в стенах зияли дыры. Он прополз внутрь, к кровати. Его шею обвили руки, и он разглядел заплаканное лицо.
— Сильвия!
— О, Джек! Джек! Джек!
Возле них на смятой подушке рыдал ребёнок.
— Его привели, он мой, — всхлипнула она.
— Наш, — прошептал Трент, обнимая их обоих.
С лестницы донёсся встревоженный голос Брейта:
— Трент! С вами всё в порядке?
УЛИЦА МАДОННЫ ПОЛЕЙ
Et tout les jours passés dans la tristesse
Nous sont comptés comme des jours heureux! 118
I
Эта улица не пользовалась особой популярностью, но и стороной её тоже не обходили. В компании других улиц она выглядела изгоем — у неё не было своего квартала. По всеобщему мнению, она лежала вне пределов досягаемости бледной аристократии с авеню л’Обзерватуар. Студенты квартала Монпарнас считали её местом обитания франтов и не желали иметь с ней ничего общего. Жители домов в окрестностях Люксембургского сада — северной границы Латинского квартала — насмехались над её порядочной репутацией, и неодобрительно посматривали на аккуратную одежду студентов, которые по ней прохаживались. Незнакомцы туда почти не заглядывали. Однако порой студенты из Латинского квартала пользовались ею, как переходом между улицами Ренн и Бюлье. Если закрыть на это глаза и пренебречь еженедельными послеобеденными визитами родителей и опекунов к послушникам монастыря недалеко от улицы Вавэн, улица Мадонны полей была спокойна, как бульвары Пасси 119. Наверное, самая респектабельная её часть располагалась между улицами Гранд Шомьер и Вавэн — по крайней мере, такой вывод изрёк преподобный Джоэль Байрэм, пока бродил по ней с Хастингсом. В солнечный июньский день улица показалась Хастингсу довольно приятной, и в нём зародилась надежда, что выбор падёт именно на неё, но тут преподобный Байрэм шарахнулся в сторону от креста, который возвышался через дорогу на монастыре.
— Иезуиты, — пробормотал он.
— Ну, — устало протянул Хастингс, — я не думаю, что мы найдём место получше. Вы же сами говорили, что Париж погряз в грехе. Мне уже кажется, что на каждой улице мы встречаем то иезуитов, а то и что похуже...
Через минуту он добавил:
— И, может быть, я бы прозевал самое худшее, если бы не ваша доброта — вы всегда меня предупреждаете об опасности.
Учитель 120 Байрэм поджал губы и осмотрелся. Его поразило явное благоприличие окружающих строений. Затем, продолжая хмуриться на монастырь, он взял Хастингса за руку и пошаркал через дорогу — к железным воротам с номером «201», написанном белой краской на синем фоне. Рядом висело печатное объявление на английском:
ЗВОНИТЬ:
1. ПОРТЬЕ — ОДИН РАЗ.
2. СЛУГА — ДВА РАЗА.
3. ПРИЁМНАЯ — ТРИ РАЗА.
Хастингс трижды нажал на электрический звонок, и опрятная служанка проводила их через сад в приёмную. Двери в обеденную комнату были открыты: из-за стола, видневшегося в дверном проёме, поднялась тучная женщина и поспешила к ним. Хастингс успел заметить молодого человека с большой головой и парочку насупленных пожилых джентльменов за завтраком. Потом двери закрылись, и толстуха вразвалочку вошла в комнату — она принесла с собой запахи кофе и чёрного пуделя.
— Это пгиятно вас пгинимать! — воскликнула она. — Месье англэшен? No? Américain? 121 Мой пансьйонат для амэгикансев откгит surtout 122. Здесь все спик инглишь, c’est à dire 123, пегсонал; слуги говогят, plus ou moins 124, немного. Я шаслива иметь вас comme pensionaires... 125
— Мадам, — начал было учитель Байрэм, но его тут же оборвали на полуслове.
— Ах, та, я снаю, ах! Mon Dieu! 126 Ви не говогить франсуски, ви пгишли ушить! Мой муш говогит фгансуски с les pensionaires 127. У нас в этот момент шивют сэмья амэгикэн, хто ушит фгансуски с мой муш...
Тут пудель зарычал на доктора Байрэма, но хозяйка сразу шлёпнула собаку по заду.
— Ишь ти! — заорала она, сопроводив слова ещё одним шлепком. — Ишь ти! О! Le vilain 128, O! Le vilain!
— Mais, Madame, — с улыбкой молвил Хастингс, — il n’a pas l’air très féroce 129.
Пудель удрал, а его хозяйка вскрикнула:
— Ах, пгелесный аксент! Он уже говогит на фгансуском, как Parisien 130 молодой жентльман!
В итоге, учитель Байрэм всё же сумел вставить в разговор два слова и разведать цены.
— Это пансьён serieux 131. Моя clientèle 132 самая лушшая, в самом теле, pension de famille 133, где ви как у сепя дома!
Потом они поднялись наверх, чтобы осмотреть будущую квартиру Хастингса, проверить пружины на кровати и договориться о еженедельной выдаче свежих полотенец. Казалось, Учитель Байрэм остался доволен.
Мадам Маротт проводила их до двери и позвонила в колокольчик, вызывая служанку. Хастингс уже ступил на гравийную дорожку, но его проводник и наставник задержался на мгновение, чтобы пронзить Мадам взглядом водянистых глаз.