ли троцкисты и зиновьевцы, объединившиеся на антиленинской платформе. По призыву Центрального Комитета все партийные организации, все сознательные рабочие включились в активную борьбу против “новой оппозиции”».
Другой партийный долгожитель, Молотов, прославившийся на Западе как дипломат, в 80-е годы прошлого века определял свою позицию по отношению к «троцкистам» 30-х еще лаконичнее: «Или мы – их, или они – нас».
И снова, как в далекой одесской юности, победа и поражение оказались рядом.
Ксения Максимилиановна приехала с Наташей, вызванная Королевым с разрешения начальства. И в первый же миг встречи он ощутил холодок несовпадения: будто стоят они и разговаривают с женой через непроницаемое для чувств и мыслей невидимое стекло. Возможно, кто-то из жен успел сообщить ей еще в Москве о легкой интрижке Королева с девушкой-переводчицей из Киева? Ох уж эти «доброжелатели»!
Наталка напомнила ему бровями и черными глазками Марию Николаевну. Смышленая девочка, приятно иметь такую дочь. А Ксана совсем седая и далекая. Улыбается, а глаза тревожные.
Королев с удовольствием проводил с дочерью время, таскал ее в горы, возил по Германии, попутно рассказывая о том, что помнил из истории страны, в которую приехал хоть и «ряженым офицером», как насмешливо обо всех штатских выразился один боевой майор, но – победителем. Свозил даже в Швейцарию. Старались, если ехали довольно далеко, объединяться с другими семьями. Чаще отправлялся с ними Победоносцев. Он сочувствовал жене Королева, зная горячий нрав своего бывшего начальника по ГИРДу, и она, улавливая причину сочувствия, все больше отчуждалась от мужа. В то, что любовь юности оказалась непрочной, ей не хотелось верить. Есть дочь, ее нужно вырастить. Впрочем, Сергей как отец ответственен: покупает одежду, книги, игрушки, посылает всегда, когда есть у него такая возможность, деньги. И ей привозил из Казани отрез на платье, конфеты… Все это казалось ей теперь формальным. Неискренним. Делавшимся по обязанности.
Когда ехала в Германию, жалела его за пережитое, хотелось ощутить его боль, отогреть, как маленького рыжего питомца, настрадавшегося в лагере и в «шарашках». Она не чувствовала, что ее образ катастрофически не совпадал с его внутренним образом самого себя. Он видит себя иначе – проникшись оптимизмом еще в Казани, ощутив радость работы с людьми и вновь убедившись в своем таланте руководителя и конструктора, начинает опять верить в свое великое предназначение, о котором смутно догадывался еще в Одессе, наблюдая с верным Валей Божко за «летающими лодками». Ксана возвращала его в тяжелое прошлое, а он хотел забыть и о той ночи, когда его арестовали, а она поседела от страха за него, за себя, за ребенка, и о Колыме, и о своем вынужденно подчиненном положении в «шарагах». Ему сейчас больше всего хотелось начать жить заново, с чистого листа. А ей – отыскать в его глазах, в его сердце хоть крупицу юного света, связавшего их судьбы в Одессе.
Позиция несчастной обманутой жены тоже не совпадала с ее внутренним образом самой себя – Ксения Винцентини с детства видела себя сильной, несгибаемой. Ей нужен был мягкий муж, настроенный на нее, муж-камертон, чутко улавливающий ее настроения, – таким Королев был в первые годы их любви. Совсем повергла ее в отчаянье новость, что молодая немка, хозяйка дома, где живет Глушко, ждет от него ребенка. А ведь у него есть жена в Казани и дочка. Значит, и Сергей может так… Она гнала от себя эти мысли, но все тоскливее становилось на душе.
Иногда, правда, они мирно беседовали вечерами, когда Наташа засыпала и теплый приглушенный свет лампы проникал за непроницаемое стекло отчуждения. И все же – Ксения Максимилиановна была вынуждена себе в этом признаться – разговаривали они с Сергеем как близкие знакомые, а не как любящие супруги. Она рассказывала ему о ценах в московских магазинах, о Марии Николаевне и стареющем Гри, о своих родителях, о работе. Как-то упомянула, что недавно пришлось молодому фронтовику ампутировать ногу – бедняга, стать калекой в самом конце войны! «И ты сама это… операцию сделала?» – спросил Королев. «Сама. И не впервой». Он встал, прошелся по комнате, сел снова, но уже не близко к ней, а в кресло у стены. «Евгений Сергеевич Щетинков перед нашим отъездом заходил», – сказала она, чтобы снять возникшее непонятное ей напряжение. Ее любви к работе Сергей никогда не поймет, для нее хирургия – наркотик!
– И как Щетинков?
– Представляешь, в эвакуации ему нашли старуху-знахарку, и она вылечила его туберкулез.
– Рад за него, – сказал Королев. – Передавай ему привет.
– Передам, Наталке в школу, нам нужно собираться…
Он вздохнул, ей показалось – с облегчением.
– Когда уезжаете?
– На следующей неделе.
– В какой день, чтобы я мог вас проводить?
– А ты не вернешься вместе с нами в Москву?
– Нет. – Он отошел к окну и, не оборачиваясь к ней, произнес тихо: – За эти годы я привык к одиночеству и вряд ли вообще смогу жить с вами.
– Наверное, во вторник. – В ее голосе внезапно дрогнула струна отчаянья. Теперь поражение потерпела она. Круг замкнулся.
Глава 14Переводчица
Хороши весной в саду цветочки…
Американские горки карьеры Сергея Павловича не могут не удивлять. В двадцать шесть лет он как заместитель начальника РНИИ приравнивается «по ромбовому статусу» к генерал-лейтенанту инженерных войск, а через короткое время ромбы сорваны и следует исключение даже из резерва РККа, в тридцать девять внезапно становится подполковником, вскоре – получает погоны полковника и, назначенный заместителем Гайдукова, фактически возглавляет институт «Нордхаузен» с большим штатом советских и немецких специалистов.
И вот, казалось бы, его мечта сбывается он – главный конструктор, но ведь имеет право руководить лишь своим отделом № 3, где всего 60 инженеров и 55 техников. Над ним сразу три начальника: главный инженер НИИ-88 – бывший гирдовец Юрий Александрович Победоносцев, директор – Лев Робертович Гонор и главный конструктор всего института – Карл Иванович Тритко. Гонор был связан с Устиновым и с Тритко совместным руководством двух заводов с революционными названиями: «Большевик» и «Баррикады». Так что Королев как руководитель оказался, как говорится, «под колпаком».
И сразу отношения с Гонором у него стали складываться неровно. Нет, человеческие качества директора он ценил. Рассказывали, что летом 1942 года Гонор, понимая, что фашисты вот-вот начнут бомбить сталинградский завод, которым он управлял, принял решение спасти людей: выставленные им охранники заворачивали рабочих и не пускали никого на завод, вскоре действительно полностью разрушенный. Конфликты Королева с Гонором носили чисто деловой характер: директору не нравилось, что руководитель отдела № 3 попытался объявить задачи своего отдела самыми важными для всего института и начал искать поддержку у наркома Устинова, обходя институтское начальство. А Королеву пришлась не по нраву гоноровская нивелировка:
– Всех под одну гребенку – подход неверный, – говорил он Мишину.
Задевало Королева и то, что подчиненные ему в «Нордхаузене» «сильнейшие» теперь не только от него не зависели, но – и это особенно неприятно было признавать – имели большие, чем у него, научно-технические возможности и более увесистый статус:
– Михаил Сергеевич Рязанский назначен главным конструктором НИИ-885 (Министерство электронной промышленности): это радиосвязь;
– Николай Алексеевич Пилюгин в том же НИИ-885 главный конструктор автономных систем управления и главный инженер.
– Выдвинулся в лидеры Виктор Иванович Кузнецов, тоже работавший в Германии, – создано КБ в НИИ-10 (Министерство судостроительной промышленности) – Кузнецов в нем главный конструктор: это гироскопы.
– На заводе «Компрессор» (Министерство машиностроения и приборостроения) конструкторское бюро Владимира Павловича Бармина: это стартовые комплексы.
С Барминым их служебные ступени приблизительно равны. А вот Глушко вообще царь! Валентин Петрович, помня, что однажды собственная инициатива его спасла от лагеря, и в данном случае поступил аналогично: вовремя подал докладную записку Устинову и, очертив перспективы организации в СССР работ по созданию мощных жидкостных ракетных двигателей (ЖРД), предложил организовать конструкторское бюро и выразил готовность его возглавить К своей докладной он присоединил отличную рекомендацию техкомиссии. Его назначили главным конструктором ОКБ-456 (Министерства авиационной промышленности).
Но ведь ответственность за «изделие № 1» не на Глушко, а на Королеве! Его отдел должен отстоять и сохранить весь цикл разработки ракет: от проекта до испытания. А у него пока нет даже полигона, хотя Фау-2 собраны.
– Чем занимаешься? – поинтересовался, войдя без стука в кабинет Королева в НИИ-88, Леонид Воскресенский: они еще в Германии перешли на «ты», что в дальнейшем Сергей Павлович редко с кем позволял, и сейчас, точно забыв о дружеском «ты», как-то насупился и посуровел. Да и самовольно врываться так к начальнику не позволял еще в ГИРДе, где каждый из горстки сотрудников (кроме Цандера) записывался к нему на прием заранее. Тихонравов, Победоносцев, Полярный, Корнеев, да и другие инженеры, – относились к этому полусерьезно, как к игре молодого конструктора в начальника. Но правил не нарушали. Правда, и на прием к Королеву не ходили: он сам постоянно к ним прибегал и активно интересовался всем, что происходит в их бригадах.
Воскресенский, уловив свою ошибку, тут же весело спросил:
– Ваше королевское величество, меня вызывали?
– Чем занимаюсь? Созданием коллектива единомышленников, как однажды в Коктебеле сказал Ильюшин. Не помню, на каком соревновании. Задача не менее сложная, чем ракета. Может, и ракета проще! Да ты садись, хоть я и не вызывал тебя, в ногах правды нет, а кривда нам не по нраву, хорошо, что пришел, Черток прав, он мне в Германии говорил: Воскресенский всегда все предвидит, – вот и сейчас ты верно подгадал, нужен мне позарез, будешь отвечать за пуски. Как сын протоиерея, наладишь контакт с Богом, чтобы он разрешил нам вторжение на его территорию. – Королев улыбнулся и, наклонив голову, что-то записал на листочке.