И в этих состязаниях, 1927 года, участвовал планер «Мастяжарт-3» конструкции Люшина и Толстых, построенный по совету шефа – авиаконструктора С.В. Ильюшина в мастерских тяжелой артиллерии (по мастерской и название). Сам Ильюшин до этого построил именно там балансирный планер «Мастяжарт» и АВФ-3-«Мастяжарт». Некоторые биографы Королева из-за сходства названий ошибочно приписывают авторство планера Люшина и Толстых тоже Ильюшину, стоявшему во главе техкома состязаний: он отвечал, по сути, не только за готовность планеров к полетам, но и за жизнь планеристов.
Парад планеров во дворе КПИ (С.П. Королев – 6-й справа). 1925 год
[РГАНТД. Ф. 211. Оп. 7. Д. 421]
«Мастяжарт-3» Люшина – Толстых использовали для тренировочных полетов ученики Планерной школы, в которую Сергей тут же пришел, едва начал учиться в МВТУ. И так мечтал пересесть с «Пегаса» на «Мастяжарт-3»!
– Беру постояльца! Только второй подушки нет.
– Подложу куртку под голову, – засмеялся Люшин. – Не привыкать.
Так они и сдружились. Вскоре планеристы их начали звать Сергей Черный (Королев) и Сергей Рыжий (Люшин): по цвету кожаных курток.
Легкие толчки ощущались еще несколько дней, однако состязания продолжились. Гора Клементьева, прогнав облака памяти о ночном происшествии, словно клочки неприятного сна, снова заполнилась молодыми голосами.
Люшин хорошо знал и одного из пионеров отечественной авиации – «отца» состязаний – Константина Константиновича Арцеулова.
– Он внук мариниста Айвазовского, – рассказывал вечером Сергею, когда, наплававшись в вечернем море и натанцевавшись с девчатами, среди которых выделялась Валя Гризодубова, вернулись в свою деревянную хижину. – И сам мог бы стать живописцем. А стал сначала гардемарином Морского кадетского корпуса, а потом влюбился в авиацию. Представляешь, первый усмирил штопор! А дальше увлекся планерами. Его планер был самым лучшим на первых состязаниях.
– А-5. Помню. – Уже очень хотелось спать, но Люшин все говорил и говорил.
– У него диплом пилота-парителя номер один.
– Мы по его проекту в Одессе планер строили.
– А нашим московским кружком «Парящий полет» Арцеулов лично руководил.
– Как тебе Валентина? – вдруг спросил Королев, оттягивая погружение в сон.
– Валентина еще зеленая совсем, но уже хороша. Если бы в 1917-м не упразднили все сословия, танцевал бы я с ней на балу в Дворянском собрании.
– Как-то не могу ее представить на балу, – признался Сергей. – Отца ее уважаю: Степан Васильевич ведь не только летчик, он тоже конструктор-изобретатель А дочь воспитал, как мальчишку.
Море шумело, чайки дремали на прибрежных камнях под его убаюкивающий шум. Луна серебристо дробилась в темных волнах, и снова собиралась над морем в голубоватый круг, и опять падала и дробилась…
И наконец заснули друзья. Сергею Черному снились родители Вали Гризодубовой. Они что-то взволнованно рассказывали ему, мать Валентины, Надежда Андреевна, почему-то заплакав, обняла Сергея, но, проснувшись, он не помнил сна. Только остался от вчерашнего вечера вкус ароматного чая на губах, только мелькал в памяти очерченный лунным светом тонкий девичий силуэт…
А Сергею Рыжему снилось, что он – гардемарин и танцует в огромном сияющем зале с девушкой в длинном белом платье. Под гризодубовский граммофон.
В Москве началась привычная гонка. За прошедший год Сергей освоился в столице, перестал чувствовать себя провинциалом, врожденный артистизм помог быстро избавиться от легкого украинского акцента. Легче ему было, чем другим приезжим, входить в шумные московские будни и потому, что жил не в общежитии, не на съемной квартире у чужих людей, а в своей семье в доме на Октябрьской улице. Сразу стал москвичом.
И Москва с ее грандиозностью совпала с грандиозностью его потаенных надежд: он еще толком не знал, в какой конкретно сфере они осуществятся, и связывал мечты о чем-то большом и высоком только с самолетостроением. В одном был уверен – осуществятся они обязательно.
Прошедший год вообще был полон событий, для Сергея важных: Авиахим и Общество содействия обороне объединились в Осоавиахим. В начале 1927 года в честь первого съезда Осоавиахима решили открыть планерную станцию. Сергей пока не летал, помогал строить ангар, ремонтировать планеры, научился тянуть амортизаторы: планеры запускались, как камешки из детской рогатки, только вместо деревянных ее концов стояли по сторонам пять-шесть планеристов.
На открытии присутствовал и очень бурно аплодировал парящим планерам С.С. Каменев, еще в октябре 1926 года выведенный из Политбюро, правда, пока остававшийся в Президиуме ЦИК СССР. В декабре 1927 года на XV съезде ВКП(б) его исключат из партии, вышлют в Калугу. Он публично покается. Его восстановят, а в 1932 году снова из партии большевиков исключат и отправят в Минусинск. В 1933-м опять восстановят и назначат директором издательства «Academia». Ненадолго. Первый московский процесс – процесс «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» признает его виновным и приговорит к высшей мере наказания. «Вестник Академии наук СССР» назовет всех расстрелянных участников процесса «бандой убийц» (обвинив в убийстве Кирова), «отребьем человечества, объединившимся в троцкистско-зиновьевский центр», «подонками», использовавшими «для своей подлой деятельности еще невиданные в истории методы провокации, предательства и лжи». Этот потрясающий по бульварной фразеологии документ цитируется в Википедии.
Как Сергеем Королевым воспринимались такие шокирующие метаморфозы политических деятелей? Трудно сказать. Он привык, следуя советам бабушки, о многом молчать. Да и детские годы в Нежине, когда, не имея ни одного приятеля-ребенка, часами играл один, невольно внимательно прислушиваясь к взрослым разговорам и не рассказывая о том, что услышал, даже Марии Матвеевне, сформировали в нем привычку: молчать, скрываться и таить. Недаром стихотворение Тютчева «Silentium» станет у него одним из любимых.
То, что решают там, наверху, конечно, иногда тревожит, но когда ему о политике думать? На него вдохновляюще действуют директивы и призывы партии: он верит в светлое будущее страны и жаждет стать стране нужным. А раз Баланин говорит: «Враги у советской республики есть, их не может не быть», – значит, так и есть, к отчиму Сергей прислушивается.
Да и времени нет размышлять. Он не только учится в МВТУ, слушает лекции крупных специалистов молодого самолетостроения: Ветчинкина, Юрьева, Стечкина, – не только каждую неделю ездит в Горки Ленинские, где парят старенький планер «Пегас», «Мастяжарт-3» и рекордный «Закавказец» Чесалова, не только посещает АКНЕЖ (Академический кружок имени Жуковского) и вместе с другими студентами практикуется в лаборатории ЦАГИ, но уже с мая работает конструктором на авиазаводе № 22 в Филях и сам конструирует с Саввой Кричевским авиетку.
Познакомились они с Саввой в АКНЕЖе: Кричевский там давно и активно занимался проектированием, в том числе самолетом АКНЕЖ-12, с применением, как пишет Г.С. Ветров, так называемого разрезного крыла, что «позволяло снижать посадочную скорость самолета и тем самым обеспечивать большую безопасность полета». Решение этой проблемы в тот период только намечалось, что характеризует студенческий проект, по словам Ветрова, как весьма прогрессивный. Подключился и Сергей. В кружке консультировали опытные ученые и инженеры.
Взяли они с Кричевским за образец АНТ-1 Туполева – небольшой одноместный спортивный самолет. «Все мои работы, связанные с самолетостроением, несут на себе печать его оригинального конструкторского мышления, его умения смотреть вперед, находить все новые и новые решения»[18], – много позднее признавался Сергей Павлович Королев. А печать личности конструктора Дмитрия Павловича Григоровича явственно проступала в его характере.
В ноябре 1927 года Григоровича переводят из Ленинграда вместе с его отделом морского опытного самолетостроения на завод в Филях. Обвиненный год спустя во «вредительстве», отсидев в ВТ, внутренней тюрьме Бутырки, первой советской «шараге», где в ускоренные сроки был им сконструирован истребитель И-5, он вместе с сотрудниками переведен на завод «Авиаработник» на Ленинградский проспект – там образовано ЦКБ – Центральное конструкторское бюро имени В.Р. Менжинского, тогдашнего председателя ОГПУ. Не стеснялись люди своего возвеличивания. Называли в честь себя институты, заводы и города. Правда, все это обычно плохо кончалось…
Формально главным конструктором в ЦКБ Григорович не считался, а фактически руководил он и его техсовет, состоявший почти полностью из «вредителей», живущих в ангаре на территории завода и являющихся начальниками над остальными – «вольными». Среди «вольных» в моторной группе оказался и переведенный в ЦКБ имени В.Р. Менжинского Сергей Королев. Все сотрудники и сам Григорович работали в одном большом зале. И делающий пометки карандаш Дмитрия Павловича, и его опора на техсовет, и обостренное чутье шефа на любые ошибки в проекте и чертежах, и постоянное внимание к каждому сотруднику, и даже яростные вспышки добродушного гиганта, словно наследство, перейдут потом к Королеву, умеющему дополнять и обогащать свою личность «умными цитатами» из стиля поведения, даже из черт характера незаурядных людей.
– Москва – не мой город! – как-то сказал Дмитрий Павлович негромко. – Вернуться бы в Ленинград…
В Ленинград, еще учась на третьем курсе МВТУ, зимой, Сергей успел съездить со студентами. Как-то сразу получилось, что именно его назначили возглавлять группу, а сначала распространять билеты. Ему и самому, если честно посмотреть, нравилось быть руководителем на любом уровне, даже на таком малом. Руководить было его призванием или, как сказал однажды брат Петра Флерова, дано ему это было от Бога. В поезде и познакомился Сергей с Петром Флеровым, студентом первого курса МВТУ, однако не новичком в полетах. Вернувшись в Москву, сблизились.