В мороз и в жару – иногда на солнце жар поднимался до +50! – люди работали не из-за страха или выгоды, – хотя и оклады были немалые, за каждый удачный пуск ракеты полагались большие премии, – работали на совесть, потому что действительно чувствовали свой труд нужным обороне страны. Себя видели не безликим планктоном, а участниками грандиозных свершений. И Королев умел вовремя сказать вдохновляющие слова и это подчеркнуть. Он убеждал, потому что был убежден сам.
– Каждый здесь, на полигоне, – соавтор ракеты. Каждый – строитель будущего. И мы здесь все вместе создаем надежную защиту стране, защиту ее будущему! – говорил Королев. – Я не могу требовать, чтобы вы работали еще быстрее и лучше, остается только попросить вас об этом.
Но если кто-то проявлял халатность и дело доходило до «ставит под угрозу срыва», Королев мог очень резко обрушиться на предполагаемого виновника на совещаниях, если разбор происходил в его присутствии, замечал Черток. Подписывать в вышестоящие инстанции кляузы с подобными формулировками он очень не любил. А уж если считал, что нет другого выхода, то предварительно по телефону предупреждал: «Имейте в виду, что я буду вынужден обратиться туда-то и туда-то».
Помнил, видимо, Сергей Павлович черные дни второй половины 30-х годов. И, возможно, винил себя, что писал против Клейменова Тухачевскому. Близким Ивана Терентьевича он тайно от всех помогал. Продолжал помогать вместе с Тихонравовым и выброшенному талантливому конструктору Черановскому, и многим другим людям: осиротевшим семьям, нуждающимся заводским рабочим, детям нищего детдома… «Он всегда заботился о своих товарищах, – вспоминал Будник, – особенно подчиненных, старался им помочь». Причем своих «добрых дел» не афишировал. Все такие поступки, часто невидимые окружающим, входили в созданную им систему как ее живительные токи. Королев, в отличие от многих других первооткрывателей космоса, был по-настоящему народен и с годами приобретает черты эпического героя ХХ века во многом еще и поэтому.
Суровые «разносы», о которых Черток упоминал на страницах книги «Ракеты и люди» даже чаще, чем о заслугах Королева (хотя неоднократно называл его «великим»), сменялись отеческой поддержкой: с любым смежником или конструктором «не из главных» Королев мог «разругаться, используя очень сильные выражения. Но удивительное дело, как бы он ни обругал человека, тот не обижался». «Он был вспыльчив, – вспоминал Келдыш, – но обладал необычайной человечностью и личным обаянием»[64].
Черток заметил и «очеловечивание» Королевым своих ракет и всей технической деятельности ОКБ: «Было такое ощущение, что мы работаем над созданием какой-то одушевленной, очеловечиваемой системы, а не над чисто электромеханической структурой». Именно по этой причине Королев А-4, Р-1 и Р-2 не любил: они были «чужие», «неодушевленные».
Голованов увидел ту же особенность отношения к «изделиям», «как к живым существам», и у Пилюгина: у ракет «было разное “детство”, разный “характер”, разная судьба и разный срок жизни, определяемый уже не богом, а людьми».
Полностью «своей» станет для Королева знаменитая «семерка», первая в мире межконтинентальная ракета, о которой он думал задолго до ее рождения: в декабре 1949 года, по договоренности с Тихонравовым, направил его группе в НИИ-4 задание на проведение разработок «пакетной» конструкции. «Пакет» или блоки станут идеальным решением для первой межконтинентальной.
В пришедшем в НИИ-88 конструкторе Янгеле Сергей Павлович сразу почувствовал равного по волевой энергии. И не удержался – решил тут же показать, что он, Королев, все-таки сильнее. В народной среде доказывают преимущество физически, «на кулачках», Королев доказывал психологически. Он делал это вполне сознательно, был убежден: только сильного руководителя уважают.
– У меня сейчас будет трудный разговор с Устиновым, подождите, Михаил Кузьмич, минут пятнадцать в приемной.
Янгель угадал: Королев его проверяет, и выказал к вынужденному ожиданию спокойное отношение. Ждать ему пришлось больше получаса. Наконец секретарь пригласила его к Сергею Павловичу.
Янгель был высок и худ, входя, он автоматически чуть склонил голову, опасаясь задеть верхнюю планку дверного проема. Королев это отметил и подумал: большой человек, но пока приходится ему пригибаться.
– Вы же авиационный специалист, Михаил Кузьмич, так?
– Да, окончил МАИ и Академию авиационной промышленности, работал у Поликарпова и Мясищева. В годы войны работал на авиационном заводе в Новосибирске. Направили к вам.
– То есть в ракетостроение идете не по своей воле?
Янгель улыбнулся.
– Знаете, Сергей Павлович, вопрос о свободе воли чисто философский, а интерес к ракетам у меня личный. Вы, насколько я знаю, тоже когда-то занимались планерами и самолетами.
Королев понимал: приход Янгеля не случаен. Только что «ушли» директора Гонора: он был отправлен руководить красноярским заводом. Поговаривали, что причина «сибирской ссылки» – в его национальности, кому-то «наверху» она внезапно не понравилась в связи с начавшимися арестами «безродных космополитов» – даже Устинову, покровителю Гонора, воспрепятствовать переводу не удалось. Богуславского, заместителя «главного радиста» Рязанского, Устинов тоже пытался прикрыть от новой волны репрессий.
Сергей Павлович уходом Гонора не был расстроен: Лев Робертович осторожничал и очень затянул реорганизацию отдела № 3 в ОКБ. Не нравилось Гонору, что Королев, обходя его, предпочитал обращаться напрямую к Ветошкину или Устинову. Лев Робертович слишком инициативного сотрудника слегка притормаживал «идейными» проработками: на одной из партконференций НИИ-88 он резко раскритиковал Королева за то, что Сергей Павлович назначает руководить отделами беспартийных и приходится проводить большую работу по очистке института от ненадежных и не внушающих доверия элементов. Как «не внушающий доверия» был Гонором уволен заместитель Сергея Павловича К.И. Трунов, его верный товарищ еще по казанской «шараге».
С новым директором Константином Николаевичем Рудневым, переведенным из Тулы, Королев быстро нашел общий язык: в 1951 году отдел превратился в ОКБ-1 с увеличением штата и созданием не только новых направлений, но и собственного технического производства. Как выразился Устинов в одном из разговоров с Пилюгиным: «Королев подминал под себя отрасль». Не исключено, что перспективного Янгеля Устинов поставил на вторую чашу весов, чтобы уравновесить все возрастающее влияние Королева. Сергей Павлович так и предположил, потому присматривался к Янгелю особо пристально. Терять растущую власть не хотел. И хотел быть первым. Исаев точно выдел в нем эти стремления. Но не обычные честолюбие и властолюбие говорили в Королеве. Феоктистов смотрел с другого ракурса и подчеркивал: эти мотивы служили только средствами для главного – для Дела. То есть для реализации программы и жизненной цели.
Курсирует, то исчезая, то возрождаясь, и точка зрения отрицателей: никакой своей программы у Королева не было, делал он сначала ставку на армию, а затем на космические рекорды или сенсации. Это лишь внешняя канва. Под ней скрывалась цельная программа, осуществляемая Королевым последовательно и упорно, – реализация шаг за шагом идей Циолковского. Королев в определенном смысле стал ощущать себя духовным сыном Циолковского, и долг – первым воплотить на практике его идеи – стал вести его все вперед и вперед. И не был забыт сердечный груз – память о Цандере, передавшем ему как наследство мечту о космосе. Поэтому все чаще Сергей Павлович встречался и беседовал с Михаилом Клавдиевичем Тихонравовым, погрузившимся в наследие Циолковского и, точно ныряльщик, извлекающим оттуда теоретические жемчужины.
К этому времени, кроме Совета главных, у Королева сложился первый круг постоянных заместителей. Будут еще и заместители временные, назначаемые для контроля над определенным этапом работ.
В биографиях первых проступало сходство с биографией самого Королева: все трое потеряли в детстве отца.
– Василий Павлович Мишин – первый заместитель, человек значительных конструкторских решений. Иногда его называли «двойником» Главного.
Детство Мишина трудно назвать счастливым: родители разошлись, отец был репрессирован за то, что услышал политический анекдот и не сообщил «куда надо» о рассказчике, воспитал мальчика дед, служивший «торфмейстером» на торфоразработках. Закончил Мишин перед войной МАИ, работал в КБ Болховитинова, был направлен в Германию.
– Константин Давыдович Бушуев – заместитель Королева и начальник проектно-исследовательского отдела, крупный конструктор, по характеристике Глушко. Устинов высоко ценил и другую сторону Бушуева – способность решать самые сложные вопросы максимально дипломатично.
Константин Давыдович родился в Калужской области в семье сельских учителей. И тоже рано потерял отца. Воспитывали его мама и сестра. Работал на авиационном заводе и одновременно учился в МАИ. После окончания института – в КБ Болховитинова. Бушуева к Королеву привел Мишин.
Болховитинов вошел в историю авиации и ракетостроения как руководитель, вырастивший плеяду замечательных инженеров и конструкторов. Мишин, Пилюгин, Бушуев, Черток, Исаев, Березняк, Люлька – это «птенцы», вылетевшие из его КБ. Одно время работали у Болховитинова Победоносцев и Тихонравов.
– Сергей Иванович Охапкин – заместитель и начальник сектора прочности. Быстрый, умный, открытый, решительный. Жена звала его дома «Суворовым» (Голованов об этом написал с теплом). С 1954 по 1966 год Охапкин отвечал за всю техническую документацию.
Детство его тоже было тяжелым: рано осиротел, воспитала внука бабушка. После окончания МАИ Сергей Иванович работал у Туполева и Мясищева в Омске, там Королев с ним и познакомился.
А главным заместителем по испытаниям был все годы Леонид Александрович Воскресенский. Ракетчики шутили: «Леня-Воскрес толкнет ракету плечом – и она как миленькая летит!»