— Как мило. — Мэтью похолодел. — Это ваш хозяин смастерил?
— Он умеет находить применение всему, что есть под рукой: металлическим оконным рамам, стеклу и прочему.
— Вы его служанка?
— Мы все — его слуги. Ну-ка, пригнитесь. Ниже! — скомандовала она.
К тому времени, когда они добрались до каменных ступеней большого дома с башнями — свет в окнах не горел, а в самих окнах не было стекол, — Мэтью обливался потом и дивился, как это ему до сих пор не размозжила лицо доска с шипами. Возле черного зияющего проема входа — дверей не было, и Мэтью предположил, что они тоже пошли на ловушки, — девушка сказала:
— Ждите здесь, — и растворилась во мраке.
Мэтью понял, что теперь он при всем желании не сможет вернуться, а вернуться ему хотелось больше всего на свете. Нью-Йорк представлялся далеким и недосягаемым миром, другим миром, а лесные безумцы — куда лучшими хозяевами, нежели эти странные люди, живущие в полной темноте, в странном дворце, разобранном на ловушки.
В черном проеме показался свет.
Огонек одной-единственной свечи, вернее, огарка. Когда он приблизился, Мэтью увидел, что огарок закреплен на деревяшке, а несет ее хрупкого вида мальчик лет десяти или одиннадцати в детском костюме морячка. Костюм потемнел от грязи и сажи и висел на нем, как на вешалке. Голову мальчика венчал белый парик, тоже детский и какой-то кособокий.
— Доброй ночи, — сказало дитя и улыбнулось, показывая зубы, которые не исправил бы ни один зубной врач. — Прошу вас, входите.
Мэтью не вошел.
— У меня послание от Карлиса фон Айссена для вашего хозяина, которому, как я понял, он приходится братом. — Он сунул руку за пазуху, расстегнул карман, достал конверт и показал его мальчику. — Мне велели отдать это лично в руки вашему хозяину.
— Это я и есть, — ответило дитя. — Я — Валлах Боденкир.
Мэтью потерял дар речи. Так это и есть «тварь», которую задумали уничтожить лесные сумасшедшие? И все смертоносные ловушки — дело рук ребенка? Полный бред!
Боденкир продолжал улыбаться.
Тут Мэтью осенило. Мердо сказал, что они уже больше двадцати лет держат Боденкира и его «секту» в этом доме. Быть может, он имел в виду отца этого мальчика? Мэтью наконец собрался с мыслями и выдал:
— Где твои родители?
— Увы, давным-давно уничтожены. Прошу, входите, познакомлю вас с остальными.
Уничтожены. Именно это слово употреблял Мердо.
— Дома есть еще кто-то? — спросил Мэтью и услышал, как голос его дрогнул: грудь сдавил холодный ужас, какого он никогда прежде не испытывал.
— Ну что вы, не бойтесь, юный сэр, — ответил мальчик. — Всего один шаг через порог — и вы окажетесь среди закадычных друзей.
Мэтью разглядел в темноте за спиной мальчика какое-то движение. Мгновением позже он увидел на пальцах, стискивающих деревяшку с огарком свечи, такие же загнутые когти, как у Карлиса фон Айссена.
— Просто возьмите конверт, — сдавленно произнес Мэтью. — А потом я попрошу вашу служанку проводить меня до ворот.
— Боюсь, ей нездоровится.
И еще одна жуткая картинка… эта сажа или грязь на матроске Боденкира… особенно на воротнике… и какие-то пятна или мазки на груди… сажа… плесень… или кровь?
Глаза мальчика сверкнули красным. Он опустил свечу.
— Не могу дотянуться до конверта. Поднесите поближе, пожалуйста.
— Вот. — Мэтью уронил конверт к его босым ногам — с такими же длинными загнутыми когтями. — Может ли кто-нибудь меня проводить?
— В данный момент это невозможно, увы. Предлагаю вам…
Вдруг издалека, со стороны ворот, раздался глухой звук удара и сдавленный крик, тут же сменившийся истошным пронзительным воем.
Каждый волосок на голове и теле Мэтью встал дыбом.
— Они здесь! — завопил Боденкир.
В его древнем, больше не детском голосе пылала ярость. Изменилось и его лицо: оно стало вытягиваться и деформироваться, будто сами кости под кожей пришли в движение. Мальчик прыгнул на порог и одной рукой отшвырнул Мэтью в сторону, точно соломинку. Мэтью свалился на ступени. Свеча упала и погасла. Боденкир встал на пороге и поднял такой рев, что по сравнению с ним звон церковного колокола казался полной тишиной. Пока Мэтью силился встать, что-то огромное, мощное и костлявое пронеслось мимо него, врезалось в Боденкира и смело его, будто сухой лист. Затем в дом ворвалось еще одно такое создание, и еще, и еще. В воздухе стоял крепкий звериный дух, запах лютой ярости, исступления и жажды крови, недоступных человеческому пониманию. Мэтью отполз в сторону, вновь попытался встать, услышал леденящие душу вопли и звук раздираемой в клочья плоти, какие-то зловещие стенания, грохот. А потом его схватили. Он потрясенно почувствовал, как когти впиваются ему в спину. Саквояж выпал у него из рук. Его уносили — все быстрее и быстрее — прочь от дома. Вдруг справа кто-то заскулил, и что-то тяжелое со свистом пролетело мимо. Создание, которое его несло, прыгало по дорожке из стороны в сторону. Щеку колола жесткая шерсть. В следующий миг они, видимо, очутились у ворот, потому что Мэтью услышал отчаянное ржание и скачки́ рвавшейся на волю Сьюви.
— Сейчас я тебя переброшу. — Это был голос Мердо, но какой-то другой — хриплый, утробный, нечеловеческий. — Не смотри на меня! — прорычал он, когда Мэтью попытался обернуться. — Благодарю, что показал нам путь.
— Что? — ошалело спросил Мэтью. — Как?!
— Ты сумел обойти все ловушки. А мы пошли по твоему следу. Их вонь… она везде… а твой запах только здесь, он свежий и хорошо различим. Бедный Дэниел… оступился. Слушай меня внимательно. Прыгай в седло и скачи отсюда во весь опор, как от черта, ибо черти идут за тобой. — Тело Мердо содрогнулось. Мэтью почувствовал, как его хватка стала крепче, словно необъяснимая сила переполняла его изнутри и вот-вот вырвалась бы наружу. — Я не всех могу удержать… Они ненавидят людское племя. — Тут из его груди вылетело последнее слово, почти рык: — Пр-рочь. — И он швырнул Мэтью через забор.
Суконное пальто зацепилось за острые пики. Мэтью забился изо всех сил, выскользнул из рукавов и упал на землю. Потом оставалось только отвязать Сьюви и успеть запрыгнуть в седло, ибо она — вовсе не дура, нет — диким галопом полетела прочь от этого чирея на лице земли.
Мэтью скакал во весь опор. Что бы ни творилось сейчас в поместье, с него хватит.
Глава 6
Холодный воздух бил в лицо. Мимо проносились лужицы лунного света. Мэтью приник к холке Сьюви и дал ей волю. Теперь она тут главная, а он — так, сбоку припека.
Если дорога сюда, вероятно, казалась Сьюви просто приятной прогулкой с эпизодическими переходами на рысь, то теперь это была безумная гонка на выживание. Они проскакали галопом одну милю, затем вторую, и Сьюви уже вся была в мыле и время от времени храпела (Мэтью боялся, что она вот-вот упадет замертво), но бежала дальше, дальше и в конце концов… пошатнулась… споткнулась… Тут Мэтью взялся за поводья, пока она в самом деле не загнала саму себя до смерти.
Он осадил ее и заставил перейти на легкий галоп, но Сьюви по-прежнему визжала, храпела и то и дело принималась ошалело вертеться на месте.
— Тише, тише, — приговаривал Мэтью, хотя и понимал, что до почтового тракта еще очень далеко, а дьявольское побоище еще слишком близко.
Когда Сьюви наконец смогла идти шагом — уже на приличном расстоянии от речного обрыва, — Мэтью спешился, все еще на всякий случай крепко держа ее под уздцы, чтобы не понесла, и дал ей несколько пригоршней воды из фляги. Затем сделал большой глоток сам.
После пятнадцати минут беспокойного отдыха он снова забрался в седло, и они поехали дальше. Сьюви продолжала рваться вперед, и Мэтью приходилось постоянно ее осаживать. Наконец она смирилась с его командой идти рысью, хотя он по-прежнему боялся за ее сердце: вдруг не выдержит нагрузок? Увы, ни о каком отдыхе и речи не шло: только не в этих лесах, не на этой дороге, не этой ночью.
Они миновали соломенное пугало, которого Мэтью даже не увидел, пока солома не хлестнула его по плечу. Проехав еще немного, он услышал далекий вой в лесу по левую сторону от дороги. Похоже, выли двое, а один им отвечал. От этих звуков Сьюви снова перепугалась и понесла, пришлось опять ее успокаивать. Мэтью подумал, что если когда-нибудь доберется до дома, то покроет пол своего погребка поцелуями и купит Сьюви золотые подковы, если такие бывают. Если нет, то следует их придумать и изготовить.
— Мы выберемся из этой переделки, — заверил он кобылу. — Вот увидишь. С Божьей помощью выберемся.
Вой стих. Мэтью осадил Сьюви и заставил ее перейти на шаг. Им обоим это не нравилось, но в данном случае смерть лошади, вероятно, приравнивалась к смерти наездника.
Так они шли около часа, когда Сьюви вдруг издала странный гортанный хрип. Мгновением позже она пронзительно заржала, и Мэтью почувствовал, как она дернула шкурой.
Тут его сердце едва не остановилось… потому что он понял: черти близко.
Он даже не стал оборачиваться, все равно в такой темноте ничего не увидишь, а чудовище — да, чудовище — наверняка нападет из леса. Оно бесшумно подкрадется, махнет вперед сквозь осколки лунного света и сперва разорвет в клочья его, а потом Сьюви. Мэтью извлек из-под одежды пистолет, взвел курок и ощутил, как на лице выступил холодный пот.
Внезапно Сьюви сама приняла решение.
Она понесла.
В панике лошадь рванула так резко, что Мэтью едва не вывалился из седла. Поводья он потерял. Она скакала как никогда — казалось, быстрее, чем лошадь вообще способна скакать. Вот теперь ее сердце точно разорвется, подумал Мэтью, или она оступится и сломает ногу. Он обхватил ее за шею, чтобы не вылететь из седла, и совершил ошибку — посмотрел назад.
Ему открылась столь пугающая картина, что он невольно оскалился, обнажив зубы в чудовищной гримасе. Ибо мерзкая исполинская тварь вырвалась из леса слева и стремительно, огромными прыжками приближалась. Мэтью сглупил и выстрелил не целясь — разве прицелишься верхом на скачущей галопом лошади? Дым унесло прочь, но чудовище никуда не делось. Оно уже почти их настигло.