Подписали члены комиссии: Костиков, Душкин, Калянова, Дедов.
Конечно, восьмистраничный акт был нужен НКВД чисто формально – для бумажного подтверждения уже выдвинутого Королеву обвинения, нависшего над ним сразу, едва были арестованы Тухачевский и Эйдеман. Обвинение – следствие не институтских дрязг, а общей волны репрессий, и не сыграл акт той основной роли, которую ему потом приписывали. С другой стороны, как раз сам акт – результат застарелого конфликта в РНИИ-НИИ-3 и закономерного непонимания большинством сотрудников проблем только зарождающего ракетостроения из-за ориентации института на военные темы. И конечно – результат смертельного страха: не выявивший вовремя «вредительство» «врага» считался «вредителем» сам. Героями рождаются, увы, немногие.
Разработкам и промахам Глушко, втянувшего Королева во «вредительство», уделила комиссия не восемь, по утверждению А. Глушко, а тридцать страниц, и указала на близкую связь Глушко с Тухачевским, и повторная экспертиза под руководством парторга Пойды – в ней Костиков уже участия не принимал, а членом комиссии являлся профессор Победоносцев – подтвердила научно-технические выводы предыдущей.
Андрей Григорьевич считал сделанный комиссиями разбор эвристической, но кустарной деятельности обвиняемых правильным и вряд ли предвидел, что вскоре Королев окажется на Колыме. Костиков был озабочен изменением стиля работы в институте: сначала нужны точные математические расчеты, лабораторные исследования, а лишь потом практические эксперименты, и мотор нужно разрабатывать под самолет или конкретную ракету, а не так, как Глушко, – ради самого мотора, который может оказаться не нужным стране, а значит, тратой государственных средств. Сейчас нужно не свободное творчество, пусть даже гениев, убеждал он себя, а строгое следование программе партии по индустриализации. Прав поэт Маяковский, приходится наступать на горло собственной песне.
Только вот злая бессонница стала мучить Андрея Григорьевича после ареста Королева все чаще. Находил он утешение в работе: долгие часы проводил в испытательной научной лаборатории, им же и созданной для искоренения кустарных методов работы.
Суд оказался коротким жестоким фарсом. В.В. Ульрих мельком глянул на Королева и незаметно шевельнул пальцем: нечего рассусоливать, сворачивайте.
Королев Сергей Павлович, 1906 года рождения,
урож. гор. Житомира, русский, гр-н СССР, беспартийный,
до ареста – инженер НИИ-3 НКБ СССР,
обвиняется в том, что:
являлся с 1935 года участником троцкистской вредительской организации, по заданию которой проводил преступную работу в НИИ-3 по срыву отработки и сдачи на вооружение РККА новых образцов вооружения, т. е. в преступлениях ст. ст. 58-7, 58–11 УК РСФСР.
Виновным себя признал, но впоследствии от своих показаний отказался.
Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 27 сентября 1938 года: 10 лет тюремного заключения.
«Верховному Прокурору СССР г. Москва
от заключенного Новочеркасской тюрьмы
Королева Сергея Павловича. 1906 г. рожд. В порядке прокурорского надзора
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу Вас в порядке прокурорского надзора пересмотреть мое дело, т. к. я осужден 27 сентября с. г. в г. Москве Военной Коллегией Верхсуда неправильно и в предъявленных мне обвинениях совершенно невиновен.
Я авиационный инженер и летчик… С 1931 г. и до ареста работал в совершенно новой области авиационной техники – по ракетным самолетам. Эта область работы настолько нова, что до 1935 г. вообще никаких экспериментов не велось, были лишь изыскания и до сего дня нам не известны случаи осуществления даже в передовых странах за границей самолетов подобного типа.
Мне же с моими товарищами по работе (инж. Глушко – ныне также арестован) за эти годы удалось провести многочисленные эксперименты и в конце 1937 г. осуществить впервые в технике небольшой ракетный самолет. В 1938 г. он был мною успешно испытан на земле с хорошими результатами. Этот самолет, все отчеты об испытаниях и проч. находятся и сейчас в НИИ № 3 НКОП в г. Москве, где я работал до своего ареста. Но ряд лет группа лиц из НИИ № 3 во главе с ныне техдиректором Костиковым упорно травила меня и мои работы, которые имеют совершенно исключительное оборонное значение. Всеми способами они старались меня убрать из НИИ № 3, прибегая к самым гнусным приемам, о которых я писать здесь не буду из‐за недостатка места.
Они же (Костиков) ввели в заблуждение НКВД, и 27 июня с. г. меня арестовали, причислив к группе ранее арестованных в Ин‐те лиц. Мне предъявили обвинение во вредительстве и участии в антисоветской организации. Я заявлял и заявляю, что никогда вредительством не занимался и ни в какой организации не состоял и ничего подобного и не подозревал. Несмотря на то, что я был арестован в момент достижения успеха в своей многолетней работе, следователи VII отдела Шестаков и Быков избиениями и издевательствами заставили меня подписать ложные показания на себя. Я 3 раза писал об этом Вам протест, то же Н.И. Ежову, но Суд, не разбирая дела по существу, осудил меня на 10 лет тюрьмы.
В результате: я осужден невинным, причем обвинен в преступлении по делу, которое является целью моей жизни и мною создано, как реализация идей нашего ученого К.Э. Циолковского. Я оторван от дела в период его успешного развития и работа стоит, т. к. арестован и Глушко. Этим нанесен ущерб СССР, т. к. указанные работы чрезвычайно важны и нужны. Прошу Вас пересмотреть мое дело, причем все расчеты и сведения могут быть мною доказаны.
С. Королев»[48].
В это письме, датированном 29 октября 1938 года и приведенном Н.С. Королевой в ее книге «Отец», есть очень важные строки: «я осужден невинным, причем обвинен в преступлении по делу, которое является целью моей жизни и мною создано, как реализация идей нашего ученого К.Э. Циолковского». Значит, программа судьбы Королева и цель его жизни к 1938 году уже им сформированы: он должен воплотить на практике идеи Циолковского.
Ракетный самолет, о котором идет речь в письме, – это ракетоплан. Для лиц, от которых зависела свобода и жизнь, оборонное самолетостроение – сфера реальная и понятная. О немецких военных ракетных разработках знали единицы, первые советские ракеты тогда еще с вооружением не связывали. К тому же ракетоплан относился к авиации по праву как экспериментальный планер с реактивным двигателем.
В письме вызывает закономерные вопросы только упоминание двух имен. Почему Костикова, не писавшего в НКВД доносов (в чем Королев мог убедиться из документов следствия и что в 1989 году будет подтверждено прокуратурой), а лишь «сигнализировавшего» в местный партком, причем о «сомнительной» деятельности Глушко, а не Королева, и по обязанности руководившего технической экспертизой, обвиняет Королев в своем аресте? Неужели лишь вследствие институтского конфликта и постоянных придирок (иногда и справедливых) «техдиректора»?
Разбора акта комиссии и указания на него как на причину ареста, что было бы закономерно при таком жестком обвинении, в этом письме нет. Возможно, он еще не был с ним ознакомлен. Удивляет и то, что Королев здесь называет Глушко своим товарищем, а через год пишет прокурору СССР А.Я. Вышинскому совсем другое: «Я осужден на основании подлой клеветы со стороны ранее арестованных б. директора НИИ № 3 Клейменова, зам. дир. Лангемака и инж. Глушко, которые, как мне говорили на следствии и как упомянуто в обвинительном заключении, дали на меня показания. Несмотря на все мои просьбы и требования, эти “показания” мне не были показаны, а в очных ставках мне было отказано».
В этом письме он опровергает акт экспертизы:
«Уже после моего ареста, 20-го июля 1938 г., из НИИ № 3 был представлен в НКВД акт, несколько страниц которого, касающиеся меня, были мне показаны. Этот акт пытается опорочить мою работу. Однако заявляю Вам, что он является ложным и неправильным. Лица, его подписавшие, никогда не видали в действии объектов моей работы (Костиков, Душкин, Калянова и Дедов). Приводимые в акте “факты” вымышлены, например: при испытании макетов объекта 201/301 пуском с самолета никакой аварии не было (см. отчеты и акты комиссии, производившей испытания). Необходимые меры предосторожности были приняты по моему указанию, о чем имеются записи в деле 201/301, сделанные задолго до испытаний. В акте же делается совершенно ложный намек на якобы “возможность аварии”. Еще раз заявляю, что все это ложь и вымысел, как и другие относящиеся к моей работе данные этого акта.
Таковы отдельные факты и обстановка следствия, производившегося по моему делу. Все мои попытки добиться фактических данных по предъявленным обвинениям, как я уже указывал ранее, были безуспешны. Ни органы следствия, ни суд не пожелали разобраться в моем деле, проверить факты, документы и т. д.
В результате я осужден, будучи совершенно невиновным ни в чем, а все мои заявления остаются без ответа.
Вот уже 15 месяцев, как я оторван от моей любимой работы, которая заполняла всю мою жизнь и была ее содержанием и целью. Я мечтал создать для СССР, впервые в технике, сверхскоростные высотные ракетные самолеты, являющиеся сейчас мощным оружием и средством обороны.
Прошу Вас пересмотреть мое дело и снять с меня тяжелые обвинения, в которых я совершенно не виноват.
Прошу Вас дать мне возможность снова продолжать мои работы над ракетными самолетами для укрепления обороноспособности СССР.
15 октября 1939 г. С. Королев».
Слова Королева «Я осужден на основании подлой клеветы со стороны ранее арестованных б. директора НИИ № 3 Клейменова, зам. дир. Лангемака и инж. Глушко» порой намеренно муссируют, бросая на Глушко несправедливую тень, его судебное дело, которое изучил и приводит в статьях А.В. Глушко, доказывает: Валентин Петрович, узнавший от следователя, что Лангемак и Клейменов вписали в «троцкистскую группировку» и Королева, на допросах с применением пыточных методов старался по мере сил оградить его от роли активного участника. Приводил А.В. Глушко в своих статьях и протокол допроса Королева с заранее сфабрикованными свидетельствами против Глушко, которые Королев, подвергнутый психическому и физическому воздействию, подписал, а на суде от этих показаний отказался.