Королев. Главный конструктор — страница 61 из 93

– Он и внешне похож на полководца, – соглашалась жена.

– Скорее на дирижера. Каждый инструмент – отдел ОКБ или сектор, КБ смежника, научная лаборатория, производственный цех – исполняет свою партию. И дипломат. Не упускает из поля зрения ни один этаж возводимой им пирамиды своей власти. Общим звучанием оркестра всегда управляет дирижер, без его единоначалия симфония как цельное произведение не состоится… Инструменты у него, надо признать, высшей пробы. Перетягивает к себе творческих людей отовсюду. Просто поразительное чутье на талант, иногда дремлющий и сокрытый от самого перетянутого! Откопал Козлова, вовлек в работу ОКБ толкового очень Цыбина… Цыбина, правда, он еще как планериста знал. Забрал к себе моего Севрука…

– Не жалеешь?

– С Севруком было сложно – упрямый и несговорчивый…И замы у Королева головастые. Только Мишин меня раздражает, – Глушко поморщился, вспомнив, как недавно на полигоне Василий Павлович в очередной раз пытался свалить причину аварии на двигатель, – конструктор Мишин сильный, с обостренным техническим чутьем, но с отвратительным характером. Подражает Королеву, точно зеркало, – тоже устраивает разносы: у Мишина выходит обычная начальственная брань…

– У Королева не брань? – удивилась Магда Максовна. – Ты же рассказываешь, что на ваших советах летят пух и перья.

– Понимаешь, разносы Королева – это древнегреческий накал, отцовский гнев Зевса-громовержца. Правда, иногда и чисто дирижерский прием, он и крепкое словцо использует в исключительных случаях, как простой аргумент, понятный тому, кому адресован. С каждым умеет говорить на его языке. Я лично считаю ниже своего достоинства пригибаться под собеседника.

– Правильно. Нужно умеренно критиковать и разумно поощрять.

– Умеренность – не для Королева! Его слова одобрения весомей ордена, все работающие с Королевым просто жаждут проявить себя и свои способности и заслужить похвалу Главного!

– Как дети.

– Иногда думаю: другие испытатели на его месте давно бы все бросили, испугавшись ответственности. А Королев, наоборот, подчеркивает, что берет все риски и ответственность лично на себя и не побоится ответить за неудачный пуск. Это людям и начальству нравится… Постигаем ведь ракету по-прежнему – опытным путем. Только практика дает нужный результат. Циолковский это предвидел. Королев цитирует его страницами – трудно было лет двадцать назад предположить в нем такую увлеченность.

– Твое влияние, Валентин.

Глушко польщенно улыбнулся.

– Его ракетоплан ведь тоже вырос из идеи Циолковского.

Жена засобиралась на работу и вскоре уехала в МГУ: там преподавала. Магда Максовна была по профессии переводчицей, как Нина Ивановна Королева. Сдержанность супруги нравилась Глушко. Эмоции двух первых жен мешали ему думать.

Валентин Петрович слушал музыку – и размышлял над феноменом Королева, определяя для себя границы в отношениях с ним. Их нельзя переступать. Нельзя уподобляться и подчиняться королевскому оркестру. Совет по движкам стал последней каплей. Любая слабинка – и в ее щель тут же проникнет затягивающий аркан королевской власти. Уже и Малышев смотрит на Королева буквально как на гения, и маршал Неделин пляшет под его дудку. А для многих фигура в помятой шляпе и каком-то нелепом пальто, – Глушко грустно усмехнулся, – просто икона. Мог бы я так одеваться? Нет. Все должен быть у человека красивым, еще Чехов об этом писал, одежда тоже.

А Королеву плевать на вещи, на свой внешний вид, сутками способен жить в ОКБ, не меняя рубашку. Никакого личного пространства у него нет, иногда на неделю выберутся с женой на любимое Черное море, видимо, только там он сбрасывает с себя груз руководства… Нина его, надо признать, весьма мила и по-женски тактична, играет в большой теннис, ножки показывает. И очень красивые торты присылает на полигон. Есть у нее эстетическое чувство. Она крепко держит Сергея. Чем? Наверное, любовью и заботой. Он ведь, вторично женившись, перестал смотреть в сторону девушек, конечно, по-прежнему их воспринимает как весенние цветы, но, похоже, абсолютно верен. Как-то в Кап. Яре после удачного пуска за ужином с шампанским сказал: «Моя женуленька меня, видимо, околдовала»…

«…околдовала…» Глушко задумался. Королев суеверен. Впрочем, и многие летчики суеверны, система защитных ритуалов помогает людям справиться со страхом смерти. А Королев начинал как пилот, попадал в критические для жизни ситуации, да и с Колымы выбрался чудом. Иногда и очередная ракета, надо признать, тоже летит благодаря чуду. Благодаря его убежденности, что она полетит.

Глушко встал, прошелся по комнате. Он любил красивую мебель и домашний кабинет обустраивал сам: дорогой стол, удобное кресло, любимые книги, на шкафу скрипка…

Теперь постоянно Королев привлекает ученых самого разного профиля к работе ОКБ. Однако все нити созданной кооперации железно держит в своих руках. И прав: Келдыш и научная братия могут многое рассчитать, но далеко не все, а производственники без постоянного контроля расслабляются: гайка не в ту сторону посмотрит или винт забудут – авария обеспечена.

И все-таки откуда такая сила у Королева? Такой силой, сходной с гравитацией, обладали основатели новых религиозных течений. Природу ее люди еще не разгадали, но подчиняются ее воздействию. Если предположить, что каждый человек имеет поле энергии, об этом еще в начале 30-х годов говорил Лангемаку один писатель, писатели часто предугадывают будущее науки, Георгий Эрихович, правда, сомневался, но воспринял рассказанное с интересом… Тогда природа буквально гипнотического влияния Королева становится понятной: он умеет индивидуальные энергии объединять, затем черпать силу из общего энергетического поля и делиться частью полученной силы с другими, «заряжая» человека и заражая своей верой в победу.

Глушко усмехнулся. Красиво, конечно, но неубедительно. Если отвлечься от непроверенной, потому пока спекулятивной «энергетической гипотезы», все равно придется признать очевидное: судьба определила Королева точно на его место – искусство руководить коллективами его природное свойство. И он очень умен. И крайне интересен в решении технических вопросов: долго сомневается, выслушивает самые разные мнения, прорабатывает различные варианты и в какой-то момент принимает решение, скорее всего интуитивно, после чего проявляет такую мощь в его осуществлении, что любые препятствия рушатся, а над, казалось бы, непреодолимой бездной вырастают мосты.

Все-таки он великий человек. Глушко выключил радио и стал собираться: предстояла командировка в Тюратам. Однако без двигателей его ракеты только гремящие консервные банки!

* * *

Весной степь покрылась красными тюльпанами.

За коричневато-серой Сырдарьей – пустыня Кызылкумы, еще дальше отары овец и юрты чабанов-казахов, чуть ближе древняя крепость Джетыасар, помнит она древний караванный путь от Тянь-Шаня к Волге.

На разъезде Тюратам с давних пор останавливались поезда, чтобы передохнуть в пути и заправиться водой, и потому обитала там постоянно горстка русских механиков-отшельников, обслуживающих разъезд и насосную станцию. Бродила по раскаленной степи местная легенда, будто одному из старожилов за несколько лет до высадки из поезда первого десанта во главе с лейтенантом Игорем Денежкиным приснился сон: в морозный полдень останавливается в Тюратаме поезд, и оттуда выскакивает множество людей в зимней военной форме.

– Ох, не к войне ли сон, – испугалась его жена.

– Да чего в сны-то верить, – сказал муж. – Замерз ночью, все оттого. И еще вроде начали они сразу стрелять… Не в меня – в небо… Помнишь, старик-казах к нам однажды приходил за водой? Он рассказывал: в этой степи в древние времена жил Черный пастух, великан, он стрелял из огромной пращи раскаленными камнями. Они падали и прожигали землю, оттого на ней не растут деревья… Чабаны зовут степь пупом Земли.

…В середине апреля 1957 года над Тюратамом встало палящее солнце.

Сергей Павлович писал Нине Ивановне:

«Моя нежная, моя хорошая ласточка, моя маленькая мартынечка, желаю тебе от всего сердца всего самого лучшего и превыше всего покоя или вернее спокойствия, чего и нам неплохо бы иметь в достатке.

Мы посидели еще с Колюней, затем легли, он захотел внизу, и я с трудом взгромоздился на эту нелепую верхнюю полку. Спал, как всегда в поезде, плохо, все время просыпался, и мысли кружились в голове разные. (…)

Живем мы вместе с Вас. Павл. в махоньком домишке прямо в поле. У дверей стоит солдатик, а рядом в таких же домишках вся наша компания. Начальство наше живет от нас примерно в 40 килом.

Здесь 18/IV было жарко днем, ветер горячий, сухой, как раскаленное дыхание песков, которые нас окружают со всех сторон. Ни кустика, ни деревца – все голо и сожжено солнцем. Вблизи от нас нет никаких поселений, все пусто…»

Вас. Павл. – это Мишин, а Колюня – Пилюгин. «Железный Король», как звали иногда в ОКБ-1 Королева, вне работы становился мягким и уступчивым: «Колюня» лечь «захотел внизу», а Сергей Павлович, грузный и уже далеко не идеального здоровья человек, «с трудом взгромоздился» на верхнюю полку купе. Очень говорящий факт.

Ехали они с Пилюгиным на испытания ракеты Р-7. Из-за огромных размеров с «изделием» было много проблем: сначала думали, как Р-7 собирать, в проект заложили вертикальную сборку по типу игрушечной пирамиды. Потом Королев решил: нет, собирать нужно горизонтально, и дал новое задание проектантам. На совещании в ОКБ-1 с участием Константина Николаевича Руднева, а также всех главных (не было только Глушко) после жаркого спора утвердили горизонтальную сборку в монтажном корпусе.

Не годился и прежний стартовый комплекс, Бармин разработал другой, совершенно неожиданный и оригинальный, – даже Сергей Павлович не сразу сумел новаторское решение оценить – теперь ракета при старте не стояла на стартовом столе, а подхваченная за силовой пояс с помощью четырех опор висела в воздухе. Когда двигатели набирали мощь, ракета переставала давить на упоры, держащие ее лапы-фермы откидывались и начинался полет. Еще до Тюратама стартовый комплекс проверили на металлическом заводе в Ленинграде. Всего несколько человек гигантского цеха были допущены к испытаниям. Везли установку и проверяли только ночами – все, как всегда, шло под грифом «Совершенно секретно». Отдельные системы самой ракеты проверялись многократно. Королев знал: какая-нибудь пропущенная пустячная недоработка может стать при испытаниях роковой.