– Хочу попросить у него назначение… Я учительница.
Служитель скривил губы, чтобы посмотреть, какую форму приняли кончики его усов, и ответил:
– По таким делам назыр-бея не беспокоят. Ступай оформись в кадровом отделе.
Я осведомилась, что значит «оформиться в кадровом отделе», но служитель не счел нужным мне отвечать и гордо отвернулся.
Я показала ему под чадрой язык и подумала: «Если таков слуга, каков же его хозяин? Что же делать?»
Вдоль лестничной решетки стояло штук десять ведер. На них лежала длинная доска, похожая на ту, что была у нас в саду на качелях. Таким образом, получилась странная скамейка. На ней сидели мужчины и женщины.
Мое внимание привлекла пожилая женщина с фарфоровыми голубыми глазами, голова ее была покрыта черным шерстяным чаршафом, заколотым булавкой под подбородком. Я подошла к ней и рассказала о своих затруднениях. Она сочувственно посмотрела на меня.
– Видно, вы новичок в этом деле. Нет ли у вас знакомых в министерстве?
– Нет… Впрочем, может, и есть, но я не знаю. А зачем это нужно?
Судя по всему, голубоглазая учительница была опытной женщиной.
– Это вы поймете позже, дочь моя, – улыбнулась она. – Пойдемте, я отведу вас в отдел начального образования. А потом постарайтесь увидеть господина генерального директора.
Заведующий отделом начального образования оказался большеголовым смуглолицым мужчиной с черной бородкой и густыми бровями; лицо его было тронуто оспой. Когда я вошла в кабинет, он беседовал с двумя молодыми женщинами, которые стояли перед его письменным столом. Одна из них трясущимися руками доставала из портфеля какие-то измятые бумажки и по одной раскладывала на столе.
Заведующий брал бумаги, небрежно вертел их в руках, рассматривая подписи и печати, потом сказал:
– Пойдите, пусть вас отметят в канцелярии.
Женщины попятились назад, подобострастно кланяясь.
– Что вам угодно, ханым?
Вопрос адресовался ко мне. Я принялась запинаясь кое-как излагать свое дело. Неожиданно заведующий прервал меня.
– Хотите учительствовать, не так ли? – спросил он сердито. – У вас есть ходатайство?
Я растерялась еще больше:
– То есть вы хотите сказать, диплом?
Заведующий нервно скривил губы в презрительную усмешку и кивнул головой худощавому мужчине, сидевшему в углу.
– Ну, видите обстановку? Как тут не сойти с ума? Они даже не знают разницы между ходатайством и дипломом! А просят учительские должности. Потом начинают нос задирать: жалованья им мало, место отдаленное…
Потолок закачался у меня над головой. Я растерянно оглядывалась, не зная, что сказать.
– Чего вы ждете? – спросил заведующий еще строже. – Ступайте. Если не знаете, спросите кого-нибудь… Надо написать прошение.
Я направилась к выходу, думая только о том, как бы в растерянности не зацепиться за что-нибудь. Неожиданно в разговор вмешался худощавый мужчина:
– Позвольте мне сказать, ваше превосходительство бей-эфенди. Ханым, хочу чистосердечно дать вам наставление…
Господи, чего он только не говорил! Оказывается, таким женщинам, как я, пристало стремиться не к учительству, а к искусству; и он вообще сомневается, выйдет ли из меня педагог, ибо, как «соизволили сказать бей-эфенди», мне неизвестна даже разница между «ходатайством» и «дипломом»; но, с другой стороны, проявив усердие, я могу стать, например, хорошей портнихой и буду таким образом зарабатывать себе на жизнь.
Когда я спускалась по лестнице, у меня было темно в глазах. Вдруг кто-то взял меня за руку, от неожиданности я чуть не вскрикнула.
– Ну, как твои дела, дочь моя?
Это была та самая учительница с фарфоровыми голубыми глазами. Я стиснула зубы, чтобы не расплакаться. Гнев и отчаяние душили меня. Я рассказала ей о беседе с заведующим отделом, она ласково улыбнулась и сказала:
– Потому-то я и спрашивала, дочь моя, нет ли у тебя знакомых в министерстве. Но ты не огорчайся. Может, еще что-нибудь получится. Пойдем, я сведу тебя к одному знакомому, он заведующий отделом, хороший человек, да пошлет ему Аллах здоровья.
Мы снова поднялись по лестницам. Наконец старая учительница ввела меня в крошечную комнатушку, отгороженную от большой канцелярии застекленной перегородкой.
Вероятно, в этот день мне просто не везло. То, что я увидела здесь, не могло меня обнадежить. Господин с очень странной бородкой – наполовину черной, наполовину седой – топал ногами, размахивал руками и кричал на дрожавшую как осиновый лист старую служанку. Ее положение живо напомнило мне мое собственное десять минут назад.
Схватив стоявшую перед ним чашку, он выплеснул в окно кофе, словно это были помои, и чуть ли не пинками вытолкал служанку за дверь.
Я тихонько потянула свою новую знакомую за рукав.
– Давайте уйдем отсюда!
Но было уже поздно: начальник увидел нас.
– Здравствуйте, Наимэ-ходжаным![26]
Я впервые в жизни видела, чтобы разгневанный человек так быстро успокаивался. Какие разные характеры у этих чиновников!
Голубоглазая учительница в двух словах рассказала ему обо мне. Заведующий отделом приятно улыбнулся:
– Отлично, дочь моя, отлично. Проходи, присаживайся!
Трудно было поверить, что этот кроткий, как ягненок, человек только что выплеснул на улицу кофе и вытолкнул за дверь старую служанку, тряся ее за плечи, словно тутовое дерево.
– А ну-ка, открой свое лицо, дочь моя, – сказал он. – О-о, да ведь ты совсем еще ребенок!.. Сколько тебе лет?
– Скоро двадцать.
– Странно… Ну да что там… Однако ехать в провинцию тебе нельзя. Это слишком опасно.
– Почему, эфендим?
– Ты еще спрашиваешь, дочь моя? Причина ясна.
Мюдюр-эфенди[27] улыбался, указывая рукой на мое лицо, делая знаки Наимэ-ханым, но я так и не поняла, почему для него причина ясна. Наконец он подмигнул голубоглазой учительнице:
– Я не могу говорить лишнего. Ты, как женщина, гораздо лучше объяснишь ей, Наимэ-ханым! – Затем он тряхнул бородкой и добавил как бы про себя: – Ах, если бы ты знала, какие злые, какие нехорошие люди живут там!
– Эфендим, я не знаю, кто эти нехорошие люди, – с наивным удивлением сказала я, – но вы должны помочь мне найти такое место, где их нет.
Мюдюр-эфенди хлопнул себя рукой по коленке и засмеялся еще громче.
– Вот это чудесно!
Любить или не любить людей я начинаю с первого же взгляда. Не помню случая, чтобы мое первое впечатление потом менялось. Этот человек мне почему-то понравился сразу. К тому же у него была волшебная борода: повернется направо – перед вами молодой человек, повернется налево – молодой человек исчезает, и вы видите веселого белобородого старца.
– Вы окончили учительский институт в этом году, дочь моя? – спросил он.
– Нет, бей-эфенди, я не училась в учительском институте. У меня диплом школы «Dames de Sion»[28].
– Что это за школа?
Я все подробно рассказала и протянула заведующему свой диплом. Очевидно, он не знал французского языка, но виду не подал и принялся внимательно разглядывать документ со всех сторон.
– Чудесно, превосходно!
Наимэ-ходжаным попросила:
– Милый мой бей-эфенди, вы любите делать добро. Не откажите и этой девочке.
Сдвинув брови к переносице и теребя бороду, мюдюр-эфенди задумался.
– Отлично, превосходно! – сказал он наконец. – Но здесь чиновники, наверно, не знают диплома этой школы…
Потом он вдруг хлопнул ладонью по столу, словно ему в голову пришла какая-то идея:
– Дочь моя, а почему тебе не попросить места преподавательницы французского языка в одной из стамбульских средних школ? Слушай, я тебя научу, как это сделать. Пойди прямо в стамбульский департамент просвещения…
– Это невозможно, эфендим, – перебила я заведующего. – Мне нельзя оставаться в Стамбуле. Я должна непременно уехать в провинцию.
– Ну и придумала ты!.. – изумился мюдюр-эфенди. – Впервые вижу учительницу, готовую добровольно ехать в Анатолию. Знала бы ты, с каким трудом нам удается уговорить наших учителей выехать из Стамбула! А ты что скажешь, Наимэ-ходжаным?
Мюдюр-эфенди отнесся к моей просьбе недоверчиво. Он принялся меня допрашивать, задавать вопросы о моей семье. Я уже отчаялась уговорить его.
Наконец, не поднимаясь со стула, заведующий крикнул:
– Шахаб-эфенди!..
В дверях канцелярии показался молодой человек с болезненным лицом, худой и низкорослый.
– Послушай, Шахаб-эфенди… Отведи эту девушку к себе в канцелярию. Она хочет поехать учительницей в Анатолию. Напиши черновик прошения и принеси его мне.
Я уже считала свое дело почти улаженным. Мне хотелось кинуться заведующему на шею и поцеловать седую сторону его бородки.
В канцелярии Шахаб-эфенди посадил меня перед столом, на котором творился невообразимый беспорядок, и начал задавать вопросы, что-то записывая. Одет он был очень бедно. Его лицо выражало робость, почти испуг; когда он поднимал на меня глаза, чтобы задать вопрос, у него подрагивали даже ресницы.
У окна стояли два пожилых секретаря и о чем-то тихо переговаривались, изредка поглядывая в нашу сторону.
Вдруг один из них сказал:
– Шахаб, дитя мое, ты сегодня слишком переутомился. Давай-ка мы займемся этим прошением.
Я не удержалась, чтобы не вмешаться. Настроение у меня немного поднялось, я расхрабрилась и сказала:
– Подумать только, какую трогательную заботу проявляют в этом учреждении друг о друге товарищи!
Вероятно, мне не следовало говорить так, потому что Шахаб-эфенди покраснел как рак и еще ниже опустил голову.
Может быть, я сказала какую-нибудь глупость? Секретари у окна захихикали. Я не расслышала их слов, но одна фраза долетела до меня: «Госпожа учительница весьма бывалая и проницательная…»
Что хотели сказать эти господа? Что они имели в виду?
Черновик прошения неоднократно побывал у заведующего и каждый раз возвращался назад в канцелярию, испещренный многочисленными красными пометками и кляксами. Наконец все было переписано начисто.