в дерево. Это привело его в чувство, и, успокоив разбушевавшийся гироскоп в груди, он подобрал шляпу и быстрым шагом отправился дальше. Губы были искривлены и белы, зубы — крепко стиснуты. Он уверенно держался курса, отклоняясь лишь самую малость, и, спустя бесконечность, очутился возле череды экипажей. Его раздражали яркие фонари, красные, жёлтые и зелёные, и он подумал, как приятно было бы разбить их тростью, но, подавив желание, двинулся дальше. Позже ему в голову пришла мысль, что неплохо было бы нанять экипаж, и с этим намерением он повернул назад, но извозчики уже казались такими далёкими, а огни — такими яркими, что он оставил эту затею и, собравшись с мыслями, огляделся.
Справа от него выросла тень — массивная, огромная, неясная. Он узнал Триумфальную арку и мрачно пригрозил ей тростью. Её габариты рассердили юношу. Казалось, она слишком большая. Потом он услышал, как что-то со стуком упало на мостовую, и прикинул, что это была его трость, но данный факт уже не имел большого значения. Когда он взял себя в руки и восстановил контроль над правой ногой, которая проявляла признаки неподчинения, то понял, что проходит площадь Конкорд с такой скоростью, что мог бы очутиться в госпитале святой Магдалины. Так дело не пойдёт. Он резко свернул направо, пересёк мост, рысцой прошёл мимо Бурбонского дворца и выкатился на бульвар Сен-Жермен. Всё было в порядке, вот только Военное министерство оскорбляло его своими размерами, а ещё ему не хватало трости, которой так здорово было бы провести по железным перилам. Однако ему пришло в голову, что это можно проделать и со шляпой, но когда он её отыскал, то уже забыл, зачем она ему понадобилась, и торжественно водрузил обратно на голову. Затем ему пришлось бороться с безудержным желанием сесть и расплакаться. В таком расположении духа Селби вышел на улицу Ренн, но там он погрузился в созерцание дракона, который поддерживал балкон во Дворе Дракона; время летело незаметно, пока он не вспомнил, что у него здесь нет дел, и отправился дальше. Шёл он медленно. Желание сесть и расплакаться уступило место стремлению к одиночеству и глубокой задумчивости. Но тут правая нога отказалась повиноваться, обошла с фланга и напала на левую, и Селби повалился на деревянный щит, который, как оказалось, преграждал ему путь. Он попытался обойти его, но улица была перекрыта. Потом он заметил красный фонарь, стоящий за ограждением на груде брусчатки. Вот тебе новости. Как же он попадёт домой, если бульвар перекрыт? Но он был не на бульваре. Предательская правая нога заставила его пойти в обход, поэтому позади него находился бульвар с бесконечной чередой фонарей, а перед ним — маленькая заброшенная улочка с грудами земли, брусчатки и камней. Он взглянул наверх. На ограждении большими кричащими буквами было написано:
RUE BARRÉE
Он присел. Два знакомых полицейских подошли и посоветовали ему подняться, но он оспорил данное предложение ввиду личных пристрастий, и они, смеясь, ушли. Сейчас его занимал один вопрос — как увидеться с Рю Барре. Она жила где-то там, в этом большом доме с коваными балконами, а дверь была заперта — но что с того? Сначала он думал орать, пока она не выйдет. Потом пришла другая, не менее здравая мысль — стучаться в дверь, пока она не выйдет. Но, в конце концов, отметая оба варианта как ненадёжные, он решил влезть на балкон, открыть окно и вежливо осведомиться о Рю Барре. Если ему не изменяло зрение, в доме горел свет лишь в окне на втором этаже — именно туда он и направил свой взгляд. Вскарабкавшись на деревянное заграждение и перевалившись через груду камней, он вышел на тротуар и осмотрел фасад в поисках точки опоры. Подъём казался невозможным. Внезапно его охватила ярость, слепое пьяное упрямство, кровь хлынула в голову и застучала, загромыхала в ушах далёким гулом прибоя. Стиснув зубы, он ухватился за подоконник, подтянулся и повис на железных прутьях. Здравый смысл покинул его, в мозгу зазвучало множество голосов, сердце выбивало барабанную дробь. Хватаясь за карнизы и уступы, он подымался по фасаду дома, цеплялся за водосточные трубы и ставни, подтягивался, перелезал и, в конечном счёте, оказался на балконе возле светящегося окна. Шляпа упала на подоконник. Он на мгновение прислонился к перилам, а потом окно осторожно открыли изнутри.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Девушка сделала два неуверенных шага назад. Он увидел её покрасневшее лицо, увидел, как она опустилась на стул возле стола, на котором горела лампа; не говоря ни слова, он закрыл за собой большое, размером с дверь, окно и проследовал за ней в комнату. Они смотрели друг на друга и молчали.
Комната была маленькой и белой. В ней всё было белым: полог над кроватью, небольшой умывальник в углу, голые стены, китайский светильник, даже его собственное лицо, он это знал, но лик и шея Рю были покрыты румянцем, затмевающим цветущий розовый куст, стоявший рядом на каминной плите. Ему не пришло в голову заговорить. А она, казалось, и не ждала этого. Разум Селби боролся с впечатлениями. Его занимала белизна и неимоверная чистота обстановки, она начинала беспокоить его. Когда глаза привыкли к свету, в поле зрения возникли другие предметы и заняли своё место в свете лампы. Пианино, ведёрко для угля, маленький железный сундук и ванна. На двери был прибит ряд деревянных колышков, а белая ситцевая занавеска прикрывала висящую одежду. На кровати лежали зонтик и большая соломенная шляпа, а на столе — развёрнутые перфорированные свитки, чернильница и рулоны бумаги. Позади него стоял платяной шкаф с зеркалом, но ему почему-то не пришло в голову посмотреть на своё отражение. Он трезвел.
Девушка сидела, смотрела на него и не говорила ни слова. Лицо ничего не выражало, только губы иногда чуть заметно вздрагивали. Её глаза, такие прекрасные и синие в дневном свете, теперь были тёмными и мягкими, как бархат, и с каждым вздохом румянец на шее то вспыхивал, то бледнел. Она казалась меньше и стройней, чем на людях, а изгиб шеи был почти детским. Когда он обернулся и заметил своё отражение в зеркале, то был так поражён, будто увидел что-то постыдное, и его затуманенный разум и мысли начали проясняться. На миг их глаза встретились, но он опустил взгляд, сжал губы и, борясь сам с собой, наклонил голову и до предела напряг каждый нерв. Всё прошло, потому что заговорил внутренний голос. Он слушал без особого интереса, заранее зная конец — действительно, это было не так важно, ведь конец всегда будет одним и тем же, теперь он это понимал. Всегда одним и тем же, и он слушал без особого интереса голос, говоривший внутри него. Немного погодя, он встал, и она тоже сразу поднялась, опираясь маленькой рукой о стол. Потом он открыл окно, подобрал шляпу и опять закрыл его. Подошёл к розовому кусту и прикоснулся лицом к лепесткам. Один цветок стоял на столе в стакане с водой; она машинально взяла его, приложила к губам и положила на стол возле юноши. Он молча подобрал его, пересёк комнату и открыл дверь. На лестничной клетке было темно и тихо, но девушка взяла лампу и по истёртым ступеням проскользнула мимо него в холл. Отодвинув засов, она открыла железную калитку.
И он прошёл мимо девушки, держа в руках свою розу.