Доставалось и Глушко:
– Ему сыпались премии!
– Только его двигатели на азотном окислителе руководство продвигало!
– Глушко и оклад имел самый большой, и премии, а нашего Душкина третировали!
– Глушко высокомерен! Нарцисс! Восхваляет себя и принижает Цандера и Циолковского!
Не обошли критикой и Королева:
– Королев теперь с Глушко, он предал кислородную тематику!
Через некоторое время директором РНИИ-НИИ-3 назначают военного инженера Бориса Михайловича Слонимера, вскоре Андрей Григорьевич Костиков становится сначала исполняющим обязанности главного инженера, а позднее – главным – без «и. о.».
– Ваш Костиков ведь из низов? – скептически скривив губы, спрашивает Глушко Королева. – Рабоче-крестьянская кость?
– Он такой же мой, как и ваш! – сердито отвечает Королев. Ему неприятно, что Андрей Григорьевич, бывший подчиненный, публично не раз оскорблявший его, поставлен над ним начальником. Это временно, успокаивает он себя. Нужно отстраниться от всех конфликтов, институт нужен! Другого такого нет! Только здесь можно заниматься реактивным движением и ракетопланом.
Не все в институте опечалились сменой руководства. Кое-кто решил, что настал подходящий момент окончательно избавиться от «ледяного Глушко». Лидером бывших гирдовцев стал Костиков.
Королев теперь работал только с двигателями Валентина Петровича, небрежно отбросив все исследования по моторам Костикова и Душкина, что больно травмировало обоих конструкторов, ставших ненужными бывшему начальнику ГИРДа. К тому же очень подействовала на Андрея Григорьевича, полностью поверившего в «троцкистский заговор», вывешенная на институтском стенде резолюция проверочной комиссии, призывавшая выявлять «подозрительные элементы», поскольку в ведомственном военном институте могут затаиться «шпионы» и «вредители». Вскоре после ареста Клейменова и Лангемака (о их расстреле в январе 1938 года институтские сотрудники не знали) он пишет в местный партком:
«Раскрытие контрреволюционной троцкистской диверсионной вредительской шайки, их методов и тактики настойчиво требует от нас еще глубже присмотреться к нашей работе, к людям, возглавляющим и работающим на том или ином участке Ин-та. Конкретно я не могу указать на людей и привести факты, которые давали бы достаточное количество прямых улик, но, по моему мнению, мы имеем ряд симптомов, которые внушают подозрения и навязчиво вселяют мысль, что у нас не все обстоит благополучно».
И переходит к разработкам Глушко:
«…в течение 7 лет ведется работа целой группой людей под руководством Глушко над освоением двигателя, и, нужно сказать, до сих пор этот вопрос не решен. (…) В течение 1935 г. и 1936 г. целый сектор, возглавляемый Глушко, занимался проектированием и расчетами двигателей. А когда во второй половине 1935 года приступили к испытаниям, то практически не было ни одного, которое не сопровождалось взрывом, который уничтожал целиком весь объект и даже частично оборудование…»
Но стремится быть честным:
«В 1936 году взрывов не повторялось. В октябре месяце Глушко предъявил к сдаче двигатель (объект № 202), который удовлетворял техническим требованиям, предъявляемым Заказчиком (внутренним – группа Королева)».
И обобщает:
«В течение 1934–1935 гг. и даже 1936 года частью работников Ин-та, как-то: инж. Тихонравов, Душкин и Якайтис, неоднократно поднимался вопрос о неправильной установке в производстве. Например, все работы, проводимые по двигателям и ракетам на жидком топливе, носят сугубо экспериментальный характер. Для быстрого решения отдельных вопросов необходима самая тесная связь инженера, конструктора, станка и испытательной лаборатории…»
(Заметим в скобках, что именно на такую связь будет опираться Королев в своей работе после 1946 года. Предлагает Костиков и создание через партком специального технического совета с приглашением специалистов, в том числе Ветчинкина и Стечкина.)
«Эта точка зрения категорически отметалась со стороны Клейменова, Лангемака и Надеждина, – утверждает Костиков далее. – Все время торжествовала принятая ими система. Это проектирование, изготовление чертежей, сдача в производство, а затем изготовление заказа в течение такого длительного срока, что он терял всякую научную ценность. (…)
Дайте мне все материалы, и я со всей очевидностью докажу фактами, что чья-то рука, возможно по неопытности, тормозила работу и вводила государство в колоссальные убытки».
В конце письма приписка:
«В конце 1933 г. зам. директора был Королев С.П. Меня вызвали в кабинет и предложили в течение 5 часов израсходовать 150 000 рублей. На мой вопрос, что, собственно, делать с этой суммой, Королев в категорической форме приказал покупать все что угодно, но израсходовать. Я, конечно, поехал, закупил несколько сверлильных станков (два), но зато параллельно со мной поехавший на закупку агент ухлопал все остальные средства, закупив несколько сот рулеток и т. п.»[46].
Припомнил Андрей Григорьевич о давнем задании, наверное, из опасения: проверки могут обнаружить какие-то нарушения в финансовой отчетности, касающиеся 150 000 рублей…
Правда, на собраниях, где станут клеймить Глушко за «барство», «высокомерие», близость к «врагу народа» Лангемаку, даже найдут в книге Глушко и Лангемака выданные ими секретные военные разработки института, Костиков, один раз высказавшись, принципиально перестал выступать. Шквал ненависти стал казаться ему неправильным. Нужно честно разобраться в его работе, а не оскорблять человека огульно, тоскливо думал он.
– Почему это вы отмалчиваетесь? – поинтересовался новый парторг Пойда, прижав Костикова к серой стене коридора. – Заняли какую-то ревизионистскую позицию! Неужели у вас нет критики по отношению к Глушко?
– Так я же вам в партком писал о его нарушениях, – объяснил Костиков. – Все в заявлении высказал.
– Я отправил ваше заявление куда следует.
– Собственно говоря, я писал для постановки вопроса в институте.
– Вы как-то подозрительно реагируете на партийное решение!
Костиков похолодел, его ноги окаменели. А суровый парторг уже отбежал и через минуту прорабатывал в темном конце коридора кого-то другого.
Даже не глянув на Костикова, мимо прошел Королев.
Сергей Павлович, шокированный обнародованным в прессе расстрелом Тухачевского и арестами руководства, ни с кем не общается, на общих собраниях реплик не подает, угрюмо бродит один. Только с Щетинковым иногда позволяет себе быть откровенным.
– Ты веришь? – как-то спросил он Евгения Сергеевича.
– Нет.
– Знаешь, зря я с ним воевал. Молодой, выходит, еще был…
Они оба знали, о ком говорят. Имена «врагов народа» не произносились вслух.
В январе 1938 года Королева вторично понижают: теперь он просто ведущий инженер. А в марте как член «контрреволюционной троцкистской вредительской организации» арестован Глушко. Лангемак назвал на допросе имена «членов организации»: Клейменова, Глушко и Королева. И на суде от своих показаний не отказался. Голованов выдвигает неубедительную версию: не отказался по причине уверенности, что абсурдность обвинения и показаний выяснится в судебном процессе. Гораздо вероятнее: Лангемак после жестоких допросов уже плохо соображал.
Полумертвый Клейменов, попавший, кроме расстрелянного круга Тухачевского, еще и в круг «шпионов Наркомвнешторга» (из-за работы в Германии), все-таки сумел сохранить ясный ум и на суде назвал обвинения ложью, виновным себя не признал и отказался от всех своих показаний, данных следователю С.Э. Луховицкому, которого Голованов называет «натуральным садистом». Генерал Горбатов, арестованный как «враг народа» и не подписавший ни одного протокола, не назвавший ни одного имени, в своих мемуарах писал:
«Допросов с пристрастием было пять с промежутком двое-трое суток; иногда я возвращался в камеру на носилках. Затем дней двадцать мне давали отдышаться…
Вскоре меня стали опять вызывать на допросы, и их было тоже пять. Во время одного из них я случайно узнал, что фамилия моего изверга-следователя Столбунский. (…) До сих пор в моих ушах звучит зловеще шипящий голос Столбунского, твердившего, когда меня, обессилевшего и окровавленного, уносили: “Подпишешь, подпишешь!”
Почти все, кто ставил подпись под протоколами допроса, шли на это после того, как перенесли физические и нравственные муки и больше вынести не могли; многие из них после безрезультатно пытались отречься от своих показаний, которые давали в надежде, что все разъяснится, когда дело дойдет до суда. (…)
Люди, психически (но не морально) сломленные пытками, в большинстве своем были людьми достойными, заслуживающими уважения, но их нервная организация была хрупкой, их тело и воля не были закалены жизнью, и они сдались. Нельзя их в этом винить…»[47]
Королев о показаниях Лангемака (а позже – Клейменова), конечно, не знает, но цепочка для него уже ясна: Тухачевский – Ильин – Клейменов – Лангемак – Глушко… За Глушко обязательно последует он. Во второй цепочке, тянущейся от Эйдемана, тоже есть для него роковое звено… И Туполев арестован, с ним легко установят его связь… Что делать?! Как это предотвратить?! Неужели – конец?! Неужели он скоро исчезнет без следа?!
В члены «троцкистской вредительской организации» были включены дознавателями и другие сотрудники РНИИ-НИИ-3, в частности Победоносцев, – они избежали ареста. Голованов на основании этого факта сделал вывод, что репрессии не подчинялись никаким законам. Внизу пирамиды арестов, наверное, не подчинялись, расползаясь, как ядовитые пауки. Однако историки утверждают, верхние ее этажи были четко отлажены: аресты шли по спирали – от самого узкого звена, ближайшего к центральной фигуре обвинения, до все более широких. Редкие исключения были – кому-то удалось избежать трагической участи, но каждый конкретный случай обосновывался отдельно.