Колокола Сен-Сюльпис пробили час, в ответ раздался перезвон из Люксембургского дворца. Взглянув на солнце, которое висело в золотой дымке над Бурбонским дворцом, они встали и, свернув на восток, пересекли бульвар Сен-Жермен, неспешно направляясь к медицинской школе. На углу мимо них торопливо прошла девушка. Клиффорд глупо улыбнулся, Эллиотт и Роуден разволновались, но все поклонились, а она, не поднимая глаз, ответила на приветствие. Но Селби, который отстал от компании, засмотревшись на яркие витрины, встретил взгляд двух самых синих глаз, которые он когда-либо видел. Девушка сразу потупила взор, и молодой человек поспешил, чтобы нагнать остальных.
— Богом клянусь, друзья! — сказал он. — Я сейчас видел самую красивую девушку...
Трио, под стать хору из греческих трагедий, издало возглас, мрачный и пророческий:
— Рю Барре!
— Что? — в недоумении воскликнул Селби.
В ответ Клиффорд безразлично взмахнул рукой.
Два часа спустя во время обеда Клиффорд повернулся к Селби и сказал:
— Ты что-то хочешь спросить. Я же вижу, как ты ёрзаешь от любопытства.
— Да, действительно, — невинно ответил тот. — О той девушке. Кто она?
В улыбке Роудена читалась жалость, а в усмешке Эллиотта — горечь.
— Её имени, — торжественно начал Клиффорд, — никто не знает. По крайней мере, — честно добавил он, — насколько мне известно. Каждый парень в Латинском квартале кланяется ей, а она величаво отвечает на приветствие, но ни один мужчина не был удостоен большего. Судя по перфорированным свиткам, она пианистка. Её квартира находится на маленькой скромной улочке, где городские власти устроили вечный ремонт, а из-за чёрных букв, выведенных на заграждении, её нарекли Rue Barrée 174. Мистер Роуден, вследствие недосконального знания французского языка, произнёс его, как Ру Барри...
— Неправда, — горячо возразил Роуден.
— И Ру Барри или Рю Барре сейчас является объектом поклонения для каждого rapin 175 в квартале...
— Мы не rapins, — поправил Эллиотт.
— Я — нет, — ответил Клиффорд. — И обращаю твоё внимание, Селби, что эти два джентльмена в разные и, видимо, неподходящие моменты были готовы отдать тело и душу Рю Барре. Для таких случаев у этой леди припасена холодная улыбка и... — он напустил на себя мрачный вид, — я вынужден был признать, что ни учёное изящество моего друга Эллиотта, ни могучая красота моего друга Роудена не растопили это ледяное сердце.
Эллиотт и Роуден, кипя от возмущения, закричали:
— А ты?!
— А я боюсь отправляться туда, — спокойно произнёс Клиффорд, — куда так спешите вы.
II
На следующий день Селби и думать забыл о Рю Барре. Всю неделю он упорно трудился в студии, и к субботе так выбился из сил, что лёг спать до ужина, и ему приснился кошмар о том, как он тонул в реке цвета охры. Воскресным утром он ни с того ни с сего вспомнил о Рю Барре, а десять секунд спустя увидел её. Это случилось на цветочном рынке, что на мраморном мосту. Она рассматривала горшок с анютиными глазками. Продавец с явным энтузиазмом пытался заключить сделку, но Рю Барре качала головой.
Возможно, Селби и не остановился бы так внезапно посмотреть на прованскую розу, если бы не история, которую он услышал от Клиффорда в прошлый вторник. Возможно, его подстрекало любопытство, ведь, за исключением индюшек, девятнадцатилетние мальчишки являются самыми любопытными двуногими существами на земле. Но они пытаются это скрыть с двадцати лет до самой смерти. Справедливости ради нужно отметить — рынок был восхитительным. Под безоблачным небом, вдоль мраморного моста до самого парапета, стояли охапки и букеты цветов. Воздух был свеж, а солнце плело прозрачное кружево между пальмами и сияло в лепестках тысячи роз. Весна была в разгаре. Бочки с водой и разбрызгиватели распространяли свежесть по всему бульвару, воробьи вели себя особенно дерзко, а доверчивый рыболов на Сене нетерпеливо следил за пёстрым поплавком, плавающим среди хлопьев мыльной пены, каштаны с белыми свечками, в нежно-зелёном одеянии, гудели от пчёл. Напыщенные бабочки дефилировали в жалких зимних нарядах среди гелиотропов. В воздухе пахло свежей землёй, эхо лесного ручья сливалось с журчанием Сены, а ласточки парили в небе, скользя над лодками у причала. Где-то на окне птица в клетке изливала свои горести небу.
Селби посмотрел на прованскую розу, потом на небо. Наверное, его тронула песня птицы, запертой в неволе, а, может, его беспокоила опасная сладость, разлитая в майском воздухе.
Поначалу он даже не заметил, что остановился, и едва ли понимал, зачем это сделал. Потом он решил пойти дальше, потом решил не уходить, а потом посмотрел на Рю Барре.
— Мадмуазель, какие прекрасные анютины глазки! — сказал цветочник.
Рю Барре покачала головой.
Цветочник улыбнулся. Анютины глазки ей точно были не нужны. Она уже много раз покупала здесь эти цветы, два или три горшка каждую весну, и никогда не спорила. Что же ей было нужно? Очевидно, анютины глазки просто были предлогом для более крупной покупки. Цветочник потёр руки и осмотрелся.
— Тюльпаны великолепны, — заметил он, — а эти гиацинты...
Он благоговейно замер от одного вида ароматных зарослей.
— Вот, — прошептала Рю Барре, указывая зонтиком на изумительный розовый куст, но голос подвёл её и задрожал.
Селби это заметил, и ему стало стыдно, что он подслушивает; цветочник тоже обратил на это внимание и, зарывшись носом в розы, почуял запах сделки. Хотя, отдадим ему должное, он не добавил ни одного сантима к начальной стоимости растения, ведь Рю наверняка была бедна и, к тому же, очаровательна.
— Пятьдесят франков, мадмуазель.
Тон цветочника был серьёзным. Рю поняла, что спор бесполезен. Некоторое время они молчали. Продавец не расхваливал товар — розовый куст был великолепен, это все видели.
— Я возьму анютины глазки, — сказала девушка и достала из кошелька два франка.
Потом она подняла взгляд. Его затуманила слеза, преломлявшая свет как бриллиант, но пока она катилась к маленькой впадинке возле носа, перед глазами девушки предстал образ Селби, а когда она взмахом носового платка протёрла свои синие глаза, к её удивлению, появился и сам Селби, очень и очень смущённый. Он сразу посмотрел вверх, очевидно, ведомый жаждой астрономических исследований, и пока он в течение целых пяти минут занимался изучением неба, цветочник тоже посмотрел вверх и полицейский последовал его примеру. Потом Селби взглянул на носки своих ботинок, цветочник поглядел на него, а полицейский побрёл дальше. Рю Барре уже нигде не было.
— Что желает мсье? — спросил цветочник.
Селби так никогда и не понял почему, но он вдруг начал покупать цветы. Цветочник просто сиял. Ещё никогда он не продавал столько цветов за раз, никогда — по такой удовлетворительной цене, и никогда, никогда — в таком полном согласии с мнением покупателя. Ему не хватало спора, ритуала торговли, не приходилось призывать Небеса в свидетели. Сделке не хватало остроты.
— Эти тюльпаны чудесны!
— Действительно! — горячо ответил Селби.
— Но, к сожалению, они дорогие.
— Я беру их.
— Dieu! 176 — задыхаясь, бормотал цветочник. — Да он безумнее всех англичан на свете... Этот кактус!
— Он прекрасен!
— Но...
— Отправьте вместе с остальными.
Цветочник схватился за ограду моста.
— Этот великолепный розовый куст... — начал он, почти теряя сознание.
— Очень красивый. Полагаю, его цена пятьдесят франков... — он запнулся и покраснел.
Цветочник смаковал его смущение. Потом внезапно на место кратковременного смущения пришёл холодный самоконтроль, юноша остановил взгляд на цветочнике и смело заявил:
— Я беру куст. Почему молодая леди не купила его?
— Мадмуазель не богата.
— Откуда вы знаете?
— Dame 177, я продаю этой леди анютины глазки, они не дорогие.
— Какие цветы она купила?
— Синие и жёлтые, мсье.
— Когда вы доставите ей цветы?
— В полдень, когда рынок закроется.
— Возьмите с ними этот розовый куст и... — он пристально посмотрел на цветочника, — не смейте говорить ей, от кого они.
Цветочник вытаращил глаза, но Селби, спокойный и торжествующий, добавил:
— Остальные отправьте в отель «Sénat», улица Турнон, дом семь. Я оставлю консьержке распоряжения.
Он с гордым видом застегнул перчатку и пошёл прочь, но завернув за угол и оказавшись вне поля зрения цветочника, залился пунцовым румянцем, признав собственную глупость. Десять минут спустя он уже сидел у себя в номере, в отеле «Sénat», глупо улыбаясь и повторяя:
— Ну и болван же я, ох, и болван!
И через час он всё так же сидел на стуле, в той же позе, не сняв шляпы и перчаток, с тростью в руке, но теперь Селби молчал, созерцая носки ботинок, а его улыбка стала не такой глупой и даже несколько задумчивой.
III
Около пяти пополудни того же дня маленькая женщина, служившая консьержкой в отеле «Sénat», удивлённо всплеснула руками при виде целой тележки цветущих зарослей, которые появились у входа. Она вызвала Жозефа, нервного гарсона, который, подсчитывая стоимость цветов в маленьких горшочках, мрачно отвергал любые предположения о том, кому они предназначаются.
— Voyons, cherchons la femme! 178 — сказала консьержка.
— Тебя? — предположил он.
Маленькая женщина постояла минуту в задумчивости, а потом вздохнула. Жозеф потёр нос, который своей витиеватостью мог соперничать с любым цветочным орнаментом.
Потом зашёл цветочник со шляпой в руках, и через несколько минут Селби стоял посреди своей комнаты без пальто, с закатанными рукавами. В номере, кроме мебели, было примерно два квадратных фута свободного пространства, и теперь его занимал кактус. Кровать скрипела под весом анютиных глазок, лилий и гелиотропов, холл был уставлен гиацинтами и тюльпанами, а на столике для умывальных принадлежностей поместилось молодое деревце, которое, как ему пообещали, должно было на днях зацвести.