олчал и добавил очень спокойным голосом: – А самый конечный вывод неверен. Циолковский был намного впереди времени, а я всего лишь иду со временем рядом, как пастух со стадом, а коли обгоняю, то на чуток.
Слова о своем месте в космонавтике Королев повторил много позже в разговоре с А. Романовым.
Иногда все главные ракетчики собирались в домике у Королева и Мишина не для обсуждения сложных вопросов по пуску и ракете, а чтобы немного отдохнуть за чашкой чая с тортом, присланным Ниной Ивановной, – она постоянно отправляла и в Капустин Яр, и в Тюратам посылки с продуктами, – или с пивком, тоже «от Нины Ивановны». И, расслабившись, «все распри позабыв», шутили смеялись, перебирали забавные случаи: ведь испытания – это не только опасности и риск.
– А как тогда Яздовский паниковал, – вспоминал Воскресенский, – пора запускать, а пес Смелый, которого так усердно и долго готовили к полету, оказался трусоват и сбежал в степь.
Все годы продолжались научные эксперименты с помощью ракет: исследовали химический состав воздуха на больших высотах, направления ветров в верхних слоях атмосферы, плотность ионизации, получали данные по аэродинамике, структуре пограничных слоев атмосферы, изучали космическое излучение и спектральное излучение Солнца.
И, конечно, продолжали отправлять в небо животных, изучая их состояние после приземления. Сердобольный академик Благонравов собачек сильно жалел, понимая: другого пути для исследования жизнедеятельности живого организма на высотах просто пока нет. Яздовский как медик относился к вопросу трезвее: собака есть собака, стерпит. Когда пес погибал, такие случаи, к сожалению, были, он больше переживал, что нет результатов его работы, а риски неизбежны. Жалели собак и ракетчики: под цифровым панцирем технарей прятались живые роднички сердечности.
– Когда пес Смелый сбежал в степь, – рассказывал Воскресенский, – Яздовский впал в паническое состояние. Хотел уже идти каяться нашему Главному. А его надоумили: сбегай к столовой, там полно бродячих дворняжек, выбери похожую! Яздовский понесся, как савраска, и увидел у дверей кормильни черненького молодого веселого песика, схватил его и обратно. Кто-то предложил назвать найденыша ЗИБ – Заменяющий Исчезнувшего Бобика. Ничего не понимающего Зиба обрядили и засунули в ракету. Полет он перенес прекрасно, когда его спустили и вынули из барокамеры, руки лизал Яздовскому.
– Лизал от счастья, что вернулся на Землю, – улыбнулся Глушко.
– Ему летать понравилось, – возразил Пилюгин, – и накормили вкусно. Не сравнить со столовскими объедками.
– У него у столовой была дама сердца, – пошутил Рязанский, – а тут разлука. Он к ней и побежал сразу.
– Не сразу! – развеселился Королев. – Сначала его представили мне и сообщили, что героя зовут ЗИБ. Я не преминул поинтересоваться, что за странное имя, как из протокола техотчета, тогда мне честно объяснили, что это случайный дублер сбежавшего Смелого.
– И наш Главный сделал вывод: мол, зачем Яздовский готовит так старательно и подолгу собачек, когда можно прямо перед стартом отловить любую дворнягу и она прекрасно слетает! – хохотал Воскресенский.
– А Смелый-то как? – поинтересовался, пробившись сквозь общий смех, Кузнецов. – Нашелся или погиб в степи?
– Дорогой Виктор Иванович, сообщаю вам как самому доброму из главных: Смелый вернулся сам.
Все понимали: Воскресенский балагурит, только Пилюгин почему-то обиделся:
– Почему это он самый добрый? А мы все злодеи по-твоему, Леня?
– Мы не злодеи, Коля, – мягко сказал Воскресенский.
– Но в рай не попадем точно, – подал реплику Глушко, – только в чистилище, как булгаковский Мастер, оттого что тревожим космос и вслед за Циолковским тяготимся панцирем земного тяготения. Хотим вырваться из нашей земной ограниченности.
– Если быть до конца честными, ни мы, ни американцы к идеям Циолковского фактически ничего не прибавили, – Мишин сердито посмотрел на Глушко: вечно Валентин Петрович свою образованность демонстрирует. – Прослушал подробный доклад Сергея на столетии Циолковского и так подумал. Реализуем его идеи на практике…
– Как раз на практике у нас рождаются новые идеи! – воскликнул Воскресенский.
– Иногда гениальные. – Глушко отодвинул бокал и встал. – Ухожу, спасибо. Отбейте телеграмму прекрасной Нине Ивановне с моей личной благодарностью за торт!
– Товарищи! – Королев собрал всех заместителей, начальников отделов, проектировщиков, инженеров, конструкторов. – Я был сегодня в Центральном Комитете партии. Поставил вопрос о полете человека, пилота-завоевателя, в космос. Циолковский предвидел, что такой вопрос перед человеком в скором времени встанет. И в Центральном Комитете откликнулись, ждут решения этой задачи. И видят в ней доказательство преимущества социалистической системы. Мы не должны обмануть мечты и надежды советских людей. Да, пока нам с вами недостает опыта, нужно отработать сложнейшую технику. И отработать не один раз. Надежность летательного аппарата прежде всего. Я собрал всех вас и прошу со всех сторон внимательнейшим образом рассмотреть этот вопрос и решить, как лучше к нему подойти, чтобы на каждом участке в нашем ОКБ и на заводе максимально быстрее и тщательнее организовать работу.
…«Панцирь тяготения», о котором вспомнил Валентин Петрович Глушко, Сергей Павлович упоминал в своем докладе на торжественном заседании, посвященном столетию Константина Эдуардовича Циолковского. Прошло оно в Колонном зале Дома союзов.
В президиуме Королев сидел, как всегда, рядом с Глушко.
Постепенно место рядом с Главным станет признаком особой близости: Королев незаметно внушил всем, что сидящий рядом с ним на очередном совещании не кто-то из, а Главный дубль два, а затем успешно использовал созданное мнение как тактический ход, например, в работе со смежниками, таким образом переадресовывая их к компетентному исполнителю.
С Глушко – не так. С одной стороны, Сергей Павлович всегда помнил: «Главное – мотор!», а значит, только Глушко может по праву сидеть рядом с ним, Главным конструктором; с другой – опасался неожиданного всплеска глушковских амбиций: возьмет да и уйдет, посчитав, что Королев его мало ценит.
Во время доклада на торжественном заседании он сначала буквально спиной чувствовал самолюбивый взгляд Валентина Петровича, но после увлекся и о Глушко забыл. Говорил о том, что сбываются «замечательные предсказания Константина Эдуардовича Циолковского о полетах ракет и полетах в межпланетное пространство, высказанные им более 6о лет тому назад».
Подчеркнул, что в «своих теоретических работах Циолковский приходит к целому ряду капитальных выводов, которые и по сей день широко используются в ракетной технике».
Еще раз напомнил, что «по мере все большего развития практических работ и совершенствования ракетной техники все больше и все точнее подтверждаются многие выводы и предположения Константина Эдуардовича, высказанные им очень давно».
Рассказал о замечательной идее Циолковского – искусственных спутниках Земли «в виде обитаемых межпланетных станций», об использовании энергии Солнца на межпланетных станциях и о его мечте освободиться от «панциря тяготения» – цепи, «приковывающей человечество к поверхности нашей планеты».
Процитировал письмо ученого: «Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство».
Всем внимательным слушателям было ясно, что тема, особенно волновавшая Циолковского, – полет человека на ракете в космическое пространство – волнует и докладчика.
– В ближайшее время, – сказал Королев, сделав паузу и точно очертив взглядом всех сидящих в зале, – с научными целями в СССР и США будут произведены первые пробные пуски искусственных спутников Земли.
Часть третьяБерег Вселенной
Глава 19Открытие космической эры
А ты оторвал от земли,
От родной,
От зеленой —
Историю человека,
Осветил ее пламенем
Тайны космической мглы.
Посещение дома-музея Циолковского в сентябре 1957 года, несомненно, было знаковым для Королева: Сергей Павлович еще до торжественного заседания в Колонном зале Дома союзов съездил в Калугу с Ниной Ивановной, выступил перед ребятами школы, где когда-то служил скромный чудак-учитель, любимый любознательными учениками, посетил его дом-музей.
Связывая на полотне символического подтекста своей жизни события: поездку в Калугу, на родину основатели теоретической космонавтики, и работу в ОКБ по первому искусственному спутнику Земли, Королев, точно древний даос, приобретал уверенность в свершении событий реальных. Скоро мы запустим спутник, мысленно говорил, поднимаясь на мансарду в кабинет Циолковского.
Все в небольшом кабинете: стол, линейка, фотоаппарат, книги, старая фанерка, на которой Константин Эдуардович обычно писал, положив ее себе на колени, небольшой глобус, исследовательские приборы на соседнем столе – оставляло впечатление, что обитатель кабинета где-то здесь, рядом, может быть, стоит невидимый за спиной гостей, приложив к уху слуховую трубку.
– Мы продолжаем ваше дело, Константин Эдуардович, – тихо сказал Королев, увидев на полке брошюру Цандера.
– Он тебя услышал, – шепнула Нина Ивановна, ласково прикоснувшись к руке мужа.
Простившись с Алексеем Вениаминовичем Костиным, внуком Циолковского, и Софьей Матвеевной Зотовой, хранительницей научного наследия, вышли на улицу, спускавшуюся к Оке. Королев оглянулся: дом, омываемый речным ветром, показался ему сейчас родным. Сказал жене:
– Эскизный проект спутника подписал Тихонравов как главный консультант… Помню, с каким вдохновенным лицом он рассказывал мне в РНИИ о поездке к Циолковскому, даже сфотографировался с ним… И Костя Бушуев подписал, между прочим, он и тезка Циолковского, и сам из Калуги… Статьи, тобой переведенные, заставляют нас поторапливаться! Думаю, нужно организовать ежегодные научно-технические сессии, приуроченные ко дню рождения Константина Эдуардовича… Все главное – впереди, дорога у нас дальняя!