цнобарим – кедровые орешки: увлечешься и ничего уже не замечаешь, только выискиваешь среди иголок на земле оранжево-красные скорлупки, присыпанные черным пеплом, и надеешься, что вот эта – новенькая и никто до тебя не успел, включая птиц, иногда не выдерживаешь – сразу разбиваешь камнем, и так приятно, когда достаешь белый, еще мягкий, такой душистый орешек – в магазине совсем не такие… а тут как раз подойдет Таль Зээви с дружками и сделает какую-нибудь пакость: ногой двинет, или харкнет на тебя, или что похуже… Я еще в феврале перестала собирать цнобарим на переменках, тем более что в школьном дворе не так уж много было, я по дороге из школы собирала – с Олей, потому что ее забирал дедушка и с нами шел – очень терпеливо – а мы не шли, а копались в грязи (так мама говорит) и могли целый мешок насобирать, и до автобусной остановки за полчаса доходили вместо пяти минут… Ну так вот, я рядом с охранником была: у меня с утра голова болела, и не хотелось прямо на первой переменке драться, так что я молча ела бутерброд и повторяла про себя Есенина – я его как раз перечитывала – но не «Песнь о собаке» – я от нее всегда плачу, а настроение и так было испорчено – а «Письмо матери», а Таль Зээви и его шайка рядом болтались и на меня поглядывали, но подходить боялись, а я старалась их не замечать и все повторяла про себя: «…пишут мне, что ты, тая тревогу, загрустила шибко обо мне…»
А драться я умею! Еще в Нес-Ционе здорово драться научилась. Один раз так нескольким мальчишкам дала в живот, что у них потом животы болели! Но там все по-другому было. Во-первых, меня так не избивали, как здесь. Я им не позволяла на себя нападать всем вместе. Например, я дерусь с Беном, Адар лезет ему помогать. Я ехидничаю: «Ой, Бен такой трус, такой слабак, что сам справиться не может!» Тогда Бен прогоняет Адара, а драться один на один – это справедливо. И тогда я только раз в неделю дралась. Каждый йом шиши – каждую пятницу то есть. Яфит – классной – не было, а другие учителя за нами не следили, и мы одни на переменке оставались. Может, это тоже не мало, но я хотя бы знала, когда это будет, могла приготовиться, это очень уютно было, да, уютно: подраться, а после занятий погонять в футбол с мальчишками с нашего двора, и пойти домой, и застать там маму и полный холодильник с едой – на шаббат, а потом смотреть, как мама свечи зажигает, это все было частью ритуала – понимаете? У меня были друзья во дворе – полно, да и в классе – несколько, не все со мной враждовали. И вообще, вы же не знаете, я их всех сначала любила, еще с детского сада – ну, в смысле всех израильтян, особенно смуглых – мне так нравилось! Там в садике была одна девочка, Диклой звали – у нее были очень темная кожа, белые зубы и такие густые волосы, твердые: в них иногда муравьи ползали, и она говорила, что ее не причесывают. Она мне такой красавицей казалась, все время хотелось ее потрогать, и я даже выпросила у родителей барби с шоколадной кожей, хотя они были дороже, и мне казалось, что я скоро стану настоящей израильтянкой, и у меня тоже кожа потемнеет… Ну, мы в садике ссорились, все дети ссорятся, но не из-за того, что я из России. Там другие дети были, они меня ивриту учили, но я только один момент помню: как Дикла говорит: мэгерà, я не понимаю, а она показывает на ящик и повторяет, и до меня доходит… Они еще маленькие были, не «внушенные»… Им взрослые еще не объяснили, что «русских» надо не любить. Конечно, это взрослые виноваты – так и напишите! Слишком много нас понаехало, и им кажется, что мы им мешаем. Да мы и сами тоже меняемся, портимся. В садике я была скромная. А потом из маленькой, скромной, симпатичной девочки превратилась в большую, наглую и дерзкую. Многие девочки в школе говорили, что я наглая. И это правда, я очень наглая стала. Отвечала на их наглость! С ними нельзя быть ангелом, надо себя защищать. Я в первом классе еще глупой была. Никак не могла понять, что происходит. Они стали нос затыкать, если я подходила и садилась рядом. Я вначале не понимала почему. А потом мне объяснили: сказали, что русские – вонючие! Они говорили: «Вонючая русская, убирайся в свою Россию!» И смеялись издевательски, рожи корчили, толкались. А иногда, когда я садилась, они из-под меня стул убирали. Или что-то грязное или острое на него клали. Еще они говорили, что я бат зонà, а я плакала и кричала, что моя мама – не зона, и не понимала, что это они просто так говорят, что они не маму хотят задеть, а меня… Еще кричала, что у них грязные рты, а они смеялись, потому что такое только взрослые говорят и в книжках… А потом я решила, что больше не буду плакать. И никогда себя перед ними не унижу. Никогда! Зато научилась отвечать такими словами, что некоторые больше не суются…
Только потом еще хуже стало. В первом классе у нас Ривка была. Она строгая, ее больше боялись, чем Яфит. Она их прямо в школе ругала и наказывала. Например, грозилась, что на переменку не выпустит гулять. А Яфит вначале вообще говорила, что я сама виновата. Потом она их родителям записки написала. Но это не помогло, наоборот. Разве родители их накажут? Они только сами порадуются! Может, и преувеличиваю, но дети же не сами это придумали – они от родителей слышат. Я думаю, что кто-то главный должен родителям все время объяснять, как надо себя вести. У меня был лучший друг в Нес-Ционе – Моше: из класса, но он в моем доме жил. Он меня научил в футбол играть и в игры компьютерные, мы в бассейн вместе ходили и на великах ездили – один раз нас даже на шоссе застукали и надолго наказали… Его мама здесь родилась. Но даже если бы папа Моше, ее муж, не был из России, она бы все равно своих детей ни против кого не настраивала! Поэтому и Моше справедливый. Он меня защищал, говорил им:
«Ага, вы ее ненавидите? Значит, и меня тоже, потому что мой папа – из России!» И они у него после этого прощения просили, они его боялись. Он по росту самый маленький в классе, но дело не в росте, а в храбрости. Вы Толкиена читали? Хоббиты тоже были маленькими, однако хоббит Фродо бросил кольцо Всевластия в Огненную гору. И не боялся, хотя при этом и лишился пальца. Но они ведь у Моше просят прощения, а не у меня! Понимаете?! Поэтому я все равно дралась – не было выхода. Я из-за этого всего имя поменяла. Еще в первом классе. У меня же другое имя было, русское. Не скажу какое. Они смеялись, никак не могли правильно произнести его, даже Ривка не всегда выговаривала. К тому же оно слишком нежное – девочку с таким именем можно и стукнуть, и она сдачи не даст. И я себе стала ивритское имя придумывать – и нашла. И маме, когда она за мной в школу приходила, запретила меня называть русским именем. Только дома.
Перед Пуримом всем нужно было купить мишлоах-манот[3], и мама мне тоже купила, даже лучше, чем у многих. Но Яфит потом велела нескольким ученикам еще кое-что купить к празднику.
И в том числе мне. А моя мама тогда очень мало получала, папа вообще не работал, и я сказала, что не буду просить, потому что у нас мало денег. Яфит ответила: «Передай своей маме, что в Израиле не только берут, но и дают». И все дети засмеялись. А мама мне потом сказала, что я зря отказывалась и она все купит, потому что не хочет, чтобы я была хуже других. Она сказала, что Яфит – молоденькая и еще не все понимает, а я подумала: ничего не молоденькая – у нее химия на волосах, и маникюр, и морщинки у глаз, и ей целых двадцать пять лет! А до этого – зимой – был случай с колготками. Меня мама заставляла надевать, а я их ненавидела, потому что в Израиле такое никто не носит, и в помещении в них всегда становилось жарко, и ноги потели. И она проверяла, что я их надела перед уходом, потому что знала, что могу и соврать… Но как-то я не выдержала и на переменке сняла, и повесила их на спинку стула. Подошла Яфит и сначала даже не поняла, что это. Я объяснила, а она как скажет на весь класс: «Тут тебе не Россия, убери свои грязные колготки и передай своей маме, что в Израиле это не принято». А я: «Они не грязные, они – чистые!..» И чуть не заплакала… У меня вообще было много проблем с московской одеждой, когда только приехала. Был любимый бархатный костюм – черные штаны и желтая кофта в черных пятнах – леопардовая. Но его засмеяли еще в детском саду. И задразнили мое любимое платье с осликом. А самое ужасное – носки с сандалиями. Даже хорошенькие носочки. «Так носят только русим». Сабры, те кто тут родился, – исключительно на босу ногу. А еще лучше – вообще без сандалий: пяткой по песку, по траве, по раскаленному асфальту. Теперь я так умею.
Да, не всех обижают. Может, действительно, дело в моем характере. Но я раньше совсем другая была, правда. Это как вопрос: что было раньше – курица или яйцо? К тому же есть предатели. Например, в Нес-Ционе был такой мальчик – Эли (его раньше звали Костей). Вначале его сильно дразнили, как и меня. Но он быстро перешел в их стаю, начал подхалимничать, чтобы понравиться им. И громче всех кричал: «Вонючая русская, убирайся в Россию!» Но я сама хороша. Не разрешала маме говорить со мной при них по-русски. Даже при Шани и Моше. Правда, и на иврите… Когда она первый раз на собрание пришла – еще в первом классе, – Ривка услышала ее акцент, очень удивилась и сказала: «Как такое может быть, что твоя дочь – сабра, а ты – ола хадаша – новая репатриантка?» Знаете, как ужасно, как стыдно! Когда она с ошибками говорит, как будто необразованная, и никто не понимает, что она – очень умная, потому что она умная на русском!
Нет, я как раз не жаловалась, Яфит и Ривке другие говорили – не только мои друзья, но и те, которые меня не любили: им все равно хотелось наябедничать на кого-то – бывают такие дети – а я не люблю ничего исподтишка делать, лучше – заехать в глаз! Только это не всегда помогает. Самое обидное ведь не это, не драки. Я помню один раз мы играли в школьном дворе после уроков. Там мой любимый уголок: огромный экалиптус, то есть эвкалипт, и под ним всегда тень. У меня три подружки были из класса: Шани, Эден и Михаль. Но с Шани и Эден мы всегда друж