Свою статью «Сорочинская трагедия» Короленко опубликовал весной 1907 года. Летом того же года статья в переработанном и дополненном виде вышла отдельной книгой.
Борьба Короленко с реакцией, со всем самодержавным строем продолжалась.
XI. МЕЖДУ ДВУМЯ РЕВОЛЮЦИЯМИ
Сердце слишком полно неотмщенными злыми обидами,
И молчать не могу — для молчанья не стало бы сил.
Но простите, коль песни мои прозвучат панихидами
Над холмами несчетных — нам близких и милых — могил.
Против смертных казней
На веранде дома, в окружении семьи Короленко и знакомых, сидел слепой кобзарь из Сорочинец Михайло Кравченко.
Ой, як крикнув той Барабаш та на козацьку силу,—
пел кобзарь, перебирая тоскующие струны, —
Бiйте ж тих сорочан та не жалiйте.
Кiньми топчите, з рушниць стрiляйте,
Рани й смерть завдавайте!..
Рани й смерть, завдавайте!..
Это дума Кравченко «Чорна недiля у Сорочинцях». Певец изливает печаль народа о своих погибших от рук карателей сынах. Но нет уныния — скорей сдержанный гнев, скрытая ярость и боль. И какую силу вкладывает кобзарь в песню — она должна звать к борьбе!..
Да, самодержавие бесповоротно осуждено историей. Оно задушило революцию, распустило Первую Государственную думу, разогнало Вторую. Социал-демократическую фракцию Второй думы новый председатель Совета министров Столыпин отправил в Сибирь. Страна покрыта виселицами. Не хватает тюрем, арестованными набивают казармы, арендуют под каталажки частные дома. Разогнаны рабочие профсоюзы. Столыпинская реакция, мрачное, темное, жестокое время…
Когда Короленко, в 1906 году напечатал отдельной брошюрой статью «Слова министра. Дела — губернаторов», в которой показал подлинное лицо врагов свободы — Столыпина и присных, — книжку запретили. Многочисленные его статьи на общественные и политические темы вызывают бешеный вой реакционеров. Полтавские черносотенцы грозят расправиться с ним. Передавали, что полицмейстер Иванов приказал завести специальное «Дело по наблюдению за писателем Короленко»…
— Что же еще спеть вам? — слышит Владимир Галактионович голос кобзаря.
И снова поёт-плачет бандура о юных хлопцах, казненных царевыми катами за то, что хотели они новой жизни… Поет слепой певец старинные трогательные и мужественные песни о гетмане Сагайдачном, о гайдамаках, о Морозеньке, сложившем лихую голову в боях с врагами:
Ой, Морозе-Морозеньку,
Славный ти козаче,
Що по тобi, Морозеньку,
Вся Вкраiна плаче…
Готовясь к новой борьбе, народ вспоминает о своих защитниках… Короленко здесь, в Хатках, не ищет земли обетованной, где бы можно было уйти в мир воспоминаний о пережитых его «современником» суровых годах борьбы с произволом. Когда писатель ненадолго отрывается от бурных событий настоящего, он отправляется в эту глухую деревеньку, где лучше всего дается работа над «Современником». Закончен и напечатан первый том, он трудится над вторым томом. Еще с 1899 года — времени присуждения к смертной казни Ильяса Юсупова — Короленко начал собирать материалы о смертной казни в России. Сначала это были немногие газетные вырезки, но уже с 1905 года в большом количестве стали прибавляться материалы столичной и провинциальной печати, подлинные письма смертников или копии их, свидетельства очевидцев… В прошлом, 1909 году, бывший депутат Второй Государственной думы В. Г. Архангельский из Нижегородского тюремного замка передал в редакцию «Русского богатства» рукопись о смертниках тюрьмы. Она была использована писателем в работе над статьей о казнях.
…Нижегородская тюрьма, куда четверть века назад попал сам Короленко, только что вернувшийся из Сибири. Тогда еще не было этого страшного слова — «смертник»: были пересыльные, каторжные, высидочные — смертников не было. Теперь появились. Для них отведены башни — мрачные сырые колодцы. Тюрьма мало знает о тех, кто там сидит. Но порой откуда-то, словно из-под земли, раздается невнятное пение, и тогда тюремщики начинают бегать, суетиться, а часовые стучат прикладами в холодный кирпич.
— Башня, перестань петь! Башня, тебе говорят, — замолчи!
Из башни выводят людей в предутренние часы на площадку за тюрьмой, где стоит виселица, и там, в тишине, совершается черное, безмолвное дело, а остальные обитатели тюрьмы слушают — не отзовется ли тишина, и шепотом высказывают предположения о том, чья жизнь обрывается сейчас во мраке, в тайне, в ненависти, в проклятьях палачам.
Как ни крепки засовы, как ни надежны тюремщики, как ни темны ночи, выбранные для казней, — тайное нередко становится явным — в разговорах попутчиков, в скупых газетных строках, в запросах думских депутатов.
…Январской ночью 1909 года из Ставрополя к Ростову-на-Дону шел поезд, и в вагоне третьего класса сидел пожилой человек, одетый, как одеваются мужики украинцы. Сидел в уголке тихо, неподвижно. Сидел и молчал. Отчего молчит человек, заинтересовались попутчики, или несчастье какое… Да, действительно, несчастье маленькое вышло. Какое же? Болен кто-нибудь?
— Никто не болен… Сына повесили, — ответил мужик тихо, даже как будто спокойно, и все замолчали.
Тогда молчаливый хохол вынул из кармана документы, и кто-то из грамотных, наклонясь к свечке, стал читать. Первым было письмо.
«Здравствуйте, дорогие родители, дорогие папа и мама, и дорогие братья и сестры. Я в настоящее время сижу в одиночке, в последнюю минуту повели меня. Нас на казнь пять человек: Котеля, Воскобойникова, Лавренова и Киценка. Вы хорошо знаете, кажется, кто был я, и умру не первый и не последний… Гордитесь своим сыном, я умираю гордо и смело смотрю смерти в глаза, я нисколько не боюсь ее, я очень рад, что кончено мое мученье… Я очень весел, этим я горжусь, что умер не трусом… Это последнее, прощальное письмо. Целую вас — папу, маму, Васю, Ваню, Катю, Маню, Варю. Прощайте, прощайте. Коля Котель».
В тяжелом молчании слушали письмо неизвестного, теперь уже казненного юноши.
— Лучше бы меня повесили, — говорит отец, и теперь его голос никому не кажется спокойным; это голос до предела исстрадавшегося человека. — Добрый был, ласковый. Никому зла не сделал. Ну, хоть бы в каторгу послали, все-таки был бы жив… Растили, радовались… Мать пропадает от горя, у меня точно сердце из груди вынули… Пусто…
В. Г. Короленко в группе адвокатов и журналистов во время процесса Бейлиса. Второй справа сидит В. Г. Короленко, слева сидит с ним рядом В. Д. Бонч-Бруевич. Полтава. Октябрь 1905 года.
Рапорт полтавского полицмейстера губернатору о деятельности В. Г. Короленко. 1907 год.
С. Я. Елпатьевский. 1913 год.
В. Г. Короленко с родными. Сидят: А. С. Короленко, В. Г. Короленко; стоят; Софья Владимировна, В. С. Ивановский, Наталья Владимировна. Тульча (Румыния). Фото 1903 года.
В. Г. Короленко. Фото 1921 года.
В. Г. Короленко в группе сотрудников «Русского богатства». Слева направо: Н. Ф. Анненский, Р. Ф Якубович — жена поэта, С. Я. Елпатьевский, поэт П. Ф. Якубович, А. С. Короленко, А Н. Куприн, Л. И. Елпатьевская — жена писателя, В. Г. Короленко. Фото начала 900-х годов.
В молчании берут из бессильной руки вторую бумажку.
«Милостивый государь! — написано здесь четким торопливым почерком. — Сын Ваш был осужден судом к смертной казни, причем суд постановил ходатайствовать перед Каульбарсом о замене смертной казни каторгой. Сегодня в тюрьме случайно узнал о том, что Каульбарс не уважил просьбы, и смертный приговор приведен вчера в исполнение. Присяжный поверенный В. Гальков».
Простая, страшная и столь обычная теперь российская история.
Николай Котель. Повешен 26 ноября 1908 года за экспроприацию.
Степень вины казненного вызвала сомнение даже у бестрепетных судей в мундирах, у которых каждая вина была виновата и влекла только одно наказание — повешение. У юноши были шансы на избавление от петли, и их отнял строгий ревнитель неправосудия генерал Каульбарс. О, этого человека знали многие в вагоне! Это тот самый Каульбарс, который во время японской войны, командуя 2-й армией, не выполнил приказов главнокомандующего Куропаткина и явился одним из виновников страшного мукденского разгрома. Преданный военному суду, Каульбарс был высочайше помилован — и после этого лишил своей генеральской милости Колю Котеля и многих других Котелей, виновных, может быть, только в том, что они родились, жили, страдали и искали путей к новой жизни в стране, отсталой экономически и политически.
Начать обновление страны надо не с казней, а с разрушения и перестроения форм общественной жизни, в отсталости которых виноваты правящие круги, а никак не народ. Эта мысль стала главной в статье Короленко, первые главы которой были напечатаны в мартовской книжке «Русского богатства» за 1910 год. Он назвал ее «Бытовое явление». Это были факты, размышления, выводы о казни, ставшей после разгрома революции «простым и будничным делом», «хозяйкой в доме русского правосудия», настоящим «бытовым явлением».
Короленко писал эти статьи кровью сердца. Он словно сам переживал все описанное им: сидел в башнях со смертниками в ожидании казни, торопливо набрасывал в грязной тюремной конуре прощальное письмо близким, слал проклятия палачам у разверстой могилы или, плача и моля о прощении, пред иконой убеждал в своей невиновности судей…
Они же были непреклонны. И бездарный воин генерал Каульбарс. И барон Меллер-Закомельский, садист и вешатель. И генерал Ренненкампф, трусивший перед японцами и заливший кровью русских рабочих города и станции Забайкалья.
В сражениях с народом не знали поражений, не несли потерь все эти каульбарсы и дубасовы, мины и риманы, ясенские и скалоны, меллер-закомельские и ренненкампфы, сухомлиновы и чухнины… Война их с Котелем и тысячами других Котелей пока закончилась победой «непреклонных воинов»…