Он вошёл в переднюю, и, целясь ключом в замок, уставился на две медные таблички на двери:
ФОКСХОЛЛ КЛИФФОРД
РИЧАРД ОСБОРН ЭЛЛИОТТ
— Какого чёрта он не хочет, чтобы я о ней говорил?
Он отворил дверь, и, отмахнувшись от льнущих к ногам пегих бульдогов, рухнул на диван.
Эллиотт сидел у окна и, затягиваясь сигаретой, делал зарисовку углём.
— Привет, — сказал он, не оборачиваясь.
Клиффорд рассеянно посмотрел на его затылок и пробормотал:
— Боюсь... боюсь, парень слишком... слишком наивен, — и выпалил, не дождавшись ответа: «Эллиотт, я о Хастингсе — помнишь того молодчика, о котором нам рассказывал котяра Байрэм? Когда он зашёл, тебе ещё пришлось прятать Колетт в гардеробе...»
— Да, а что такое?
— Да ничего. Славный малый.
— Ага, — равнодушно ответил Эллиотт.
— Ты действительно так думаешь? — не унимался Клиффорд.
— Ну да. Правда, когда рассеются его иллюзии, ему придётся туго.
— Пусть будет стыдно тем, кто их развеет!
— Да-да, подожди, пока он не нагрянет к нам без предупреждения...
Клиффорд, само целомудрие, зажёг сигару.
— Я как раз собирался сказать, что попросил его не являться без приглашения. И всё равно, какие бы оргии ты не затевал, их придётся отложить.
— Вот как! — вознегодовал Эллиотт. — Небось, так ему и сказал!
— Не совсем, — осклабился Клиффорд. — Я не хочу смущать его неподобающими поступками. Он хороший парень и жаль, что нам такими уже не стать.
— Я как раз такой, — спокойно подметил Эллиотт. — Я просто живу с тобой...
— Слушай! — воскликнул его друг. — Я отлично зарекомендовал себя. Знаешь, что я сделал? Ну, когда я впервые увидел его на улице, точнее, в Люксембургском саду? Я познакомил его с Валентин.
— Он был не против?
— Поверь мне, — торжественно молвил Клиффорд, — этот простак Хастингс и не представляет, что Валентин... Ну, Валентин — это Валентин, а он является превосходным образом нравственности в квартале, где добродетель считают зверем куда экзотичней слона. Разговора с подлецом Лаффатом и тем мелким дегенератом, Боулзом, было достаточно, чтобы открыть мне глаза. Говорю тебе, Хастингс — славный малый! Он здоровый, чистый сердцем парень из деревни; он вырос на идеях о том, что салоны — это полустанок по дороге в пекло. А женщины...
— Да?
— Ну, в его глазах опасная женщина — это писаная Иезавель 147.
— Наверное, — отвечал его товарищ.
— Он — отличный парень! — не унимался Клиффорд. — И если он побожится, что мир так же хорош и чист, как его сердце, я поклянусь, что он прав.
Эллиотт выпустил дым и вернулся к наброску:
— От Ричарда Осборна Э. он и слова кривого не услышит.
— Он — пример для подражания, — сказал Клиффорд.
Он развернул надушенный лист розовой бумаги, который лежал перед ним на столе.
Клиффорд прочёл записку, улыбнулся, просвистел пару нот из «Мисс Хейлетт» 148 и сел писать ответ на листе своей лучшей кремовой бумаги. Покончив с этим делом, он заклеил конверт, взял трость и, насвистывая, принялся расхаживать по студии.
— Идёшь гулять? — поинтересовался Эллиотт, не оборачиваясь.
— Да, — ответил тот, но задержался, наблюдая через плечо художника за тем, как тот осветляет тени кусочком хлеба.
— Завтра воскресенье, — помолчав, заметил он.
— И?
— Ты уже виделся с Колетт?
— Нет, вечером увижусь. Они с Роуэном и Жакетт идут к Булану. Полагаю, ты тоже будешь, с Сесиль?
— Знаешь, нет, — ответил Клиффорд. — Сесиль сегодня ужинает дома, а я... я хотел сходить в «Mignon».
Эллиотт неодобрительно глянул на него.
— Ты можешь договориться о Ля Роше и без меня, — продолжил тот, избегая взгляда Эллиотта.
— Что ты ещё задумал?
— Ничего, — запротестовал Клиффорд.
— Можешь не говорить, — ответил его приятель, и в его голосе чувствовалось презрение. — Друзья не сбегают в «Mignon», когда накрыт ужин у Булана. Кто она? Хотя нет, не буду спрашивать — зачем это мне?
Тут он повысил голос и недовольно постучал чубуком трубки о стол.
— К чему пытаться уследить за тобой? Что скажет Сесиль? О, да, что она скажет? Клянусь Юпитером, ты не можешь хранить верность и два месяца. Как жаль. Квартал всё прощает, но к чему злоупотреблять его добротой — его и моей?
Он встал, натянул на голову шляпу и прошествовал к двери.
— Одному Богу известно, почему все мирятся с твоими выходками. Но это так, мирюсь и я. На месте Сесиль или другой милой девчушки, за которыми ты вечно ухлёстываешь и будешь ухлёстывать, говорю тебе, на месте Сесиль я бы хорошенько тебя отшлёпал! Я иду к Булану; извинюсь за тебя, обо всём договорюсь, и чихать я хотел, куда ты идёшь, но, клянусь черепом скелета в нашей студии, если завтра же ты не явишься с рисовальным набором и Сесиль под руку... если не будешь в хорошей форме, то всё — никаких алиби! Пускай думают о тебе, что хотят. Доброго вечера.
В ответ Клиффорд пожелал ему хорошего времяпровождения и улыбнулся своей самой милой улыбкой, а потом сел и остановил взгляд на двери. Он достал часы и дал Эллиотту десять минут на то, чтобы испариться, а потом позвонил в звонок, вызывая консьержа.
— Боже правый, какого чёрта я это делаю? — бормотал он.
— Альфред, — молвил он, когда на пороге появился мужчина с пронзительным взглядом, — прихорошись, переобуйся в годные туфли, надень свою лучшую шляпу и отнеси это письмо в большой белый дом на улице Дракона. Ответ можешь не ждать, mon petit 149 Альфред.
Консьерж отбыл с фырканьем, в котором смешалось нежелание исполнять поручение и симпатия к мсье Клиффорду. Затем с большой тщательностью молодой человек примерил все красоты их с Эллиоттом гардероба. Он не спешил, временами прерывая туалет на то, чтобы побренчать на банджо или погарцевать на четвереньках со своими бульдогами.
«У меня есть два часа», — подумал он и одолжил у Эллиотта чулки, которыми перед этим играл с собаками. Потом он подкурил сигарету и оценил свой фрак. Опустошив карманы, — четыре платка, веер, пара скомканных перчаток по самый локоть — он пришёл к выводу, что фрак не придаст éclat 150 его очаровательности, и задумался, чем же его заменить. Эллиотт был слишком худым, к тому же, его пальто теперь находились под замком. Пожалуй, у Роудена дела обстояли не лучше. Хастингс! Точно! Но когда он набросил куртку и профланировал к дому Хастингса, ему сообщили, что тот ушёл час назад.
— И куда же, о, пресвятые угодники, он запропастился?! — бормотал Клиффорд, осматривая улицу.
Домоправительница была не в курсе, так что он одарил её ослепительной улыбкой и прошествовал обратно в студию.
Хастингс находился поблизости. Люксембургский сад располагался в пяти минутах ходьбы от улицы Нотр-Дам ди Камп, и молодой человек сидел там под сенью крылатого бога. Уже час он ковырялся палочкой в пыли и смотрел на ступеньки, что вели от северной террасы к фонтану. Солнце лиловым шаром зависло над туманными склонами Мёдона 151. Длинные полосы туч, окрашенные розовым, застыли прямо над западным горизонтом, и купол Инвалидов 152 горел в мареве, как опал. За Дворцом дым из высокой трубы тянулся прямо вверх, в небеса — багряная полоса достигала солнца, превращаясь в колонну огня. Высоко над темнеющей листвой каштанов чёрным силуэтом возвышались башни-близнецы Сен-Сюльпис 153.
Сонный дрозд щебетал в листве неподалёку, а голуби прилетали и уносились прочь с мягким шёпотом ветра в крыльях. Свет в окнах Дворца померк, купол Пантеона пламенел над северной террасой подобно небесной Вальхалле, а внизу мрачными рядами стояли королевы из мрамора и смотрели на запад.
У северного фасада Дворца, где оканчивалась пешая дорожка, раздавался шум омнибусов и уличные крики. Хастингс взглянул на дворцовые часы — уже шесть. Он подвёл свои часы и снова принялся ковырять ямки в гравии. Непрерывный людской поток бежал между Одеоном и фонтаном: священники в чёрных одеждах и с серебряными пряжками на башмаках, вереницы солдат, щеголеватых и неуклюжих, опрятные девушки без головных уборов, но со шляпными картонками, студенты в цилиндрах и с портфелями подмышками, студенты в беретах и с большими тростями, нервные, быстроногие офицеры, симфония бирюзы и серебра, тучные, покрытые пылью и позвякивающие кавалеристы, за ними шаркал худосочный изгой, парижский бродяга, сутулый, с обвисшими плечами, а глаза украдкой высматривали бычки на земле — непрерывным ручьём все они огибали круглый бассейн фонтана и растворялись в городской суете возле Одеона, чьи длинные пассажи начинали поблёскивать газовыми рожками. Грустный перезвон колоколов церкви Сен-Сюльпис пробил время, и на часовой башне Дворца зажглись газовые фонари. А затем послышались торопливые шаги по гравию, и Хастингс поднял голову.
— Как же вы опоздали, — молвил он, и его хриплый голос и зарумяненное лицо поведали, сколь томительным было ожидание.
— Меня задержали... — начала она. — Правда, я возмущена... и... и я всего лишь на минутку.
Она села рядышком и тайком взглянула через плечо на бога на пьедестале.
— Что за ерунда, этот назойливый купидон опять здесь?
— Да ещё с крыльями и стрелами, — сказал Хастингс.
— О, да, крылья... — пробормотала она, — чтобы улететь, когда игра ему наскучит. Естественно, крылья придумали мужчины — в противном случае Купидон был бы совершенно невыносим.
— Вы так считаете?
— Ma foi 154, так думают мужчины.